[235], вместе взятые. Вдобавок Эйзенхауэр познакомился с французской политикой благодаря адмиралу Франсуа Дарлану, чьи титулы включали звание вице-председателя Государственного Совета, что соответствовало французскому эквиваленту премьер-министра.
Член выдающейся семьи французских военных (один из предков Дарлана воевал с британцами при Трафальгаре), до 1940 года был образцовым командиром. Дарлан возглавлял французское военно-морское подразделение в битве при Вердене, а после Первой мировой войны представлял ВМС Франции при подписании Лондонского морского договора. Умный и наделенный изрядной долей галльского обаяния, Дарлан стремительно поднимался по карьерной лестнице в 1930-х годах. Но за гладкой привлекательной внешностью скрывалась сложная личность как минимум с тремя разными лицами. Первое – свирепый французский патриот, который воевал при Вердене и не мог простить британцев, направивших свое оружие на французский флот в 1940 году. Второе – политик, который усердно работал, чтобы снискать расположение Адольфа Гитлера. И третье – талантливый исполнитель, готовый предложить свои услуги за определенную плату.
Через несколько недель после высадки Дарлан и Эйзенхауэр, который еще не был искушен в международной политике, пришли к соглашению: союзники признают Дарлана французским верховным комиссаром, что сделает его губернатором Северной и Западной Африки. Взамен адмирал прикажет французским войскам сложить оружие и наладит отношения между американским командованием и местными французскими чиновниками. В Великобритании и Соединенных Штатах знали о репутации Дарлана, и его назначение вызвало бурю негодования. Адмирал был фашистом, коллаборационистом и совершенно беспринципным человеком, который предпочел закрыть глаза, когда немцы начали отправлять французских евреев в концлагеря. Семнадцатого ноября, когда в Великобритании усиливались антидарланские настроения, Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Должен сообщить, что [у нас] возникают серьезные опасения по поводу договоренности с Дарланом. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что это может быть лишь временной мерой, оправданной исключительно военной необходимостью». На следующий день Рузвельт ответил: «Я тоже испытываю опасения по поводу Дарлана. Чувствуя, что нужно действовать быстро, только что на своей пресс-конференции я выдвинул предложение, которое, надеюсь, будет принято. <…> В ООН… никогда не поняли бы признания или воссоздания правительства Виши».
К началу декабря 1942 года в столицах союзников бурно обсуждался вопрос о Дарлане. Он звучал не «Как нужно ли избавиться от Дарлана?», а «Как именно его убрать?». Все сошлись на убийстве. В начале декабря сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел Великобритании, сказал коллегам: «У нас ничего не получится, пока мы не убьем Дарлана». Несколько дней спустя на обеде с Энтони Иденом Шарль де Голль, лидер «Свободной Франции», сделал аналогичное предложение. С ним согласились еще несколько человек: сотрудник Управления стратегических служб Карлтон Кун, руководитель британского Управления специальных операций, аббат Кордье из церкви Святого Августина и Бонье де ла Шапель – роялист, мечтавший возродить во Франции монархию. Финальная сцена в драме о Дарлане отвечала всем клише гангстерских боевиков 1940-х годов. На встрече за два дня до Рождества 1942 года аббат Кордье убедил ла Шапеля убить Дарлана. На следующий день, в канун Рождества, киллер вошел в штаб-квартиру адмирала и выстрелил в него из пистолета «Кольт Вудсмен».
Реакция на убийство была неоднозначной. Де Голль почувствовал облегчение, как и Управление специальных операций, но Эйзенхауэр и Маршалл поспешили отстраниться от ситуации. Они пришли к выводу, что даже во время войны нация не должна использовать методы, подрывающие ценности, за которые она борется. Однако к началу января убийство Дарлана уже было вчерашней новостью. Все взоры были прикованы к Сталинграду, где титаническая борьба между СССР и Германией приближалась к критической точке.
С первыми лучами солнца 19 ноября румынское подразделение, дислоцированное к северу от Сталинграда, предупредило 6-ю армию о готовящейся атаке советских войск. При других обстоятельствах немецкий офицер, получив такое сообщение, немедленно разбудил бы своего командира, начальника штаба 6-й армии генерала Артура Шмидта. Но румыны считались легковозбудимым народом, который поднимает ложную тревогу чаще, чем итальянцы, венгры и другие армии стран «оси», сражавшихся на стороне Германии. Офицер какое-то время колебался и в итоге решил не будить Шмидта. Стояло холодное осеннее утро, а генерал поздно лег накануне. Сообщение румына могло подождать, пока Шмидт не проснется. Примерно в это же время сотни тысяч российских солдат собрались на полях, в деревнях и площадях по всей европейской части России, чтобы послушать, как офицер зачитывает послание Сталина: «Дорогие генералы и солдаты, обращаюсь к вам как к своим братьям. Сегодня вы начинаете наступление, и ваши действия решат судьбу страны: останется ли она независимой или погибнет». Посыл Сталина был довольно прост, но в то утро фраза «деревни и могилы наших предков» создала ощущение, «как будто вся Россия собралась в единое целое», чтобы послушать выступление Сталина. «Я едва сдерживал слезы, когда дослушал речь», – вспоминал позже один офицер Красной армии.
В 1941 году готовность русского солдата стоять насмерть охлаждала боевой пыл немцев под Москвой и Ленинградом, как ничто другое. В 1942 году советские войска численностью миллион человек должны были вступить в бой при поддержке лучшей разведки и логистики, а также 1400 тяжелых орудий и 979 танков. Первоначально наступление планировалось на 18 ноября, но за девять дней до этого измученная в боях 6-я армия Германии предприняла последнюю попытку захватить город. Генерал Курт Цейтцлер, начальник штаба сухопутных войск, имел серьезные сомнения по поводу нападения, но Гитлер был непреклонен. «Я не уйду с Волги», – сказал он Цейтцлеру. На рассвете 9 ноября тысячи немецких солдат – с небритыми лицами и красными от усталости глазами – выбрались из кишащих крысами землянок, блиндажей и зданий без крыш в суровое ноябрьское утро. Немцы во второй раз разрезали 62-ю армию Чуйкова пополам, а затем пробили коридор шириной 450 метров до Волги. Успех оказался временным. Фотографии города, сделанные в те дни, напоминают снимки Хиросимы в 1945 году: огромные участки пустого пространства кое-где перемежались разрушенным зданием или стоявшей на коленях женщиной, ищущей кусочек еды.
На карте план операции «Уран» напоминал вытянутую соту. В первые два дня наступления Красная армия совершила два прорыва. Девятнадцатого ноября румынские отряды, охранявшие северный фланг 6-й армии, были уничтожены, а в течение следующих двух дней то же самое произошло с румынами, охранявшими южный фланг армии. Двадцать первого ноября 7 тысяч румын попали в плен, не имея ничего, кроме потрепанных фотографий жен и детей, которых они больше никогда не увидят. В 1941 году, перед началом операции «Барбаросса», Гитлер хвастался своим командирам: «Нам нужно только выбить дверь, и все гнилое здание рухнет». В ноябре 1942 года пророчество сбылось, но гнилым зданием на грани разрушения оказалась как раз немецкая армия. К 24 ноября советское наступление шло пятый день, и Гитлер был достаточно обеспокоен сообщениями из Сталинграда, чтобы проконсультироваться с двумя из своих самых доверенных советников. Оба сказали ему то, что он хотел услышать. Фельдмаршал Эрих фон Манштейн пообещал прорвать советское окружение под Сталинградом и освободить 6-ю армию, а Герман Геринг, командующий люфтваффе, пообещал доставлять в Сталинград 500 тонн груза ежедневно.
Ни один из них не сдержал своего обещания. Девятнадцатого декабря люфтваффе доставили в осажденный город 262 тонны груза, то есть примерно половину того, что обещал Геринг. Первоначально операция «Винтергевиттер» («Зимняя буря»), попытка Манштейна вывести армию Паулюса из окружения, имела некоторый успех. Но по иронии судьбы сильный снегопад и пронизывающий ветер остановили его войска в 50 километрах от города. В результате серии поражений немцев на Кавказе в декабре и январе численность войск в Сталинградском котле увеличилась с 270 тысяч до 300 300 человек.
Теперь судьба предоставила генералу Паулюсу возможность войти в Валгаллу национал-социалистическим героем. После героической смерти на улицах Сталинграда ему устроили бы торжественные похороны и в последний путь его проводили бы Гитлер, Геринг и Геббельс. Многие офицеры воспользовались бы такой возможностью, но Паулюс не был одним из них. Он был полной противоположностью своего предшественника в 6-й армии, эпатажного и тщеславного Вальтера фон Райхенау, внезапно скончавшегося шесть месяцев назад. Паулюс – уравновешенный, воспитанный, разбиравшийся в творчестве Бетховена, – по словам служившего с ним офицера, был эгоцентричным тихоней. «Он всегда был безупречно одет – от белого воротника до безукоризненно начищенных ботинок», – вспоминал офицер. Спустя пять месяцев Сталинград выбил из него все тщеславие и сломил его характер. На заключительном этапе кампании коллеги вспоминали, что Паулюс был хронически «уставшим, вялым, подверженным приступам изнурительной болезни» и «переполненным невысказанной горечью по поводу роли, которую ему отвела судьба». В конце января, когда Красная армия зачищала последние вражеские форпосты, немецкий штабной офицер вышел из «Универмага» и подал знак лейтенанту Федору Ельченко, стоявшему перед магазином. Ельченко и двое его товарищей последовали за немцем в зловонный подвал магазина, где на полу лежали сотни умиравших немецких солдат. Среди стонов и плача Ельченко принял капитуляцию Германии от члена штаба Паулюса. Затем его отвели в другую часть магазина, где он обнаружил самого генерала, небритого и вялого, лежащим на кровати.
Позже Ельченко вспомнил, как сказал генералу: «Ну вот и все!» и Паулюс согласно кивнул