Идеальным местом для высадки был Па-де-Кале, расположенный всего в шестидесяти километрах к востоку от Кентербери, но его преимущества были настолько очевидны, что крупные силы немцев с пулеметами и минометами наготове наверняка ожидали прибытия десантных кораблей. Подходящие для высадки места были в Голландии и Бельгии, но их близость к Германии позволила бы немцам быстро прислать подкрепления. Также рассматривались Гавр, Брест и Шербур, но по тем или иным причинам все они были исключены. Оставалась Нормандия.
Нормандия находилась в 270 километрах от Британии, и крупные силы союзников вряд ли могли достигнуть цели, не привлекая внимания. Тем не менее в Кане, самом важном городе региона, имелись хороший порт и аэродром, а после захвата силы вторжения могли перекрыть железнодорожное и автомобильное движение между Шербуром и Парижем. Кан был хорошо известен британцам. Вскоре после Дюнкерка радио Би-би-си попросило слушателей прислать открытки, собранные во время довоенных каникул на континенте. Десять миллионов британцев откликнулись на просьбу. Фотографии с воздуха от британских ВВС и данные французского подполья также предоставили ценную информацию о местах высадки и дислокации немецких войск в регионе. Однако в декабре 1943 года один важный вопрос все еще оставался без ответа: смогут ли пляжи к западу от реки Орн, протекающей через Нормандию, выдержать вес танков, грузовиков и другой тяжелой техники, которая должна высадиться вместе с войсками? На вопрос был дан смелый ответ, который вызвал бы восторг читателей «Boy’s Own[255]». Вооружившись пистолетами, кинжалами, наручными компасами, водонепроницаемыми часами и дюжиной тридцатисантиметровых трубок, в канун Нового года капитан (впоследствии майор) Логан Скотт-Боуден и сержант Брюс Огден-Смит подошли на сверхмалой подводной лодке к берегу. Избегая лучей прожекторов, освещавших пляжи, они двинулись в глубь суши, стараясь держаться ниже отметки прилива, чтобы море смыло их следы до первых лучей.
Они собрали образцы песка и отметили расположение каждого образца в подводных планшетах для письма. Все шло хорошо, пока разведчики не вернулись к месту высадки. В их отсутствие море стало более бурным, и волны выбрасывали их обратно на берег при первых двух попытках добраться до подводной лодки. Прежде чем сделать третью попытку, двое мужчин гребли на месте в течение нескольких минут, изучая ритм волн. Следующая попытка оказалась удачной, и из темноты показалась ожидавшая их подводная лодка. Внезапно Огден-Смит вспомнил дату и крикнул: «С Новым годом!» Пока Скотт-Боуден и Огден-Смит плыли обратно в Великобританию, Гитлер в новогодней речи объявил о готовящемся апокалипсисе. Он пообещал немецкому народу войну, после которой «не останется победителей и побежденных, только выжившие и уничтоженные».
Если бы все шло по плану, то в канун Нового года Джордж Маршалл сидел бы в лондонском офисе в ожидании отчета Огдена-Смита и Скотта-Боудена, а Дуайт Эйзенхауэр находился бы в Вашингтоне, на посту главы администрации, который раньше занимал Маршалл. Но по мере того как 1943 год подходил к концу, перспектива потерять Маршалла продолжала сильно давить на Рузвельта. Таким образом, 7 декабря 1943 года Эйзенхауэр узнал, что он возглавит командование операцией «Оверлорд», а Маршалл останется на должности начальника штаба армии. У британцев были смешанные чувства по поводу назначения. Эйзенхауэр провел вторую половину 1943 года, наблюдая за наступлением союзников на Сицилию и Италию, и ни в одной из кампаний его командование нельзя было назвать выдающимся. «Славный малый, но не генерал» – так Бернар Монтгомери, герой Эль-Аламейна, охарактеризовал военные таланты Эйзенхауэра. Такого же мнения придерживался и Брук, хотя он видел в этом решении положительную сторону. «Мы [отправляем] Эйзенхауэра в стратосферу, – сказал он, – где он, как главнокомандующий, посвятит свое время политическим и межсоюзническим проблемам, в то время как мы окружим его нашими командирами для решения военных вопросов». В британской версии восхождения Эйзенхауэра на пост Верховного главнокомандующего союзными войсками он выглядел как «веселый и добродушный руководитель, вырванный из безвестности генералом Маршаллом и поставленный на высокую должность». Но как убедительно доказал Карло Д’Эсте, наиболее проницательный биограф Эйзенхауэра, «веселый и добродушный» Эйзенхауэр, над которым посмеивались его британские недоброжелатели, был лишь маской. Настоящий Эйзенхауэр был «безжалостным и амбициозным офицером, который жаждал карьерного роста», но при этом обладал самоконтролем, чтобы держать эти планы при себе. Командующий, который привел англо-американскую коалицию к победе, руководствовался двумя принципами: 1) ключ к военному успеху – командная работа; 2) какой бы серьезной ни была ситуация, командир должен сохранять оптимизм и поддерживать его в своей команде.
Эйзенхауэр был менее верен другому правилу, которое он усвоил в молодости: важность отдыха. Двадцать второго мая он допоздна разговаривал с Эллиотом Рузвельтом, который только что вернулся из Москвы, где выслушал множество жалоб на несопоставимое количество жертв между Советским Союзом и западными союзниками. Во время визита к высшему советскому командованию Эллиоту сказали, что Красная армия до завтрака понесла больше потерь, чем союзные армии за месяц. «Сталин всегда держит слово, – сказал Эллиот Эйзенхауэру, а затем добавил: – Выполнение обещания о втором фронте станет настоящим испытанием для Британии и США». На следующий день, 23 мая, Эйзенхауэр совершил долгую верховую прогулку по Ричмонд-парку – одной из немногих достопримечательностей Лондона, которые не были разрушены войной. Вечером в письме своей жене Мэми генерал подробно описал поездку, не обойдя вниманием увиденных им кроликов и куропаток.
После месяцев легкого, а иногда и не очень легкого противостояния Черчилль склонился в сторону «Оверлорда». Но бессонными ночами его все еще посещали призраки Соммы и Пашендейля. В беседе с Бруком 21 мая он пожаловался на сравнительно скромные силы вторжения, в особенности на небольшую пехотную группировку. Его также беспокоила возможная газовая атака со стороны Германии. Это казалось маловероятным, учитывая последующее международное возмущение. Тем не менее Гитлер мыслил не так, как другие люди. Когда научный советник Черчилля, лорд Черуэлл, рассказал ему о новом смертоносном биологическом препарате под названием N-споры, от которого не было лечения или профилактики, Черчилль заказал в Соединенных Штатах полмиллиона N-бомб.
В конце мая американскому офицеру, стоявшему на гребне холма на юге Англии, открывалась ошеломляющая панорама. Узкие проселочные дороги на равнинах внизу были забиты военной техникой: бронетранспортерами, грузовиками, штурмовыми танками и джипами, а также колоннами солдат, растянувшимися на километры. Когда армада двинулась на юг мимо магазинов рыбы с жареным картофелем и указателей «Чай на продажу», к дорогам выходили доброжелатели, размахивавшие «Юнион Джеками». Одни солдаты улыбались и махали в ответ; у других был мрачный вид людей, идущих в бой, чтобы убить или быть убитыми. Шествие продолжалось до вечера. Затем военные корабли опечатали, и солдаты остались наедине со своими мыслями.
Двадцать второго мая Черчилль сообщил Сталину, что «все сосредоточены на „Оверлорде“». Четыре дня спустя 72-часовой обратный отсчет до даты вторжения 5 июня начался с сомнений. Полковник авиации Джеймс Стэгг, старший метеоролог англо-американской метеорологической группы, предупредил Эйзенхауэра, что, если текущие тенденции сохранятся, день высадки может оказаться ненастным. Между Ньюфаундлендом и Ирландией образовалась область пониженного атмосферного давления. В тот вечер в телеграмме Маршаллу Эйзенхауэр высказался о предупреждении Стэгга в оптимистичном ключе: «Пока прогнозы неопределенные, погода в целом благоприятная». На следующее утро прекрасное весеннее солнце светило в окна штаб-квартиры Эйзенхауэра в Саутвик Хаусе. Американские и британские метеорологи разошлись во мнениях по поводу последних сводок погоды, а Стэгг воздержался от прогноза. Днем 3 июня все еще было солнечно, но последние сводки погоды указывали, что от Британских островов до Ньюфаундленда складывается угрожающая ситуация. «Джентльмены, – сообщил Стэгг тем вечером высокопоставленным британским и американским командирам, – боюсь, что наши с коллегами опасения подтвердились. В следующие несколько дней на Ла-Манше будут сильные волны и ветер, а небо затянет низкими облаками».
Когда Стэгг закончил, слушатели были озадачены. Вечернее небо за окном имело прекрасный розоватый оттенок. Эйзенхауэр приказал временно отложить рассмотрение дела, но было слишком поздно. «Ассошиэйтед Пресс» уже сообщало, что войска Эйзенхауэра высадились во Франции. Через 23 минуты агентство опровергло новость, но к тому времени Си-би-эс и Московское радио сообщили, что вторжение началось.
Черчилль провел весь день, наблюдая за войсками. Вернувшись домой и услышав по радио, что союзники находятся в Риме, он почувствовал облегчение, но по мере того как начиналась июньская ночь, его мысли все время возвращались к десяткам тысяч молодых людей, сидевших на кораблях и в военных лагерях по всей Англии, гадая, останутся ли они в живых через неделю. На следующее утро Черчилль работал в постели, когда появилась его жена Клементина, вручила ему письмо и исчезла. В письме говорилось: «Я так сильно сочувствую вам в этот мучительный момент – настолько напряженный, что не позволяет радоваться успеху в Риме». В то утро Брук тоже был в мрачном настроении. «Меня очень беспокоит операция, – сказал он. – В лучшем случае она не оправдает ожиданий большинства людей, точнее, тех, кто ничего не знает. В худшем случае операция может стать самым ужасным провалом за всю войну».
Эйзенхауэр уже написал заявление, с которым он выступит, если случится худшее: «Высадившиеся в районе Шербура – Гавра войска не смогли закрепиться, и я вывел их из Франции. Мое реш