[236]. Накануне, 30 января, Гитлер пообещал повысить Паулюса до фельдмаршала в надежде, что это воодушевит его и заставит выбрать героическую смерть. Это не сработало, и фюрер был крайне раздражен, а несколько дней спустя выразил свой гнев в разговоре со своими приближенными. «В Германии в мирное время, – отметил он, – от 18 до 20 тысяч человек в год решают покончить жизнь самоубийством. А у этого человека перед глазами 50 или 60 тысяч его солдат, храбро сражавшихся до конца. Как он мог сдаться?» На следующий день по немецкому радио транслировали «Траурный марш на смерть Зигфрида» из «Гибели богов»[237].
В Сталинграде в тот день пошел снег. Он ложился на воронки от снарядов, перевернутые цистерны и дома без крыш, в которых солдаты дрались за каждый этаж, захватывая комнату за комнатой. Снег падал на разбитую 62-ю армию Чуйкова, на склоны Мамаева кургана, на фабрику «Баррикады» – и на десятки тысяч убитых итальянцев, румын и венгров, валявшихся на сверкавших белых полях под сенью холодного февральского неба.
10Время прилива
Было два часа ночи, «Коммандо» летел в черном холодном небе, и Уинстон Черчилль проснулся от жжения в ноге. Он сразу понял, что дело в обогревателе. В салоне самолета «Коммандо» их было более десятка, чтобы поддерживать комнатную температуру в кабине и спальном отсеке во время длительных перелетов. Эти устройства еще требовали доработки: если одно из них выходило из строя, мог возникнуть пожар.
Черчилль выбрался из койки и разбудил маршала авиации Чарльза Портала, чья кровать стояла рядом. Воздушные потоки подбрасывали самолет вверх и вниз. С фонариками в руках Черчилль и Портал расхаживали по сумрачному салону самолета в поисках других неисправных обогревателей. Они нашли несколько, два из них были расположены в особо уязвимом месте – рядом с бензиновым двигателем в бомбоотсеке. Пассажиры оказались перед сложным выбором: если отключить обогреватели, температура в салоне резко упадет и весь оставшийся путь придется мерзнуть. Но если обогреватель взорвется, самолет упадет.
Предпочтя безопасность комфорту, Черчилль приказал отключить обогрев и раздать пассажирам дополнительные одеяла. Через несколько часов в утреннем небе показалось приветливое средиземноморское солнце, а на земле – здания Касабланки. Город, находившийся под французским протекторатом, избежал серьезных разрушений в ходе операции «Факел». Бои шли три дня, и французам этого хватило, чтобы сохранить лицо, а затем формально капитулировать. В то утро, когда прибыла команда Черчилля, пятиметровые волны носили разбитые десантные суда и перевернутые джипы вдоль пляжей. «Это просто чудо, что в таких условиях кто-то смог выбраться на берег живым», – подумал премьер-министр.
Два часа спустя Черчилль стоял у входа в отель «Анфа» в пригороде Касабланки среди пальм, бугенвилий и апельсиновых деревьев. В городе, известном старинной архитектурой, этот отель выглядел ярким маяком современности. Отель овальной формы с тремя этажами, напоминающими палубы, и мачтами на крыше был похож на круизный лайнер, севший на мель. Роскошный интерьер создавал впечатление, что в баре можно встретить Хамфри Богарта и Ингрид Бергман, а на заднем плане кто-то будет играть «As Time Goes By»[238]. Черчилль быстро привык к этой обстановке. Он завтракал, надев розовый халат, обедал в комбинезоне на молнии, а в перерывах между приемами пищи играл в баскскую пелоту и подолгу гулял по пляжу, останавливаясь, чтобы рассмотреть необычные ракушки и поговорить с молодыми американскими солдатами, охранявшими город.
Во время одной из прогулок Черчилль встретил американского моряка с гитарой и попросил его сыграть You Are My Sunshine. После полудня он сидел на солнышке и ждал гостей. В число гостей Рузвельта вскоре войдут изгнанные голландские и норвежские монархи; Черчилля же навещали чиновники режима Виши, бывшие министры иностранных дел Чехии, польские мэры и греческие епископы. По вечерам премьер обычно обсуждал стратегию со своими командирами, и заседания часто были довольно шумными. Когда офицер говорил или делал что-то, что не нравилось Черчиллю, тот кричал: «Ты растолстел на государственных харчах! Все, что тебе нужно, – это получить зарплату, съесть свой паек и лечь спать». Чарльз Уилсон, врач Черчилля, не любил эти эмоциональные всплески, но считал их необходимыми для сохранения психического и физического здоровья премьер-министра. «Когда он оставляет красный чемоданчик[239] и уезжает из Лондона, – отметил Уилсон в своем дневнике, – то чувствует свободу от забот. Дело не только в том, что он любит приключения; он чувствует… что иногда нужно оставить дела [на] неделю или даже на две. …Он хочет ненадолго избавиться от ощущения, что за день нужно сделать больше, чем возможно физически».
Высадка в рамках «Факела» поставила восклицательный знак в конце одного из самых успешных для союзников периодов войны. За предыдущие девяносто дней СССР победил в Сталинграде, Великобритания – в Эль-Аламейне, а Соединенные Штаты – на пляжах Алжира и Марокко. «Маятник судьбы», как называл это Черчилль, качнулся в сторону союзников. В январе 1943 года на конференции в Касабланке перед союзниками стоял вопрос, как лучше всего воспользоваться их победами, и, поскольку Сталин дважды отклонял приглашение принять участие в конференции, ссылаясь на боевые действия под Сталинградом, решение принимали британцы и американцы.
Пресса обеих стран подавала встречу в Касабланке как совместные усилия двух демократий по разработке стратегии победы над нацистской Германией. В целом так оно и было, но дело зашло не слишком далеко. У союзников часто возникали разные представления о том, как достичь общей цели, и в таких случаях обычно доминировал тот, кто лучше подготовился к спору. В данном случае это были англичане. Обладая богатейшим многовековым опытом международных отношений, они знали, как использовать свои козыри. Британцы прибыли в Касабланку в большом количестве, тщательно проинструктированные, с ударным отрядом технических экспертов, кораблем водоизмещением шесть тысяч тонн, переделанным в пункт связи, и с готовым планом. План был таков: избегать нападения на европейский материк, где немцы были сильнее всего, не ослабив их серией сражений на периферии – в Северной Африке, Италии, Греции и Восточном Средиземноморье.
Американские делегаты – генерал Маршалл, адмирал Кинг и генерал Арнольд – прибыли в Касабланку с небольшим сопровождением, скупыми инструкциями от Белого дома и без единого мнения по поводу американской стратегии. Маршалл оставался убежденным сторонником вторжения через Ла-Манш, но после высадки в Дьеппе высокопоставленные американские командиры опасались столкновения непроверенных молодых американцев с немецкими ветеранами. Более того, учитывая потребность в снабжении в условиях глобальной войны, к сентябрю 1943 года для штурма можно было подготовить не более 25 дивизий, но с учетом погодных условий только 6 из них могли высадиться для первоначального штурма побережья.
План победы адмирала Кинга вкратце сформулировал его британский коллега: «Кинг пристально следит за Тихим океаном. Это его восточная политика. Иногда он бросает камень через плечо. Это его западная политика». План победы генерала Арнольда строился на использовании бомбардировщика B-17 «Летающая крепость», который пока находился в стадии разработки. Впрочем, время показало, что В-17 не решил исхода войны, как бы Арнольду и другим летчикам ни хотелось этого в 1942 году. Зная о стратегических разногласиях между своими генералами, Рузвельт вызвал Арнольда, Маршалла и Кинга в Белый дом за несколько дней до того, как американская делегация отправилась в Касабланку. Он сказал им, что если они не смогут прийти к соглашению по стратегии во время конференции, то должны будут занять следующую позицию: наращивание американского присутствия в Британии и Средиземноморье будет продолжаться до поры до времени, но Соединенные Штаты не возьмут на себя никаких обязательств относительно 1943 года, пока ситуация на войне не прояснится.
Большинство решений, принятых в Касабланке, включая решение Америки отменить наступление через Ла-Манш в 1943 году и вторгнуться на Сицилию по завершении североафриканской кампании, были приняты в банкетном зале отеля «Анфа», где генерал Алан Брук председательствовал на ежедневных военных собраниях. На протяжении трех лет войны начальник Имперского Генерального штаба был в плохом настроении в лучшие времена и свирепым в худшие, и даже в хорошие дни ему было трудно сказать что-то положительное о генерале Эйзенхауэре, новом командующем американскими войсками. В дневниковой записи от 28 декабря 1942 года Брук написал: «Эйзенхауэр как генерал безнадежен. Боюсь, что он погружается в политику и отчасти пренебрегает своими военными обязанностями, так как мало что понимает, если вообще что-то знает, в военных вопросах». Тон Брука был еще более резким 15 января, когда Эйзенхауэр представил свой план продвижения к морю через Тунис. В случае успеха силы стран «оси» в регионе сократились бы наполовину, но план был трудновыполнимым. Начав расспрашивать Эйзенхауэра о деталях (таких как координация действий с силами Монтгомери в Ливии и с генералом Кеннетом Андерсоном на севере), Брук счел ответы оппонента неубедительными. Удивительно, но Маршалл, Кинг и Арнольд, которые также были на собрании, не предприняли никаких попыток встать на защиту Эйзенхауэра. Возможно, это было случайностью, но на следующий день несколько американских делегатов заявили, что слышали, как их британские коллеги тихонько напевали: «Правь, Британия!» в коридорах «Анфы».
Впрочем, в ходе конференции американцы одержали несколько побед. Кинг получил обещание, что 30 % американских войск смогут отправиться на Тихий океан в обмен на поддержку наступления на Сицилию. Маршалл также вынудил британцев оказать ответную услугу, пригрозив уйти с европейского театра военных действий, если Великобритания не предоставит войска для предстоящих наступательных операций в Бирме и на Тихом океане. Тем не менее американцы не питали иллюзий относительно итогов встречи в Касабланке. «Мы пришли, увидели и были побеждены», – заявил майор Альберт Ведемейер. Большинство коллег были с ним согласны. Также они согласились, что для следующей встречи с британцами им необходимо научиться лучше вести переговоры. В вопросе о том, как вести себя с Советским Союзом, единодушия было меньше. Во время Сталинградской битвы Рузвельт и Черчилль решили перенести дату вторжения через пролив с 1943 на 1944 год и пока не возобновлять отправку конвоев в Мурманск и Архангельск.