[245]. Спустя две мировых войны особняк превратился в то, что Кэтлин Гарриман описала своему американскому другу как «какие-то трущобы». «Наш сад состоит из нескольких голых кустов и пары мертвых деревьев, – писала она. – Грязные стены расписаны изображениями рыб и женщин… вестибюль такой темный, что невозможно сказать, кто вас впустил – русский, китаец или финн».
Московская конференция началась днем позже и положила начало счастливым временам Большого альянса. В первые годы войны американские и британские гости Сталина часто сталкивались с трудностями. Они приезжали в Москву, желая обсудить широкий круг политических и стратегических вопросов, но Сталин переводил разговор на второй фронт, точнее, его отсутствие. В начале Московской конференции у Корделла Халла случилось прозрение: дайте Сталину абсолютно твердое согласие по второму фронту, и он будет более открыт для вопросов, которые хотят обсудить британцы и американцы. У сложных задач редко бывает простое решение, но у этой оно было именно таким. Подозревая, что хозяева будут более склонны обсуждать англо-американскую повестку дня, если Сталин получит твердое согласие начет вторжения через пролив в 1944 году, Халл призвал Джона Дина, нового главу военной миссии США, и «Мопса» Исмея, главного военного советника Черчилля, расписать «Оверлорд» Советам во всех подробностях.
Это было сделано 19 октября, и, как отметил историк Марк Стулер, на следующий день Молотов одобрил почти все основные предложения Халла, в том числе касавшиеся безоговорочной капитуляции Германии, разделения послевоенных оккупационных обязанностей между «Большой тройкой» и совместных усилий Великобритании, СССР и США по созданию новой международной организации, которая заменит бездействовавшую Лигу Наций. Во время конференции Сталин также дал неформальное обещание, что Советский Союз вступит в войну на Тихом океане после капитуляции Германии.
Смена тона со стороны СССР сильно подействовала на генерала Дина. В ноябрьском письме Объединенному комитету начальников штабов он написал, что прибыл на конференцию, полагая, что «русские не желают сотрудничать… и руководствуются только собственными взглядами». Он также признался, что не был уверен в том, что Советы не ищут сепаратного мира с Германией и достаточно самокритичны, чтобы признать безответственность своих решений в первые годы войны, которые они оправдывали безжалостным характером боевых действий в 1941 и 1942 годах. Дин покинул конференцию в уверенности, что русские присоединятся к войне на Тихом океане, как только Гитлер будет уничтожен.
Отношения между британскими и американскими делегатами на Московской конференции были менее гладкими. Британцев слегка напугали инструкции, которые Гарриман дал американским делегатам в начале конференции: «Если мы хотим заслужить доверие русских, мы должны предоставить им полную информацию по подводным лодкам в Средиземном море, бомбардировкам и Тихом океане» и объяснить, «почему предварительное обещание начать наступление из Англии… невозможно выполнить». Узнав о наставлениях Гарримана, раздраженный посол Великобритании в Москве Кларк Керр провел с Гарриманом долгую беседу, сказав, что «сейчас не время говорить о втором фронте». Исмея так же раздражал извиняющийся тон Гарримана. Он указал, что у западных союзников уже есть и второй фронт – Италия, и третий – воздушная война.
Несколькими днями позже Константин Уманский, посол России в Мексике, предупредил Джо Дэвиса, советника Рузвельта, что, по мнению Сталина, Черчилль «заинтересован не в том, чтобы победить Гитлера, а в том, чтобы руководить политическим наступлением, которое позволит Великобритании доминировать на Балканах и во всей Европе». Это было преувеличением, но в нем была доля правды. После капитуляции Италии Черчилль собрал британскую боевую группу, чтобы захватить Додеканес, цепь греческих островов, ранее находившихся под контролем итальянцев. Началась гонка за владычество над архипелагом, и немецкие части из Греции достигли островов первыми. Крайне взволнованный Черчилль потребовал, чтобы подразделения, ожидавшие начала операции «Оверлорд», направились на захват Родоса, главного острова архипелага, но Маршалл ответил ему: «Ни один американский солдат не погибнет на этом проклятом острове!»
В конце октября Черчилль снова вызвал обеспокоенность Вашингтона, когда отказался от нескольких обещаний, данных им на конференции в Квебеке, и предложил Рузвельту выработать единую англо-американскую стратегию до встречи со Сталиным на Тегеранской конференции в конце ноября. Предложение осталось без внимания, но другая опасная идея Черчилля вполне могла воплотиться в жизнь, и в письме Гопкинсу 10 ноября британский военный министр Стимсон написал, что «главная задача президента… твердо придерживаться своей позиции. Он не должен соглашаться на какие-либо изменения в изначальном плане. <…> Итак, единственное, о чем я молю Главнокомандующего, – это проявить стойкость. Сделать это будет непросто, но в сложившейся ситуации стойкость необходима больше, чем что-либо еще».
Рузвельт, похоже, почувствовал озабоченность своих сотрудников. За несколько дней до отъезда в Каир, где он собирался встретиться с Чан Кайши, Рузвельт вызвал Гопкинса, Маршалла, Кинга и других членов Объединенного комитета начальников штабов в Шангри-Ла и заверил их, что попытки британцев отсрочить вторжение через пролив будут решительно отвергнуты.
По другую сторону Атлантики той осенью другие авторы дневников так же размышляли о предстоящих встречах в Каире и Тегеране. «Между нами и американцами по-прежнему существуют явные расхождения во мнениях относительно правильной стратегии в Европе, – написал в конце октября в своем дневнике генерал-майор сэр Джон Кеннеди, директор военной разведки в штабе Брука. – [Наши] основные цели – продолжать наступление в Италии, чтобы увеличить объемы помощи партизанам на Балканах… побудить Турцию вступить в войну и добиться отсрочки операции „Оверлорд“». Через несколько дней Кеннеди добавил к этой записи несколько строк: «Конференция [в Каире] будет сложной. Американцы, кажется, думают, что мы действовали коварно в Средиземноморье. Это любопытно, потому что мы думали почти то же самое о них. …Для обеих сторон пришло время высказаться откровенно».
15Главнокомандующий
В День перемирия[246] 1943 года холодное серое небо над Арлингтонским национальным кладбищем обещало дождь, резкий ветер метался среди рядов надгробий, подхватывая влажные листья и вихрем поднимая их в морозный воздух. У входа на кладбище указатель направлял живых к могилам мертвых. Незадолго до 11:00 открытая машина, в которой сидел президент США без головного убора, въехала в Арлингтон и направилась к Могиле Неизвестного Солдата. Темно-синий плащ, накинутый на плечи, подчеркивал аристократический профиль Рузвельта и добавлял яркости его бесцветным щекам.
Президент выздоравливал после продолжительной болезни, которую его врач считал гриппом, хотя температура под сорок у взрослого необычна для гриппа и опасна. Тем не менее время было военное; тысячи молодых американцев умирали на полях сражений по всему миру. Президент Соединенных Штатов был обязан публично почтить их память. Автомобиль Рузвельта остановился перед Могилой Неизвестного Солдата, где лежали погибшие в Первую мировую. Это была 25-я годовщина заключения мира, который, как ожидалось, положит конец всем войнам. Вперед выступил солдат с венком из хризантем. Армейский оркестр заиграл «Знамя, усыпанное звездами», и вице-адмирал Уилсон Браун, военно-морской советник президента, возложил венок на могилу. Послышался мрачный рокот барабанов, а затем холодный ноябрьский воздух наполнился одиноким звуком горна.
На следующий день Рузвельт, начальник его личного штаба адмирал Уильям Лихи, Гопкинс, адмирал Кинг и генерал Маршалл поднялись на борт линкора «Айова» водоизмещением 50 тысяч тонн в Хэмптон-Роудс, штат Вирджиния. День был идеален для путешествия: небо чистое, ветер утих. Но старый моряк считал, что выходить в море в пятницу не к добру, и президент не был склонен бросать вызов суеверию. «Айова» простояла на якоре до полуночи 13 ноября, а затем подняла якорь и исчезла в ночи. Два дня спустя инцидент доказал, что с судами, которые выходят в море по воскресеньям, тоже случаются несчастья. В тот день Рузвельт и Гопкинс с палубы наблюдали за учебными стрельбами, когда внезапно громкоговоритель «Айовы» ожил: «Противоторпедная оборона! Это не учебная тревога!»
Офицер на мостике двумя палубами выше Рузвельта и Гопкинса перегнулся через перила и закричал: «Боевая тревога! Боевая тревога!» Перекрикивая моряков и громкоговоритель, Гопкинс спросил президента, не хочет ли он, чтобы его доставили в его каюту. «Нет», – ответил Рузвельт и сказал отвезти его к правому борту, откуда открывался лучший обзор. На «Айове» было 157 орудий, и к тому времени, когда президент оказался на позиции, все они были нацелены на серебристый объект, с дельфиньей грацией несшийся через бурное море в сторону линкора. «До цели 550 метров!» – крикнул голос. Последовал яростный залп, торпеда отклонилась от курса, не попав в цель, и взорвалась. Корпус «Айовы» несколько мгновений раскачивался, а затем стабилизировался.
Единственный реальный ущерб в тот день был нанесен репутации эскадренного миноносца «Уильям Д. Портер», который по ошибке выпустил боевую торпеду по президенту Соединенных Штатов и начальникам штабов, а также по линкору стоимостью 100 миллионов долларов. В ярости адмирал Кинг приказал немедленно арестовать капитана и команду «Портера», что произошло впервые в истории военно-морского флота. После расследования на Бермудских островах нескольких членов команды списали на берег, а ответственного за инцидент торпедиста приговорили к каторжным работам. Позже Рузвельт попросил помиловать моряка.
Оставшиеся шесть с лишним тысяч километров пути от Хэмптон-Роудс до Орана были спокойными в плане происшествий, но бурными в политическом смысле. Генерал Дин телеграфировал из Москвы, что «русские хотят выиграть войну в ближайшее время и думают, что могут это сделать». А от Молотова через Гарримана пришло сообщение, что немцы отправляют часть танковых дивизий обратно на Восточный фронт, так как в Италии боевые действия почти не ведутся. После первой телеграммы президент размышлял об «Оверлорде» и о том, кто возглавит командование операцией. В вооруженных силах было много компетентных офицеров, людей с крепкими нервами и длинным послужным списком, понимавших все нюансы высадки на берег под вражеским огнем. Были и другие, которые отлично знали личный состав и видели, кто из их товарищей-офицеров способен вести людей в бой, а кому больше подходит штабная работа в Вашингтоне. Однако, по общему мнению, Джордж Маршалл был единственным офицером, который обладал всеми нужными качествами. Даже коллеги, которые выступали против его назначения командующим операцией – например, адмирал Кинг, – выступали против него по той же причине, по которой Рузвельт не решался назначить Маршалла. Война состояла из миллиона различных нюансов, и одним из немногих мест, где все части складывались в целостную картину, был мозг Джорджа Маршалла. Он мог оди