Семнадцатого июля Черчилль, сокрушенный, но решительный, сообщил Сталину, что он приостановил отправку следующего запланированного конвоя PQ-18 до тех пор, пока не будет найден способ сделать Северный морской путь не менее опасным «для немецких военных кораблей, чем для наших». Через несколько дней американское правительство сделало аналогичное заявление. Сталин был разочарован. Он назвал приостановку «совершенно необоснованной», но его замечание проигнорировали. В середине июля в англо-американских кругах важнейшим вопросом оставалось открытие второго фронта. Дебаты шли шестой месяц, время было на исходе. Еще пара месяцев, и погодные условия сделают удар в 1942 году невозможным. Окончательное решение нужно было принимать сейчас.
Генерал Брук ожидал, что очередной раунд англо-американских переговоров оставит вопрос открытым, и дальнейшие события подтвердили его правоту. Прибыв на авиабазу Прествик днем 18 июля, Маршалл, адмирал Кинг и Гопкинс оставили без внимания приглашение премьер-министра присоединиться к нему в Чекерсе и вместо этого отправились прямиком в Лондон. Пока американская делегация ехала в поезде, Черчилль и его генералы собрались, чтобы в последний раз рассмотреть детали наступления через пролив. Ничего не изменилось. Каждому высокопоставленному британскому офицеру, который изучал возможные итоги этого мероприятия, оно все еще казалось самоубийственной миссией. На следующий день во время визита в лондонскую штаб-квартиру генерала Эйзенхауэра Маршалл наблюдал совершенно другую картину. Все молодые офицеры, с которыми он разговаривал, были полны оптимизма. Мало того что они считали вторжение в Северную Францию в этом году возможным, они также были уверены, что силы вторжения смогут закрепиться на континенте, что повысит шансы на успех операции «Раундап» в 1943 году.
В ходе трехдневных дебатов Маршалл несколько раз приводил доводы в пользу операции «Следжхаммер» и каждый раз терпел поражение, так как контраргументы британцев были подкреплены богатым опытом планирования и ведения боевых действий. К концу третьего дня он привел последний довод. По логистическим причинам отмена «Следжхаммера» может сделать вторжение 1943 года невозможным. Несколько дней спустя военный кабинет, последняя инстанция Британии в вопросах войны и мира, единогласно проголосовал против вторжения в 1942 году.
Оглядываясь назад, можно сказать, что британцы были правы насчет «Следжхаммера»: операция с большой вероятностью закончилась бы неудачей, стоила бы большого числа человеческих жизней и не отвлекла бы с Восточного фронта ни единого немецкого солдата. В июне 1942 года на Западе дислоцировалось 27 немецких дивизий, которых было более чем достаточно, чтобы отразить наступление девяти дивизий союзных войск. Однако Маршалл был прав насчет «Раундап». Из-за логистических трудностей основное наступление союзников пришлось бы перенести с 1943 на 1944 год. Когда британский военный кабинет нанес последний удар по «Следжхаммеру», в Белом доме никто не расстроился. Рузвельт терпеливо ждал дальнейшего развития событий. Теперь его терпение было вознаграждено: кампанию в Северной Африке назначили на ноябрь 1942 года.
Весной 1942 года боевые действия переместились на юг России, что показалось Сталину странным, так как он ожидал нового штурма Москвы, и встревожило командующего группой армий «Юг» фельдмаршала Бока. Прошлой зимой Бок, в то время командующий группой армий «Центр», беспомощно наблюдал, как московская мясорубка перемалывала дивизию за дивизией, потому что Гитлер отказывался признавать, что немецким силам есть предел. Шесть месяцев спустя Бок опасался, что надвигается еще бо́льшая катастрофа.
Формально план «Блау» был продолжением операции «Барбаросса», но на самом деле он больше походил на ее энергичного младшего брата. Немцы были готовы к новому бою, но даже с учетом усиления десятью венгерскими, шестью итальянскими и пятью румынскими дивизиями новому плану не хватало мощи, которой отличался «Барбаросса». Гитлер знал об этом, но был убежден в превосходстве немецкого солдата и верил, что особые силы, которыми его наделили боги войны, приведут Германию к победе. Новая южная стратегия была обнародована в мае как серия упреждающих ударов. Девятнадцатого мая немецкие войска захватили Керченский полуостров в Крыму, загнав в море три советские армии. Спустя девять дней немцы захватили Харьков, ключевой железнодорожный узел на юге Украины. В особо напряженный момент битвы за Харьков генерала Фридриха Паулюса, нового командующего 6-й немецкой армией, имя которого навсегда будет связано со Сталинградом, начали терзать сомнения, и он попросил разрешения отдать приказ об отступлении. Бок отказался, и на следующий день атака 1-й танковой армии вернула преимущество немцам, а тревоги Паулюса были забыты.
Несколько недель спустя произошел еще один показательный случай, на этот раз со Сталиным. Один из русских солдат нашел копию плана «Блау» у мертвого немецкого летчика. Но Сталин, увидев только то, что хотел видеть, как это было и в июне 1941 года, расценил этот документ как намеренную дезинформацию. Утром 28 июня 1 370 287 немецких солдат в сопровождении 2035 самолетов и 1934 танков начали марш на восток.
По мере того как немцы углублялись в открытую степь, деревни становились для них чем-то вроде походной столовой. Репа, лук, утки, куры и гуси пользовались особенной популярностью, но после боя голодные солдаты ели все, что угодно. Июньским днем Клеменс Подевильс, немецкий военный корреспондент, прикрепленный к 6-й армии, наткнулся на подразделение, которое сорвало продуктовый куш. «Черные фигуры прыгали с танков на землю, – рассказывал он. – Стремительно проводили великое истребление, и птиц с окровавленными шеями и яростно хлопающими крыльями несли к машинам. Мужчины запрыгивали обратно, гусеницы танков взрывали землю, и машины продолжали движение».
В первые дни «Блау», когда боевой дух немцев был высок, война для них частично обрела мрачное очарование, утраченное под Москвой. «Насколько хватает глаз, – писал один молодой офицер, – знамена плывут в искрящемся полуденном воздухе. Командиры бесстрашно стоят на танковых башнях, высоко подняв одну руку и приказывая экипажам двигаться вперед». Штабные машины, мчащиеся в пыли, запах пота загорающих в степной траве танкистов, клубы дыма от взрывов, висящие в ночном небе, как молодые луны, – все это произвело на другого молодого солдата, бывшего семинариста, такое сильное впечатление, что он написал записку с признанием в любви к своей стране. «Германия, страна отважных сердец. Ты мой дом. Мне не жалко отдать свою жизнь за тебя». Через несколько недель так и случилось.
Желая лично следить за ходом боевых действий, 16 июля Гитлер прибыл в «Вервольф», свою ставку на Украине. Расположенный в лесу недалеко от города Винницы, комплекс имел спартанскую обстановку. Он состоял из «фюрерхауса» – скромной бревенчатой хижины Гитлера – и прилегающего к ней просторного двора. В комплекс также входили двадцать гостевых домиков, бассейн, парикмахерская, чайная, баня и кинотеатр. Бетонные бункеры, заборы из колючей проволоки и собаки обеспечивали защиту от нападения. В качестве дополнительной меры предосторожности перед приготовлением еды проводили химический анализ продуктов, а прежде, чем еду подавали к столу, дегустатор пробовал блюда. Воду в «Вервольфе» ежедневно проверяли на наличие ядов, выстиранное белье просвечивали рентгеном.
Гитлер не занимал комплекс до тех пор, пока еврейское население в соседней Виннице не было переселено[215]. Боевые действия продвигались на юг от Воронежа, к Харькову и Ростову-на-Дону, и Гитлер, все больше увлекаясь своим военным гением, совершил роковую ошибку. По первоначальному замыслу, 6-я армия и 4-я танковая армия должны были нанести совместный удар по Сталинграду, а затем повернуть к югу, на Кавказ. Переосмысленный Гитлером план «Блау» предписывал двум армиям действовать независимо друг от друга: 6-й армии – в районе Сталинграда, 4-й танковой – 455 милями южнее, на Кавказе. Одним росчерком пера Гитлер превратил единую мощную ударную силу в две уязвимые.
Однако пройдут месяцы, прежде чем Кремль сможет воспользоваться этой ошибкой. Летом 1941 года патриотический пыл и любовь к родине поддерживали боевой дух неподготовленной и плохо вооруженной Красной армии. В июле 1942 года моральное истощение, страх, безнадежность и апатия были главными эмоциями во многих уголках Советского Союза. Ростов-на-Дону, через который открывалась дорога на Кавказ, был важнейшим стратегическим пунктом на тысячемильном германо-советском фронте. Двадцать третьего июля Красная армия с трудом выбралась из города. «Большинство наших командиров – трусы, – с отвращением написал молодой русский солдат. – Конечно, нам не нужно было убегать. Мы могли бы стоять на своем и сражаться. К черту отступление! Мне до смерти надоело отдавать врагам места, в которых я вырос». Эти слова были последним, что он написал.
В другом селе Ростовской области местные крестьяне пригласили русского командира разделить с ними «последнюю корку хлеба». После еды командир со стыдом ушел. «Я ел хлеб и знал, что через час мы оставим эти места, – писал он, – но ничего не сказал. Я не имел на это права».
Сталин осознавал, что моральный дух войск падает. «Они забыли приказ моей Ставки», – сказал он начальнику Генерального штаба генералу Александру Василевскому. Было утро 28 июля, и с августа прошлого года приказ, на который ссылался Сталин, служил солдатам напоминанием, что есть вещи похуже смерти. Согласно этому документу, солдат мог быть казнен за множество нарушений, но особенность приказа заключалась в его положении о семьях. Если солдат в бою снимал знаки различия и сдавался, его расстреливали, а его семью арестовывали[216]. Если солдат сдавался, попав в окружение, его предписывалось наказать «всеми средствами», а его семью лишить всех государственных пособий и снабжения. «Они забыли приказ, – повторил Сталин и добавил: – Подготовьте новый».