Утром перед открытием Квебекской конференции «Квадрант» генерал Алан Брук стоял на берегу озера в шестидесяти километрах к северу от Квебека и любовался видами. После грязи и шума Лондона местный пейзаж выглядел просто сказочным. Склоны очаровательных, поросших соснами холмов спускались к воде, и утренний ветер доносил тявканье лисы до рыбачившего Брука.
Вечером Брук вернулся в свои апартаменты, чувствуя, что это был один из лучших дней в его жизни. Один из худших настал два дня спустя. Конференция проходила в знаменитой Квебекской крепости. Была середина утра, и Брук с Черчиллем прогуливались по террасе, когда премьер-министр объявил, что вторжение через пролив возглавит американский командующий. Черчилль сказал, что это часть сделки. Британия назначила верховного главнокомандующего в Юго-Восточной Азии, и платой за это стало назначение Эйзенхауэра руководителем операции «Оверлорд». Обычно Брук скрывал свои эмоции, но на этот раз его разочарование было слишком глубоким. Как позже сказал Черчилль, Брука «окутало темное облако отчаяния». Премьер трижды обещал Бруку руководство операцией. «Он так и не понял, что это значило для меня, – вспоминал Брук. – Он не выразил ни сочувствия, ни сожалений. [Для него] это было второстепенным вопросом». Брук был не единственным британским офицером, который после конференции ощущал себя более беспомощным, чем до нее.
Конференция в Квебеке, начавшаяся 17 августа, через месяц после захвата Италии союзниками, была более масштабной, чем предыдущие. В период с 17 по 24 августа Черчилль, Рузвельт и высшие американские и британские офицеры обсуждали воздушную войну против Германии, наращивание американского контингента в Великобритании, атомную бомбу, войну против Японии и ослабление британских позиций в Палестине.
Но главной темой был вопрос, стоявший ребром и на предыдущих конференциях: англо-американские разногласия по поводу стратегии. Хотя Черчилль продолжал на словах поддерживать план вторжения через Ла-Манш, американские делегаты полагали, что он оставался приверженцем стратегии «мягкого подбрюшья», предполагавшей ведение войны в Италии, Восточном Средиземноморье и других периферийных регионах и отказ от боевых действий в центре Европы до тех пор, пока немецкая армия не станет достаточно маленькой, чтобы поместиться в бункер Гитлера. Предвидя конфронтацию в Квебеке, Маршалл позаботился о том, чтобы каждый член американской делегации был тщательно проинструктирован. С президентом также провели два совещания: одно перед отъездом, а другое по пути в Квебек с генералом Томасом Хэнди, начальником оперативного отдела, и Гарри Гопкинсом.
Противостояние, которого ожидал Маршалл, началось 16 августа, за день до официального открытия конференции. Атмосфера во время разговора старших британских и американских офицеров накалилась настолько, что младшим офицерам приказали покинуть комнату. В конце концов стороны пришли к компромиссу. Американцы согласились воевать на «итальянском сапоге» при условии, что дойдут только до Рима, а осенью 1943 года британские и американские войска начнут возвращаться в Великобританию для подготовки к весеннему вторжению через пролив.
В официальной повестке дня СССР не значился, но Гопкинс привез в Квебек результаты исследования под названием «Позиция России», которые передал нескольким делегатам. Он не уточнил, откуда получены данные, сказав лишь, что они взяты из недавней военно-стратегической оценки США «очень высокого уровня». Отчет выглядел довольно мрачно: авторы начали с того, что после войны СССР станет доминирующей державой в Европе. Когда Германия будет разгромлена, ни одна другая страна на континенте не будет достаточно сильной, чтобы противостоять огромной армии Советского Союза. По мнению авторов отчета, Великобритания продолжит удерживать позиции в Средиземном море, но было сомнительно, что она сможет противостоять СССР без поддержки извне. «Выводы из вышеизложенного очевидны, – отмечалось в отчете. – Поскольку Россия играет решающую роль в войне, ей необходимо оказать всестороннюю помощь и сделать все возможное, чтобы завоевать ее дружбу. Поскольку она, несомненно, будет доминировать в Европе после поражения стран „оси“, с ней еще более важно развивать и поддерживать самые дружественные отношения».
Через несколько недель Сталин принял предложение Черчилля и Рузвельта встретиться в иранском городе Тегеране.
14Мистер Черчилль в Гарварде
С берега донесся крик: «Ничего, Клемми! Чарльз ничего не поймал!»
До этого момента доктор Чарльз Уилсон даже не догадывался, что неумение рыбачить нахлыстом является недостатком, но семья Черчиллей считала именно так. После завершения конференции в Квебеке, 25 августа, премьер-министр Великобритании решил дать своему врачу пару уроков на канадском озере, расположенном на высоте 1200 метров над уровнем моря. Утром Уилсон стоял на крыльце хижины Черчилля и слушал, как его инструктор кричал жене: «Клемми, где моя удочка?» В перерывах между обучением доктора Уилсона, оказавшего никудышным учеником, Черчилли ежедневно ходили на берег озера Сноу-Лейк ловить форель. У них так хорошо получалось, что в своих воспоминаниях премьер хвастался: «У нас не было недостатка в свежей форели».
После «Квадранта» Черчилль не спешил возвращаться в Британию. Он гулял по валам Квебекской крепости; когда его жена была занята, ходил на рыбалку со своей дочерью Мэри; принимал участие в заседаниях канадского кабинета министров. Черчилль побывал на канадском радио, где зачитал обращение к жителям страны, отправил в Гайд-парк свой лучший улов – 60-сантиметровую форель, снова посетил заседание канадского кабинета министров. Он жаловался, что ему все труднее писать. Однажды вечером доктор Уилсон увидел, как премьер стоял у окна своего вагона и «показывал V в знак победы группе рабочих, которые августовской ночью не могли разглядеть ничего, кроме мчавшегося мимо них поезда». Коллеги замечали, что премьер не в форме, но объясняли это по-разному. Доктор Уилсон считал Черчилля подавленным, а Энтони Иден боялся, что британский лидер заболел. «Он плохо выглядит и [у него] плохой цвет кожи», – сказал Иден другу. Черчилль напомнил, что, когда он пожаловался на усталость, Иден посоветовал ему продлить «творческий отпуск».
В начале сентября семья Черчиллей посетила Вашингтон. Первая высадка союзников в материковой Италии – штурм Салерно, прибрежного городка недалеко от Неаполя – должна была произойти через несколько дней, и премьер-министр хотел обсудить с Рузвельтом план вторжения. Из Вашингтона Черчилли отправились в Гарвардский университет. Единственным публичным уведомлением о визите было загадочное сообщение в прессе за несколько дней до события, в котором говорилось, что премьер-министр выступит 6 сентября в неназванном американском университете. Визит был идеей Рузвельта. Ранее в том же году он предложил Джеймсу Конанту, президенту Гарварда, присудить Черчиллю степень почетного доктора университета. Рузвельт, выпускник Гарварда 1904 года, ждал богатой, пышной церемонии, и Конант, которого тем летом привлекли к проекту создания бомбы, постарался выполнить все пожелания президента, в том числе советы по гардеробу. Конант предложил премьер-министру получить свою почетную степень в алой профессорской мантии Оксфорда, а не в простых американских берете и плаще. Он прочесал весь академический мир и обнаружил в Принстоне копию оксфордской шапки и мантии. Принстон согласился на краткосрочную аренду.
Клементина Черчилль однажды заметила, что ее муж не был приятным собеседником, когда обдумывал важную речь. Поездка в Бостон 5 сентября подтвердила ее правоту. Черчилль сел в поезд, ворча и раздражаясь при мысли о пустых страницах, которые предстоит заполнить ночью. Когда поезд проезжал Балтимор, большинство клерков, машинисток и советников, сопровождавших премьера, уже оставили надежду хоть немного поспать ночью. Тем временем Черчилль в своем купе работал над речью. Она строилась на идее, о которой он долго размышлял, но не мог выразить словами. Премьер сидел на своей койке, слушал грохот ночных поездов, и мысли складывались в предложения.
На следующее утро гарвардское сообщество встречало Черчилля. Воинские формирования университета выстроились под вязами в старой части Гарвардского двора. Присутствовали выпускники, в основном ровесники Черчилля, которые заняли свои места рядом с Мемориальной церковью, построенной университетом в память о 370 студентах, погибших в Первую мировую. Четверым немецким гарвардцам, которые сражались и погибли под другим флагом, был посвящен отдельный мемориал в укромном уголке кампуса. Утром Черчилль прочел свою речь перед Джеймсом и Грейс Конант в их доме, а затем отправился в театр Сандерса, где должен был получить степень и выступить с речью. Его помощник Джон Мартин тем утром встретил премьер-министра по дороге в театр и подумал, что тот выглядел как «гениальный Генрих VIII в ярко-алой оксфордской мантии и черной бархатной шляпе». В полдень в театре собралась толпа из 1300 человек, желавших посмотреть, как Черчилль получает степень доктора права. Несколько минут зрители аплодировали, а затем премьер-министр подошел к микрофону.
Черчилль начал свою речь с того, что описал разбомбленные города и поля Великобритании, плавно перешел к основной теме, и каждое следующее предложение усиливало эффект предыдущего. «Дважды за мою жизнь, – сказал он, – длинная рука судьбы протягивалась через океан и вовлекала в смертельную борьбу все население Соединенных Штатов. Нет смысла говорить, что мы этого не хотим или что этого не будет. <…> Длинная рука протягивается безжалостно, и в жизни каждого происходят стремительные, неминуемые перемены. Мы дошли до точки, после которой… путь ведет или к мировой анархии, или к порядку».
Поговорив на второстепенные темы, Черчилль перешел к основной – англо-американскому мировому порядку: «Великий Бисмарк (а в Германии когда-то жили великие люди), как говорят, заметил, что основным фактором развития человеческого общества в конце XIX века было то, что британский и американский народы говорили на одном языке.