К 23 апреля в Берлин начала прибывать плохо обученная, недисциплинированная вторая волна советских солдат, и почти сразу же резко возросло количество изнасилований. По приблизительным оценкам, в 1945 году было изнасиловано два миллиона немецких женщин. В одном только Берлине нападению подверглись до 130 тысяч женщин, некоторые из них были совсем юными. Пьяный русский солдат застрелил четырнадцатилетнюю девушку, когда она пыталась сопротивляться. В другом секторе города группа пьяных советских солдат ворвалась в квартиру, где укрылись три молодые женщины, и по очереди насиловала их.
Один из самых ярких рассказов о последних днях войны написала берлинская женщина лет тридцати, которая была редактором в одном из городских издательств до его закрытия. После войны она анонимно опубликовала свои воспоминания в книге «Женщина в Берлине». Вот как она описала собственное изнасилование – испытание, которое той весной пережили тысячи немецких женщин[274].
В час ночи 23 апреля большой штабной автомобиль «Мерседес-Бенц» прибыл к штабу 12-й немецкой армии, из него вышел фельдмаршал Кейтель с жезлом под мышкой и в медалях, блестевших в первых лучах утреннего света, и вошел в здание. По обе стороны от него шли адъютанты. Он попросил поговорить с командиром 12-го полка генералом Вальтером Венком.
Когда прибыл Венк, адъютант Кейтеля разложил на столе карты. Затем маршал повернулся к Венку, одному из самых молодых генералов немецкой армии, и сказал: «Битва за Германию началась. На кону судьба всей страны и Гитлера». Затем он сказал Венку: «Ваш долг – пойти в атаку и спасти фюрера. Вы должны атаковать Берлин из сектора Бельциг-Тройенбретцен [две небольшие деревни к северу от 12-й линии]. Мы должны спасти фюрера». Слушая все более истеричного Кейтеля, Венк подумал, что фельдмаршал, вероятно, в первый раз в своей жизни оказался где-то рядом с настоящим полем битвы.
Венк ошибался. Во время Первой мировой Кейтель участвовал в первом сражении на Марне и был тяжело ранен во Фландрии, но тот Кейтель начал исчезать в межвоенные годы – и полностью растворился, когда Гитлер утвердился в качестве национального лидера. После того как Кейтель и его помощники ушли, Венк вызвал подчиненных и сказал: «Вот как мы поступим на самом деле. Мы про-едем как можно ближе к Берлину, но не сдадим свои позиции на Эльбе. С нашими флангами на реке мы можем сохранить путь для отступления на запад. Было бы глупо ехать в сторону Берлина только для того, чтобы нас окружили русские. <…> Давайте соберем всех солдат и гражданских, которые смогут пройти на запад».
Позднее в тот день Венк был более неформальным. «Парни, нам нужно поговорить еще кое о чем, – сказал он. – Речь не о русских и не о рейхе. Речь о том, что мы должны спасти людей от пуль и от русских».
Для генерала Гельмута Вейдлинга, командующего 56-м танковым корпусом, 23 апреля также было богатым на события. Утром он позвонил в фюрербункер, и генерал Кребс сообщил ему, что фюрер приказал казнить его за отступление. Вейдлинг был ошеломлен обвинением. Его можно было обвинить только в одном преступлении: он вышел из себя, когда Артур Аксманн, лидер гитлерюгенда, предложил ему для защиты города группу четырнадцатилетних и пятнадцатилетних подростков. «Вы не можете приносить этих детей в жертву ради уже проигранного дела, – отрезал Вейдлинг. – Я не буду их использовать, я потребую отмены приказа отправить этих детей в бой». Через несколько часов Вейдлинг прибыл в бункер фюрера, чтобы восстановить репутацию, и сделал это так умело, что покинул бункер в должности командующего обороной Берлина. Однако обстоятельства делали назначение весьма неоднозначным. Вейдлингу предстояло встретиться с Красной армией численностью полтора миллиона человек, имея в распоряжении 45 тысяч солдат вермахта и СС, 40 тысяч бойцов народного ополчения, многим из которых было далеко за пятьдесят, и 60 танков. В тот вечер войска были усилены несколькими танками «Королевский тигр» и реактивными установками «Небельверфер». Затем, зная, что судьба и полтора миллиона советских солдат уже заждались, они двинулись на юго-восток, в холодную весеннюю ночь.
Вечером у Гитлера был еще один неожиданный гость – Альберт Шпеер. Между ними давно не было дружбы, но недавние события создали новую общность. Им обоим грозила смерть: Гитлер почти был в ее объятиях, а Шпеер все еще искал выход, хотя и не говорил об этом. Когда поднимался вопрос о преемственности, Гитлер в основном уклонялся от него. Но из того немногого, что он сказал, Шпеер понял, что фюрер склоняется к гранд-адмиралу Дёницу, чьи подводные лодки пользовались большим успехом в первые годы войны. Позже вечером в бункер фюрера пришла телеграмма от Геринга. Она начиналось так: «Мой фюрер, с учетом вашего решения остаться в Берлине, желаете ли вы, чтобы я взял на себя полный контроль над рейхом в соответствии с указом от 21 июня 1941 года с полными полномочиями во внутренних и внешних делах? <…> Если к 22:00 не будет получен ответ, я буду считать, что вы лишены свободы действий, и буду рассматривать условия вашего указа как работающие и поступать в интересах нашего народа и рейха».
В тот вечер Гитлер ответил Герингу трижды. В первой телеграмме он угрожал: «Ваши действия представляют собой государственную измену фюреру и национал-социализму. Наказание за измену – смерть. Но, учитывая ваши предыдущие услуги партии, фюрер не наложит на вас это высшее наказание, если вы откажетесь от всех своих постов. Ответьте да или нет». Второй ответ Гитлера был кратким и деловым. Он сообщил Герингу, что отменил приказ 1941 года, согласно которому рейхсфюрер был его преемником. Третий ответ Гитлера был защитным и содержал элемент пафоса: «Ваше предположение, что я лишен возможности выполнять мои собственные желания, является абсолютно ошибочной идеей, нелепого происхождения которой я не знаю. Я прошу немедленно и решительно противодействовать этому. Я передам свои полномочия только тем, кому посчитаю нужным. А пока я буду командовать сам».
Если Гитлер не мог заставить себя наказать Геринга, то Борман смог. В тот же вечер он приказал командиру СС в Оберзальцберге арестовать Геринга и предъявить ему обвинение в государственной измене.
Оставалось меньше двух недель до президентства Трумэна, но инсайдерам в Вашингтоне уже было очевидно, что новый президент – полная противоположность своему предшественнику. Скромный и прямолинейный Трумэн легко проскользнул на должность вице-президента. Он выступал с речами, появлялся на благотворительных мероприятиях и съездах бойскаутов, представлял президента на похоронах и оставил войну на откуп Рузвельту, который не стремился посвящать своего вице-президента в военные вопросы. В результате в день смерти президента Трумэн не был проинформирован о проекте создания атомной бомбы или о недавнем ухудшении советско-американских отношений.
Основным предметом разногласий между двумя сторонами, как и на протяжении всей войны, был статус Польши. Рузвельт был готов дать Сталину некоторую свободу действий при условии, что он не будет перегибать палку. Трумэн был настроен иначе. Днем 23 апреля он вызвал в Белый дом Стимсона, Маршалла, адмиралов Кинга и Лихи, министра флота Форрестола, государственного секретаря Стеттиниуса, Гарримана и генерала Джона Дина, которые прилетели из Москвы несколькими днями ранее. Вступительное слово Трумэна предопределило грядущую холодную войну. «Наши соглашения с Советским Союзом до сих пор были улицей с односторонним движением, и так продолжаться не может», – сказал он.
Несколько минут он продолжал в том же духе, а затем спросил у гостей их мнение. Форрестол придерживался жесткой линии. По его словам, Сталин положил глаз на Венгрию, Болгарию и Грецию, «и я думаю, что мы могли бы решить этот вопрос сейчас, а не откладывать его на потом». Гарриман был немного более оптимистичен: «Настоящая проблема – это решить вопрос о том, должны ли мы участвовать в установлении советского господства над Польшей. Очевидно, мы сталкиваемся с возможностью разрыва с русскими, но я чувствую, что при правильном решении этого можно избежать».
Стимсон, который выступал следующим, предупредил: если Соединенные Штаты займут жесткую позицию в отношении Польши, они могут испортить отношения с Россией, а это слишком высокая цена. «Я думаю, что, возможно, русские более реалистичны, чем мы, в отношении собственной безопасности», – сказал он. Адмирал Лихи согласился: «Я покинул Ялту с впечатлением, что советское правительство не собиралось разрешать свободному правительству действовать в Польше. Я бы удивился, если бы Сталин повел себя иначе». Генерал Маршалл, самый влиятельный военный среди собравшихся, встал на сторону Лихи и Стимсона, сказав: «Я надеюсь на участие Советского Союза в войне против Японии… Русские могут отложить вступление в войну на Дальнем Востоке до тех пор, пока мы не сделаем всю грязную работу. <…> Вероятность разрыва с Россией весьма велика». На этой торжественной ноте завершилось первое заседание Трумэна.
В 17:30 Трумэн принял вторую группу посетителей. Молотов и Андрей Громыко, советский посол в США, прибыли в Белый дом, и Трумэн, не обладая даром Рузвельта вести светские беседы, сразу перешел к делу: если не будет найдено решение по Польше, приемлемое для всех сторон, он сомневался, что послевоенное сотрудничество между Соединенными Штатами и Советским Союзом будет возможным. Затем он передал Молотову письмо для Сталина. В нем говорилось: «По мнению правительства Соединенных Штатов, крымское решение [то есть принятое в Ялте] о Польше может быть выполнено лишь в том случае, если в Москву для консультации будет приглашена группа подлинно представительных демократических польских деятелей. Правительство Соединенных Штатов и британское правительство в своем совместном послании, переданном маршалу Сталину 18 апреля, пошли настолько далеко, насколько они могли, чтобы решить вопрос и выполнить крымские решения. Советское правительство должно понять, что если дело с осуществлением крымского решения о Польше теперь не двинется вперед, то это серьезно подорвет веру в единство трех правительств и в их решимость продолжать сотрудничество в будущем, как они это делали в прошлом». Трумэн и все более разочаровывающийся Молотов несколько минут ходили вокруг да около Польши и Ялтинских договоренностей, затем Молотов выше