У Чан соскочил с кровати и резко выпустил одеяло из рук, отчего Мэн Чао бухнулся на пол.
– Ну хорошо! Ты самого мертвого из мертвых подымешь!
Молодая Луань пискнула и выбежала из спальни, прикрыв ладонями красное лицо. Лишь спустя минуту оба юноши, опустив глаза на исподние штаны и голый торс У Чана, переглянулись и рассмеялись.
По пути в большой, наполненный шумом зал Мэн Чао изводил товарища своими излюбленными рассказами:
– Да ты только глянь! Невероятная реликвия Востока! А ты и глазом не повел…
У Чан уже не в первый раз остановился, чтобы посмотреть на очередной шедевр.
– Это всего-то медное блюдо, тарелка какая-то… – произнес наследник Севера, не понимая, чему тут восторгаться. – Мэн Чао, тебя только половица здесь не восхищает. Может, это тебе стоит сходить на прием к лекарю? Я начинаю волноваться за тебя.
– Вот ты недалекий! – Мэн Чао усмехнулся и обвил рукой шею приятеля так, что У Чан не мог и вздохнуть. – И нечего такое лицо строить. Вы все на Севере такие сухие и скептичные? Перед тобой блюдо самого Жемчужного императора Ху Юаньсиня! Считается, что именно в него он выкладывал свою самую большую драгоценность – перо феникса – и в отражении видел лица своих недоброжелателей. Он посмертно вознесся, а земной дар оставил людям. Полагаю, что только благодаря этой самой медной тарелке он и прожил так долго, обрубая все козни на корню.
Не счесть, сколько веков назад правил Ху Юаньсинь. Из всех знаковых правителей, что были до последнего, Агатового императора, который желал сплотить народы и воссоздать одно большое государство, выделялись трое: Яшмовый император научил людей рыболовству, охоте и разведению скота; Нефритовый объединил восточные племена в один народ, а после отправился на север, чтобы наделить местных знанием о землевладении; Жемчужный же стал отцом человеческой культуры. И хотя Ху Юаньсинь властвовал на юге, он внес в мир людей во всей Поднебесной множество наук и культур: письменность, создание колес и телег, музыка, медицина. Он был ближе всех к смертным, оттого, наверное, и прожил дольше остальных правителей. Почил Жемчужный император собственной смертью, однако, как было принято считать (особенно на Востоке), такие выдающиеся Сыны Неба тут же возносятся. Правда это или нет, знают только небожители.
У Чан перевел взгляд на выставленное боком блюдо. Оно было настолько старым, что уже потеряло блеск и не отражало ничего, да еще и позеленело.
– Что бы ты ни говорил, сейчас это изъеденная временем тарелка. И перо феникса? Ты действительно веришь в подобную чушь?
Мэн Чао удрученно выдохнул и, перед тем как войти в двери главного зала, обронил:
– Тебе еще многое предстоит узнать. Поучишься с мое и не в то поверишь.
Как только массивные двери открылись, из зала донесся шум: тоскливые песни об Агатовом императоре и галдеж собравшихся господ. Луань Ай поприветствовала вошедших, и стоящий рядом с ней окруженный толпой величавый мужчина громко выкрикнул:
– Господин У, господин Мэн! Наконец-то все в сборе. Прошу к столу! – Это и был владыка Востока. Только он успел пригласить юношей, как его отвлекли другие гости, и он, громко смеясь, утонул в разговорах.
У Чан побрел было за Мэн Чао, но тот его остановил и тихо пояснил:
– Тебе за стол к северным господам. Но не переживай, в покое я тебя не оставлю, вскоре переберусь поближе.
Представители Севера, Юго-Запада и Востока сидели отдельно, друг напротив друга. Северяне были размещены будто бы на переговорах между двумя врагами – семейством Луань и Ба. Подобного ребячества У Чану в жизни не приходилось видеть. Не лучше ли, наоборот, усадить всех поближе, чтобы сгладить углы?
В итоге столы образовывали ровный квадрат с недостающей четвертой гранью: Юго-Запад со своими пестрыми красными и желтыми одеяниями, Восток с золотыми и синими одеждами и Север, который выглядел лишним: все трое избранных были одеты кто во что горазд, даже без намека на единый стиль. Взглянув на свои, а после на одеяния Бань Лоу и Цюань Миншэна, У Чан невольно подумал о птицах его величества, о которых сейчас пели две тонкоголосые барышни: церемониальные облачения как раз были похожи на оперение императорских павлинов – один был в черных одеждах, другой в нефритовых, а третий в ярко-синих.
– Пестрые птички величаво танцуют. Яркое перышко упало к ногам его величества. Кому же удача на этот раз улыбнется?
И хотя песня рассказывала о добром жесте Агатового императора, который подарил по перу каждому значимому семейству Поднебесной в знак примирения, У Чан счел выбор подобных мотивов для торжества довольно странным. Словно этим владыка Луань пытался что-то сказать присутствующим.
У Чан перевел взгляд на охваченный весельем столик справа, за которым как раз расположилось семейство Луань, и заметил, как его все поприветствовали поднятой пиалой. Внезапно в огромном помещении потемнело, а звуки затихли. Словно Небеса рухнули и погребли все под собой. В кромешной тьме и тишине, периодически прерываемой легким шушуканьем и шуршаньем, У Чан почувствовал, как его слегка толкнули.
– Давайте-давайте, господин Цюань, тут места предостаточно, подвиньтесь чуток…
И в момент, когда человек со знакомым голосом плюхнулся рядом, чему У Чан совершенно не удивился, сцена в центре зала озарилась светом.
– Видишь, говорил же, что не брошу тебя одного, – прошептал Мэн Чао и обнял У Чана за плечо. – Сидишь с кислой миной. Чего вечно такой серьезный? Я бы предложил господину У винца для хорошего настроения, но лекарь мне запретил. Так что уж извини.
У Чан присмотрелся к расплывающейся улыбке Мэн Чао и скривился:
– Ты что, уже пьян? От тебя разит алкоголем! Когда ты только успел?
– Ой, да не ворчи! – Мэн Чао притянул приятеля поближе. – Я всего лишь выказал уважение владыке, ни чаркой больше. Этот достопочтенный хотел выпить с тобой, и я взял эту ношу на себя…
Пока они болтали, на маленькой сцене ряженые люди начали выстраиваться в ряд. Каждому гостю поднесли сладкие и острые закуски. Склонив головы, служанки наполнили пиалы чаем и придвинули их господам. Перед уходом одна девушка украдкой взглянула на двоих обнимающихся будущих богов и хихикнула. Мэн Чао прижался щекой к щеке У Чана и пропел:
– Ах ты сердцеед! Не успел поправиться, а уже наших восточных красавиц одним только взглядом соблазняешь! – Он на секунду затих и прильнул к приятелю сильнее. – О Небеса, Чан-Чан[82], ты такой прохладный… Здесь душно, просто ужас!
– Отодвинься, пьянь! Тебе и жарко потому, что ты напился! Веди себя прилично, не то владыка Луань не так о тебе подумает.
– Да все нормально… Я ему как сын родной, вон, глянь, – Мэн Чао показал в сторону стола с представителями Востока, и глава семейства Луань радушно им кивнул. Подняв пиалу чая в ответ, Мэн Чао отпил из нее и добавил: – Видишь, все в порядке.
В размеренный галдеж резко ворвался протяженный женский крик, отчего каждый подпрыгнул, а после послышался звук семиструнного циня[83]. Одна из барышень на сцене, размахивая рукавами в разные стороны, начала тоненько запевать. И хоть ее песня была довольно милой, от того, как она периодически повизгивала, в ушах у многих гостей зазвенело.
У Чан поинтересовался у Мэн Чао:
– Почему мы вообще сидим тут, а не общаемся с владыкой? Я думал, все будет проходить так же, как на встрече с господином Ба Юншэном, когда мы посетили Юг, – тихо и мирно.
– Глупышка Чан-Чан… Тебе бы получше узнать Восток. Сейчас ты, по сути, и общаешься с нашим владыкой. Он приготовил это представление для нас, чтобы через танцы и песни выказать уважение и рассказать о своей стране. Достопочтенный господин Луань – прекрасный человек, он был так обеспокоен нашим визитом, что решил в такой форме поведать историю становления Востока. И если Чан-Чан не будет таким строгим к нашим традициям, то он обязательно проникнется духом этого края.
У Чан пихнул Мэн Чао локтем в бок:
– Во-первых, не зови меня так, меня даже родные так не зовут!
– Но как же… Чан-Чан, ты мне как брат!
У Чан отпрянул от опьяневшего и добавил:
– А во-вторых, как мне понять по танцу и пению, что именно владыка Луань хотел сказать? Я мало что смыслю в ваших песнопениях…
Мэн Чао отпил из пиалы и горделиво заявил:
– Так потому-то я здесь. Я, как старший, ответственен за тебя и поясню смысл каждого представления.
У Чан аж подавился чаем, услышав его слова.
– Старше?! И на сколько же, позвольте узнать?
Мэн Чао принялся считать на пальцах и под влиянием выпитого сам запутался в ответе.
– Одиннадцать! – выдал У Чан. – Всего лишь одиннадцать месяцев. Даже не год. Напился, что посчитать не можешь. Судя по твоей довольной физиономии, это мне придется брать за тебя ответственность…
Мэн Чао расплылся в улыбке и прижался к приятелю вновь.
– Чан-Чан, а ты, оказывается, никакой не равнодушный, а очень даже заботливый брат…
– Отстань!
Песнопение громкоголосой барышни закончилось, и она скрылась за ширмой. На маленькую сценку вышла небольшая группа красавиц со скрытыми лицами. Они выстроились в ряд и, повторяя друг за другом, принялись вытанцовывать под глухие удары тангу́[84]. Два молодца, стоявшие по краям импровизированной сцены, ударяли тонкими палками по барабанам, и под каждый новый оглушительный «тун-н!» танцовщицы меняли позы. Выглядело все так, будто они были в трансе.
Немного погодя к звукам тангу присоединились быстрые, резвые нотки струнного инструмента, скрытого от зрителей ширмой. Силуэт девушки, державшей его в руках, подсветился, и тайна открылась – она играла на пи́пе[85], что, не умолкая под тонкими пальчиками, зазывала присутствующих обратить внимание на нее.
Как только пипа подключилась к представлению, танец девушек стал в разы оживленнее, а движения плавнее. И с очередным барабанным «тун-н!» танцовщицы ускорялись.