Знакомый коридор, по которому они брели, стал каким-то слишком уж длинным. Этим вечером ему хватило два раза пройтись по нему туда и обратно, чтобы запомнить: западное крыло поместья Луань довольно небольшое, да и к тому же со множеством поворотов, которых сейчас не было. Он обернулся назад и в конце пути увидел медленно надвигающийся туман, который застилал пройденный путь. У Чан сделал еще пару шагов вперед, разглядывая туман позади, как под его ногами что-то хрустнуло. Он опустил глаза вниз и заметил черные перья, которые застилали пол плотной дорожкой, тянущейся куда-то в глубь коридора.
Грубые стержни перьев проникали прямо под кожу ступней, принося неприятные ощущения, поэтому У Чан принялся перед каждым новым шагом расчищать себе путь. Легкий ветерок от настигающего тумана появился как раз вовремя и помог наследнику.
Пока У Чан был занят разглядыванием усыпанного перьями пола, его сопровождающие пропали из виду, а вместо ожидаемого поворота или тупика на пути появился постамент высотой в пять-семь чи, на котором стояло медное блюдо. То самое, которое еще этим вечером У Чан небрежно назвал «тарелкой». Реликвия Жемчужного императора была начищена до зеркального блеска. У Чану оставалось сделать пару шагов до постамента, как внезапно в пустом коридоре эхом раздался шелест крыльев. Под потолком мелькнул силуэт, и на пьедестал с блюдом уселся ворон. Птица не издала ни звука, но, судя по ее поведению, она не желала подпускать наследника ближе ни на шаг. Ворон затряс крыльями и клацнул клювом, все так же беззвучно. Внимание У Чана необъяснимым образом притягивало медное блюдо, которое ворон частично прикрыл крылом. Он спугнул пернатого и увидел свое отражение.
У Чан с иронией подумал: «Чем я вообще занимаюсь?» Все, что творилось вокруг, уже давно потеряло какой-то смысл.
Юноша, можно сказать, расстроился, увидев перед собой лишь медную тарелку и свое отражение. С легкостью на душе он посчитал происходящее продолжением его сна. Странный лис объясняется сегодняшним представлением, где красавицы-танцовщицы были в лисьих масках, а медное блюдо в необъятном коридоре – восхищением Мэн Чао, который этим вечером много говорил о реликвии. Но, когда ворон вернулся, а его перо едва коснулось отражения блюда, все обрело какую-то необъяснимую странность. Отражение У Чана в красно-золотой поверхности реликвии пропало, и из ее центра начал исходить легкий пар, в точности такой, как на горячих источниках в холодное время года. Смахнув его, У Чан заметил появившуюся водную рябь. Сложно было разобрать, что за ней скрывается, и пока она не успокоилась, наследник нервно поглядывал то на нее, то на птицу. Ситуация не предвещала ничего хорошего, и когда воды блюда императора Ху Юаньсиня успокоились, на их поверхности стали проступать видения.
Вначале появилась тьма, а после – тусклые, словно написанные тушью, змеиные глаза. Не успели они полностью проявиться, как любопытный ворон, также заглядывающий в тарелку, распереживался. Угрожая, птица клацнула клювом перед лицом У Чана, но тот словно погрузился в транс: дышал, моргал и щурился в попытках разглядеть детали.
В итоге ворон сдался и пропал в тумане. Оставшись один, У Чан продолжал всматриваться в блюдо, и все, что он смог разобрать из мутных изображений, – это силуэты людей. За глазами змеи последовал облик высокого мужчины, окруженного мраком, которому все прислуживали. Неизвестный пропал среди вороха перьев, и после его исчезновения появилось новое видение. Трое мужчин были настроены враждебно. Они негодовали и возмущались, угрожая четвертому, стоящему напротив. Сложно было назвать их встречу дракой или битвой, так как единственный силуэт, окруженный другими, почти не оказывал им сопротивления. Как только конфликт подошел к завершению, вернулся ворон. Он перешел от запугивания к действиям и, подлетев, вцепился в пепельные волосы зачарованного блюдом зрителя. Этой выходкой он вывел У Чана из транса. Но блюдо, которое словно давно ожидало будущего бога, оказалось настырнее птицы. Видения стали ярче, будто на них пролила свой свет луна, томящаяся где-то на глубине вод, и начали быстро сменяться, создавая безумную цепочку событий, где каждая следующая картинка была продолжением предыдущей.
В восточной части Поднебесной обсуждения реликвий, оставленных Жемчужным императором, достигали самых низов общества. Спроси у любого местного, и он не только перечислит, но и с трепетом расскажет о каждой памятной вещице. Если верить словам Мэн Чао о необычайных свойствах медного блюда – предсказывать неприятелей господина, заглянувшего в него, – то за У Чаном тянется целая паутина из загадочных личностей. Зараз он увидел десяток неизвестных ему людей.
У Чан кое-как отбился от взъерошенной птицы и, когда вновь взглянул в блюдо, понял, что все важное пропустил. В этот момент металл реликвии вернул свой первоначальный зеркальный блеск и показывал лишь его – растрепанного и покрытого испариной сребровласого юношу. Его лик, отраженный в красно-золотом блюде, был образцовым примером внешности высоких и суровых господ Севера, но У Чан не признал самого себя. Было что-то не то: лицо искажалось и странным образом менялось. И когда из-за новой иллюзии проявился другой человек, У Чан понял, что это не он, а лишь новое видение.
В отличие от предыдущих быстро меняющихся обезличенных силуэтов, лицо появившегося неизвестного господина блюдо почему-то явило четко: черные волосы чуть ниже плеча, богатые, расшитые одеяния и нестираемая ухмылка. От нее не веяло опасностью, даже наоборот: благодаря ей он казался легкомысленным молодым человеком лет двадцати восьми – двадцати девяти. Когда уголки его губ приподнялись, а хитрый прищур раскосых глаз феникса[87] смягчился, создалось ощущение, что он смотрит на что-то невероятно красивое и нежное.
Отражение У Чана вовсе пропало, и улыбчивый господин по другую сторону вдруг ожил: его простота и теплота стерлись. Идеально гладкий лоб нахмурился, хитреца вернулась во взгляд, а выражение приобрело какую-то враждебность.
В душе у наследника зародилось нехорошее предчувствие. Нутро напряглось от того, как этот господин посмотрел на него. И как только в его голове всплыл образ подозрительного человека, сидящего этим вечером прямо на сцене, черноволосый незнакомец надел на глаза половинку лисьей фарфоровой маски.
У Чан воскликнул: «Ты!» – и за усмешкой потустороннего господина разразился металлический гром: блюдо с грохотом повалилось на пол, а из-за него, выпуская когтистые лапы, выпорхнул ворон. У Чан только успел проследить за заостренными крючковатыми когтями и мигом проснулся.
Он вскочил на своей кровати, покрытый ледяной испариной. На груди все еще было ощущение тяжести лисьих лап, а лицо горело, как от пары хороших пощечин. У Чан глубоко вдохнул, закрыл глаза, попробовав вернуть спокойствие, и тут же услышал:
– Проснулся?
Рука упала ему на плечо, и от неожиданности У Чан громко закричал. Он дернулся и инстинктивно прижался к стенке кровати.
Мэн Чао похлопал его по ладони:
– Тихо, тихо, это я. Чего голосишь на все западное крыло? Всех уже разбудил…
– Ч-что ты здесь…
– Как что? – Мэн Чао присел у кровати, заглянув в бледное лицо приятеля. – Я, наверное, позову лекаря. Ты неважно выглядишь.
– Н-не надо, все… Думаю, все хорошо. Это просто сон…
– У Чан, ты… – Мэн Чао немного замялся и вкрадчиво, но твердо произнес: – Ты же совсем не спал…
По круглым, непонимающим глазам У Чана было очевидно, что такого ответа ему недостаточно, поэтому Мэн Чао добавил:
– Ты бродил по коридорам туда-сюда в полном здравии. Я наткнулся на тебя, когда ты бредил у блюда Ху Юаньсиня. Подошел к тебе, а ты вдруг стал таким громкоголосым и неуловимым, что мне пришлось силой привести тебя в покои. Только упав на кровать, ты вроде как уснул…
У Чан сглотнул. Немного погодя он схватил Мэн Чао за рукав белой рубашки.
– Расскажи, что ты знаешь о белом лисе и сером волке, таскающемся с ним.
Капли холодного пота образовывали ручьи и стекали по его лицу. Только по обреченному и пристальному взгляду можно было судить, насколько сейчас важна для У Чана эта информация. Мэн Чао еще некоторое время рассматривал бледного от испуга приятеля и после, выдрав из его закоченевшей хватки рукав, призадумался.
– Если честно, с ходу так и не сказать. Перво-наперво я подумал бы об оборотне или демоне, но с учетом того, что ты упомянул именно пару, лиса и волка, я не припомню… – Вдруг Мэн Чао аккуратно спросил: – Скажи, я же правильно понимаю, тебе их явила реликвия его Жемчужного величества?
– Нет, та медная тарелка мне показала другое… – сжимая одеяло, произнес У Чан.
– Что?! – Мэн Чао заскочил с ногами на кровать. – Ты! Ты не врешь? У Чан, ты везучий сукин сын! О-ой, извини за это, это явно было лишним. – Он прикрыл свой рот рукой и шепотом продолжил: – Ты хоть понимаешь, насколько тебе благоволит удача? Я бы сказал, это чистой монеты небесное благословение! Никому из смертных блюдо еще не предсказывало! А тебе в первый же день пребывания на Востоке! – Он принялся трясти У Чана: – Да ты понимаешь, сколько людей хотели бы оказаться на твоем месте?! Представь, сколько столетий мудрецы Востока пытались разгадать… нет! Лучше расскажи мне, что оно тебе показало. Ты просто обязан поведать мне все в мельчайших подробностях: от того, как это выглядело, до своих ощущений. Я должен прочувствовать это на себе! Да ты… да я… Ха-ха-ха, представь лица остальных будущих богов, когда они об этом узнают!
– Мэн Чао, а вот тут я тебя попрошу сбавить обороты. Что-то мне подсказывает, что им не следует этого знать.
У Чан с опаской оценил взбудораженное состояние Мэн Чао, но все же доверил ему свои видения. Как бы то ни было, за время их знакомства молодой господин Мэн показал себя хорошим человеком, на которого можно положиться, хоть и был помешан на всем божественном. Не упуская деталей, У Чан рассказал все, что вспомнил, и, как он предчувствовал, то, что с ним начало твориться с момента приезда на земли Востока, никак не вязалось с «удачей» или «небесным благословением». Даже Мэн Чао в какой-то момент захотел забрать свои слова назад. Его улыбка потихоньку сползла, а брови полезли на лоб.