Кроме ребенка – у него, казалось, рассудок после удара поплыл, – все слушали солдата с пониманием во взгляде. Конфликт между Югом и Западом находился в самом разгаре. Многие из-за этого были уже изрядно вымотаны морально и хотели справедливости.
– И что это за война без захвата земель? Сколько погибло наших по пути сюда, и всего-то ради одного сопляка? Плевать я хотел на их нынешних и будущих божеств, они тоже наших не почитают!
– Старший глава верно говорил, – дополнил мужчина слова товарища, – люди на Востоке не несут ответственности за свое поведение ни перед окружающими, ни перед Небесами, они не ставят нас ни во что – оскорбляют, плюют в лицо, помогая нашим недоброжелателям. У нас есть семьи, но тут это никого не заботит!
– Этот щенок уже впитал в себя все самое плохое от родных! – Услышав это, Сяобай поднял мутный взгляд на говорящего. – Все правильно достопочтенный Ба делает: таким, как он, нельзя позволить вознестись! Прикрываясь благими намерениями, он пошатнет репутацию южных богов, а значит, и наше существование!
Солдаты разгорячились. Поначалу они говорили, что избранного надо, как было велено, скорее привезти на Юг. Но спустя мгновение пришли к выводу, что все же желают крови. Из их речи Сяобай понял, что отнять его жизнь они не могут из-за указа, однако сейчас их желание отомстить за оскорбленную честь своего народа оказалось сильнее.
Южанин, что удерживал Сяобая, выхватил меч из ножен. Блеск от стали, как вспышка ослепительной молнии, заиграл в кровожадных глазах.
– Ты! – Кончик оружия мужчины коснулся болезненно-бледного лица. – Если даже выживешь в будущем, никогда не сотрешь воспоминания этого дня.
Несмотря на ситуацию, Сяобай все повторял про себя, что должен вернуться, что родные ждут и нуждаются в его помощи. Тело действовало быстрее мысли: рука жестко отбила клинок, и Сяобай кинулся бежать, но дальше уже было некуда. Обрыв, на который его загнали, казался краем света, бездной, готовой поглотить любого, даже избранного.
Безучастное море шумело глубоко внизу.
– Он же не прыгнет?
– Конечно же нет!
Сухая трава под ногами захрустела; кровь клокотала у горла. В памяти мелькнуло, как наставник замечал вслух, какой его ученик способный; как матушка радовалась доброму сердцу сына; как отец хвалил за любое старание; как бабушка с теплом прикасалась к волосам. Невзирая на смех жестоких солдат, на темноту ночи и холод ветра, Сяобай ощутил, как с каждым вдохом в душе поселяется спокойствие. В решающий момент он закрыл глаза и улыбнулся. Несколько быстрых шагов, прыжок – и вот его уже встречает черная бездна.
Солдаты, упустившие шанс поймать ребенка, на мгновение оцепенели от неожиданности, но вскоре вновь расхохотались. Это было последним, что услышал Сяобай. Вода заключила его в холодные объятия, поглотив все звуки; от удара кожу словно пронзили тысячи ледяных игл. Море обволокло его мраком.
«Простите меня, я не вернусь…»
Глава 48. Моему сердцу неумолимо больно
Тело боролось за каждый глоток воздуха. Соленый до горечи вкус морской воды вызвал удушение, и человек на кровати зашелся мокрым болезненным кашлем. Задыхаясь, Го Бохай в горячке перевернулся на бок и выплюнул все, что было во рту, прямо на белые простыни. Перед взором, долгое время обращенным в морскую тьму, возник тусклый теплый свет. Размытая фигура в панике заметалась.
– Учитель! – У Чан поспешно отставил пиалу в сторону.
Не теряя времени, он окунул маленький кусок ткани в таз прохладной воды и коснулся лба наставника. Промокнув покрытое испариной лицо, вытер воспаленные губы, по которым все еще стекало лекарство, и заглянул в помутневшие глаза. Го Бохай наконец-то вынырнул из сна, однако по его внешнему виду сложно было сказать, узнал ли он своего ученика или хотя бы его голос. На протяжении двух дней У Чан поил лишившегося чувств наставника горьким средством, чтобы вернуть его в сознание, и сейчас, смотря в лишенные всякой жизни глаза, сам ощутил едкую горечь, будто бы выпил целый чан этой бадяги.
Кто бы мог подумать, что недуг обернется кошмаром для обоих. У Чан с юных лет знал, что ради учителя без колебаний подвергнет свою жизнь опасности, но сейчас защищать было не от кого. Даже советы городского лекаря, заверявшего, что хорошо разбирается в местных травах и корешках, не помогли. Наследник сделал все возможное, но привести учителя в чувства даже после его пробуждения так и не смог: Го Бохай все еще был где-то там, во сне. Получается, каким бы сильным ни стал в будущем ученик, есть вещи, над которыми не властны даже боги?
У Чан смотрел на ослабленного наставника и беспрестанно ругал себя на чем свет стоит. До этого момента он был столь наивен, полагая, что человек перед ним всегда будет рядом. Страх сковывал, а пропитанная эгоизмом просьба бросала в дрожь: «Не оставляйте меня…» Пальцы сгребли простыни. Как можно такое думать? Это он должен быть рядом с учителем, но никак не наоборот!
Наконец кашель отступил. У Чан помог наставнику сесть, подложив подушку под спину.
– Учитель, мне жаль, но лекарство надо выпить. – Наследник заново наполнил пиалу темной жидкостью и вернулся, присев на кровать. – Постарайтесь хотя бы… – Но тотчас замолчал на полуслове.
Мимолетная радость улетучилась, язык словно прилип к небу, когда У Чан поднял взгляд на наставника и заметил одинокую слезу, стекающую из уголка глаза по виску.
На небе расцвела луна нежно-сливочного цвета; в покоях, тускнея, догорала свеча. Треск фитиля в ночной тишине резонировал с душевными терзаниями двоих людей под одной крышей.
Го Бохай всегда высоко держал голову перед учеником и не выглядел тем, кому нужны чьи-то сострадание и помощь. У Чан восхищался его выдержкой, умением сохранять лицо в любых ситуациях. Однако сейчас потерянный и смущенный наставник казался беспомощным, словно десятилетний ребенок. У Чан боялся сделать еще хуже.
Чуть прояснившийся взор серых глаз устремился в сторону: Го Бохай будто желал сделать вид, что не замечает ученика. В прошлом он вытер столько слез обид, грусти и несправедливости с лица воспитанника, но оказаться в подобной ситуации сам явно страшился. У Чан же не был готов к тому, что им придется поменяться местами, и не хотел верить в существование слабостей наставника, но пришлось – ведь так поступают зрелые люди?
Молодой господин отвернулся, силясь скрыть исказившую его лицо печаль, и, заметив глубокое блюдо с чистой водой, которое совсем недавно принес, сдержанно произнес:
– Отлучусь ненадолго.
Он оттолкнулся от кровати, чтобы уйти и оставить на время учителя одного, но именно в этот момент холодная ладонь легла ему на руку.
– Останься. – Голос Го Бохая был еле слышим; пальцы У Чана тревожно сжались, когда он обратил на это внимание.
Оба не знали, чем нарушить образовавшуюся тишину. Голова ученика безвольно упала на грудь. У Чан угодил в западню бесконечного самобичевания. Он очень хотел упасть в ноги наставника и пообещать, что впредь все будет хорошо, но разве он мог? Увы, пока этот нерадивый ученик был именно тем, кто доставляет своему наставнику больше всего забот… Он повернул свою ладонь кверху и сжал в кулак.
Через некоторое время Го Бохай начал приходить в себя, даже принял лекарство, премило поморщившись из-за мерзкого терпкого вкуса.
Настал момент расспросить ученика, что же именно произошло, поскольку последнее, что помнил он, – дети, забавляющиеся вокруг послушника с повязкой на глазах.
– Потерял сознание, значит… И два дня провел в постели.
У Чан постарался рассказать лишь то, что произошло на площади, добавив, как донес учителя до покоев и кинулся в город на поиски лучшего лекаря.
– Точно все?
В ответ ученик без промедления несколько раз кивнул, скрыв подробности о двух последних днях и тех муках, что учитель переживал у него на глазах.
Го Бохай лег поудобнее на бок, спрятал руки под подушку и на тяжелом выдохе сказал:
– Доставил же я тебе трудностей.
– Это не так, не произносите подобных вещей! – У Чану действительно стало обидно, но показывать этого он не стал. Он был искренне рад, что учителю с каждой минутой становится лучше: на лице Го Бохая появился здоровый румянец; его больше не бросает то в жар, то в холод; и самое важное – он не зовет никого сквозь свой болезненный сон.
У Чан еще с прошлого раза запомнил: после возвращения в родные края он случайно услышал, как учитель в ночи произносил имя – Мокуан. Тогда он думал, что на порог заявился сам демон Душ, и был готов ринуться на помощь, если бы не Сянцзян, а теперь осознал, что именно происходило. В этот раз Го Бохай также кого-то звал в бреду. Наследник наклонился ближе к губам мечущегося в горячке и услышал жалостное «матушка». Тонким, будто детским голосом учитель звал родных. Конечно, У Чан не мог себе позволить рассказать об этом: ему бы тоже не хотелось напоминаний, как он в детстве с воплями звал близких.
– Завтра утром лекарь снова вас осмотрит.
Зная, что никакие лекарства Поднебесной не помогут, Го Бохай хотел было махнуть рукой на услышанное, но его опередили:
– Вы помните, что я сказал в прошлый раз? Если вам станет хуже – стоять в стороне не буду.
У Чан был полон решимости и к тому же с забавным тазом в руках. Учитель не нашелся что ответить.
– И еще, – твердо продолжил наследник, – хоть вы и говорили без разрешения не наведываться в ваши покои, сегодня все же еще переночую здесь. Мне нужно быть уверенным, что недуг отступил.
Он немного засмущался и, не дожидаясь согласия учителя, выбежал на улицу, чтобы принести теплую воду для питья. Го Бохай в недоумении проводил его взглядом до двери и, усевшись на постели, увидел циновку в дальнем углу комнаты. Вокруг никудышного спального места валялись разбросанные вещи: подушка в одной стороне, смятые простыни в другой, тут же блюдо с давнишней едой, меч. Сразу видно, кто на ней спал. Впрочем, ничего нового: наследник всегда раскидывал вещи. Но Го Бохай все же изумился, обнаружив там сапоги: выходит, ученик только что вышел босым?