[104] и пары сяо[105]. Гул от порвавшихся струн был невыносимым, лица мимо проходящих перекосило. Однако, кроме Сянцзяна и мужчины, державшего маленькую флейту и пипу под мышкой, никого из окружения это не взвол- новало.
Господин со свободно струящимися волосами чуть ниже плеча обернулся на звук, крепко взялся за флейту, словно за бамбуковую палку для наказаний, и уже почти рассердился, как хрюкающий смех с крыши высокого здания его опередил:
– Лопух и растяпа!
Сянцзяну казалось, что сказанное было слышно только ему, по крайней мере еще никто не замечал озорника над головой, однако мужчина внизу был наделен острым слухом. Он указал флейтой прямо в гущу ветвей и грозно спросил:
– Это что за беспризорник средь бела дня тут шатается?
С непривычки Сянцзян оробел, но, придя в чувство, почти сразу выкрикнул:
– За так называемого беспризорника мои слуги тебе язык отрежут, а за тыканье в мою сторону неугодным мне предметом – руку! Так что, будь добр, поклонись мне в ноги, да чтобы лоб коснулся земли!
Ненароком в больших городах можно наткнуться на сына какого-нибудь знатного сановника, который сбежал с нудных каждодневных учений. Новых занятий среди городских толп они также не находили, поэтому слонялись тут и там, наводя страх на простой люд. Тем, кому не посчастливилось встретиться с ними, в действительности могли отсечь часть тела за подобные выражения. Поэтому Сянцзян часто пользовался этим, стращая сильно неугодных на своем пути. Люди и правда боялись. Тем более что времена тогда были тяжелые: на территории бывшего Запада, где сейчас пребывал юный демон, сплошь и рядом жили приезжие с Юга. Под конец войны хозяйский нрав южан еще не утих, а отношение к завоеванным было нечеловеческое: людей разного возраста, от малого до большого, могли только за косой взгляд протащить за волосы по площади, а после высечь до потери сознания. Из-за этого местным дела не было, кто этот юный на их пути, – кланялись в страхе в пол и сбегали.
В случае оплошности Сянцзян понимал: кому бы он ни нагрубил, им никогда не поймать демона. Потому, нисколько не боясь, он раздвинул гущу ветвей и сквозь листву довольно посмотрел на стоящих внизу. К его удивлению, картина не изменилась: ни господин, ни его слуга не пали на землю. Вдобавок взгляд мужчины исподлобья, словно негодующего старшего брата, вызвал у Сянцзяна опасение. Только он спрятался обратно за ветвь, обдумывая происходящее, как голос внизу раздался вновь:
– Спуститесь ко мне, юноша, и тогда я подумаю над своим поведением.
Сказанное встревожило рядом стоявшего слугу:
– Господин! Что же вы такое говорите? Давайте просто прилюдно его выпорем, кем бы он там ни был, и дело с концом! Даже разбираться не придется.
Хотел было Сянцзян поразвлечься, да, видно, попал на крупную рыбу, которую было не так просто запугать. Этот человек явно был не из местных, возможно, южанином, поскольку ростом не удался, как и манерой речи.
Только Сянцзян подумал скрыться с крыши, как мужчина внизу тоже что-то решил: он скомандовал слуге «держи», протянув ему флейту и пипу. Из рук паренька все вновь с грохотом попадало на землю. Под оглушающий лязг бьющихся инструментов Сянцзян вскочил, и неожиданным стало то, что мужчина, находящийся внизу, уже стоял ногами на крыше. Он так быстро переместился, что, казалось, ветер и тот медленнее дует! Но наверху он уже никого не увидел, кроме ворона.
Не проронив ни слова, он схватил птицу за шею и шагнул вниз, вновь резко переместившись к своему слуге. От такого у Сянцзяна все в глазах поплыло, и он уже ничего не успел сделать. С улыбкой на лице и пугающей кровожадностью в глазах господин протянул птицу слуге:
– Хоцзучжоу, давай проверим, что ты уже умеешь. Хочу сегодня на ужин жареного говорящего вороненка!
Паренек перепугался, услышав подобное.
– Г-господин, это немного… нет, это невероятно кровожадно по отношению к безобидной птице! Необычно слышать такое от вас.
Слуга тут же получил легкий подзатыльник:
– Я же сказал «говорящего». Ты очень медленно учишься и схватываешь.
Почесав затылок, Хоцзучжоу неукоснительно протянул ладонь. Она была настолько горячей, что походила на разгоряченную печь. Вдруг господин остановил его:
– Подожди, может быть, наша птичка все же хочет нам что-то рассказать? – Он слегка встряхнул ворона и прислонил его к уху, чтобы послушать. – Я ведь не глупый и знаю, что это ты на крыше только что каркал, стращая меня своими слугами. Скажи мне, кто ты?
Обстановка развернулась не в пользу Сянцзяна: вырваться совсем не выходило. Но все же, думалось юному демону, эти двое обычные заклинатели, поэтому, барахтаясь в плену, он без страха произнес:
– Тот, кто твоей матушке по ночам снится!
Глаза Хоцзучжоу стали похожи на два блюдца, а мужчина вдруг рассмеялся:
– Смело, смело. А зовут тебя как?
– А тебя это не должно волновать, – кряхтя, птица извернулась и вцепилась когтями в руку мужчины. – Волнуйся, чтобы твои предки не прознали, с кем твоя мату… – мужчина сдавил шею птице, перекрыв ей возможность говорить. Затем он ослабил хватку:
– Все же мне интересно.
Давясь словами, Сянцзян все равно озвучивал то, что думал:
– Да что ж… ты такой… приставучий! Впервые… такого встречаю… Оставь меня… в покое… нежеланная ошибка какого-то мужика! – Лицо Хоцзучжоу почернело, как ночь. – Наверняка… он даже не знает, что у него… есть такой негодный сын!
Уже синея от злобы, Хоцзучжоу не выдержал, и на его ладони вспыхнул огонь. Правда, выглядело это не больше чем фокус уличного циркача: огонек жалобно зашипел и тут же погас. Увидев это, Сянцзян и господин залились смехом.
– Что такое? Кажешься ты куда способнее обезьяны! – сказал юный демон.
– Господин! – Хоцзучжоу слезно обратился, и тот в ответ молча положил руку на его плечо. Тут же потухший на ладони огонь слуги взмыл вверх новым пламенем, Сянцзян даже не успел спрятать свой пернатый зад.
– Умру молодым, но ваших матерей не забуду!
Тогда он еще мало знал о ругательствах, но уже успел усвоить – нет ничего оскорбительнее, чем затронуть честь чьей-либо семьи. Увидев одну сцену ночью в переулке, где два пьяных солдата с южной и западной границ словесно поливали матерей, младших сестер и кузин друг друга, Сянцзян хорошенько запомнил эту технику оскорбления.
Через минуту мужчина убрал руку с плеча слуги, и огонь в ладони Хоцзучжоу резко потух с жалобным шипением. От удивления оба ахнули.
– Похвально!
– Как так, господин?
Вжавшись в рукав мужчины, ворон и пера не подпалил от магического пламени. Даже наоборот – казалось, его перья стали более черными и блестящими, а сам он слегка увеличился в размерах. Осознав, что он все еще жив, Сянцзян рассмеялся:
– Ха-ха! Недотепа, тебе даже помощь господина не помогла. Ничего-то вы мне не сделаете! Лопух и растяпа!
Не в силах мириться с данным раскладом, Хоцзучжоу схватил самую длинную флейту с земли и воскликнул:
– Возвращаю свои слова обратно – нет ничего кровожадного по отношению к этой птице! Раз мы ничего не можем ему сделать, позвольте этот инструмент затолкать ему в глотку!
– Ну раз он рассказывать ничего не хочет, то пожалуйста.
Мужчина ослабил хватку, и неожиданно для обоих перед ними появился истинный Сянцзян в человеческом облике, который ловко вырвался из плена. Юноша лет десяти, с еще совсем детскими чертами лица встал на ноги, выпятил грудь и следом со всей силы зарядил слуге прямо промеж ног.
– Себе засунь сам знаешь куда!
В ту же секунду Хоцзучжоу упал на колени, корчась в слезах от боли. Малец уже было собрался бежать, перепрыгнув тело у ног, но его вдруг потянуло назад: господин схватил его за длинные, несобранные волосы.
– Ты довольно молод для демона, необычный образец. Назову тебя Хэйфэн! Будешь служить мне верой и правдой.
– Вот еще чего! – Сянцзян замахнулся рукой, но промазал. – Иди ты, дедуля!
Господин, державший мальца за клок волос, словно пойманного за шкуру зайца, совсем не походил на «дедулю». Этот молодой человек лет двадцати шести, может, слегка больше, был обладателем неземной красоты и совершенства: четкие линии лица, лисий взгляд, распахнутый широко, ровные брови, выражающие спокойствие, и губы, как два лепестка. После ширины мужских плеч это те черты, на которые в первую очередь обращают внимание барышни. Для остальной половины Поднебесной он был красавцем в ином смысле, а именно – воинском[106]. Тот, за кем бурлит желание пойти на смертный бой.
– Хэйфэн, а что ты еще умеешь? Покажешь мне? – с интересом спросил мужчина, повернув Сянцзяна к себе лицом.
– Какой я тебе Хэйфэн, смертный? Если сейчас же меня не отпустишь, я подниму крик! – никакой реакции не последовало, поэтому Сянцзян вскинул руки и начал мотылять ими. – Помогите, люди! Позовите стражу! Этот озабоченный старикан и его подручный пытаются увести меня силой! Забрать в рабство! Потом они и за вашими детьми придут! Эй…
Люди до этого-то не обращали внимания на странную перепалку двух взрослых и мальца, а сейчас и вовсе прикрыли ладонью глаза, обходя их стороной. Каждый из них боялся нарваться на людей с Юга. Увидев такое равнодушие, тотчас разочаруешься в людях, что и произошло с Сянцзяном. Он резко перестал кричать и уже спокойно произнес:
– Знаешь, на каком месте видал я всех твоих предков?! Не пойду я с тобой никуда, кем бы ты там ни был!
Валяющийся в ногах среди музыкальных инструментов Хоцзучжоу более или менее отошел от пульсирующей внизу живота боли. Он встал, опираясь на эрху, словно на трость, и обратился:
– Господин… где это видано? Он уже не единожды оскорбил владыку. Как сын, вы обязаны устроить ему то же, чем он вас пугал. Отрежьте ему язык, сломайте обе руки в трех местах, а после заставьте ответить всю его семью.