– Здесь от меня больше толку, чем в столице. Раньше хоть за семью дверьми подсказывал госпоже, что да как, но и об этом быстро прознали, – с сожалением подытожил Мэн Чао.
Небо начинало краснеть. Развалившийся на кровати сребровласый слушатель поднял голову, дождавшись тишины:
– Скажи честно, Луань Ай тебя привезла? Ты же от нее по собственной воле ни на шаг не отошел бы. Трясешься как осиновый лист, только подумаешь, что с ней может что-то случиться.
Какое-то время Мэн Чао пораженно молчал, не прерывая зрительный контакт с товарищем. Он все никак не мог поверить, что У Чан действительно слушал все его рассказы с первых дней их встречи. А теперь читает его как открытую книгу, заведомо зная, что тот лукавит. Наконец застывшее выражение на лице Мэн Чао сменилось на более расслабленное.
– Верно, – только и произнес он.
На него накатило волнение, явственно читавшееся в глазах, по-видимому от неискренности перед другом. Единственное, что могло вернуть его в прежнее состояние, – очередной длинный монолог:
– Главенствующая… кхм, Луань Ай попросила меня не сходить с пути, раз покинул пост советника. Я долго упирался – да и как я мог согласиться на такое? Ей же плохо, я это вижу… В этом мы с ней похожи: пытаемся окунуться с головой в дела, чтобы думами о них воздвигнуть стены, защищающие сердце от боли. На самом деле она большая молодец, все схватывает на лету, даже завидно немного – вот что значит яблоко от яблони. Пока она трудилась, я просто следовал за ней тенью, а не так давно на прием приехал сам владыка Туманного хребта…
У Чан привстал на кровати столь резко, что Мэн Чао закрыл рот от неожиданности.
– Получается, владыка лично пригласил вас? – В ответ приятель кивнул головой. – Тогда понятно, откуда он знает про твое проклятие.
– Этого я никому, кроме как тебе, не рассказывал. Я думал…
Оба замолчали в раздумьях. Достопочтенный четко произнес «несете проклятое бремя своего предка». Он действительно знал правду про каждого избранного? А ведь мало кто в ту минуту в павильоне воспринимал его слова буквально: речь владыки звучала так высокопарно, со множеством устоявшихся выражений, моментами казалось, он разговаривает одними образами, до истины которых и в следующей жизни не докопаться. Сознание никак не хотело это воспринять, хотя души юношей были в полном восхищении. Оба хотели разоблачить владыку, найти объяснение его осведомленности, но только молча хлопали ртами, как рыбы. Каждый по-своему изменился в лице от такого открытия.
У Чан ткнул пальцем в направлении товарища:
– Ты что, еще что-то скрыть от меня удумал? Почему бледный, как пудра для лица?!
– Шутки шутишь? Меня мороз пробрал! Представь, что это только часть того, о чем он ведает, а остальное придержал при себе… – Теперь Мэн Чао указал пальцем на приятеля и вскочил со стула. – Краснее флагов Севера! Постыдное что сделал и скрывать пытаешься?
У Чан и сам не понял – все произошло на уровне сердца, которое само запрыгало от прозвучавших слов. Он чувствовал себя ошпаренным горячим паром, лишь руки сделались ледяными и мокрыми. Наследник схватился за уши:
– Ничего… Ничего подобного! – Ему вспомнилось, сколько раз проницательный Мэн Чао смеялся над ним, и он, опережая товарища, кинул в него подушкой: – А ну!
После недолгого молчаливого препирательства У Чан предложил:
– Может, надо предостеречь… – Но так и не закончил мысль – слуга постучался к нему. Тотчас наследник, не всовывая ноги в обувь, соскочил с кровати и рассыпался в вопросах: – Что-то случилось? Нужно привести лекаря или учитель лично зовет меня?
Мужчина в дверях под напором наследника на мгновение замешкался, боясь его перебить. Мэн Чао также пребывал в ступоре. Он полагал, что уже хорошо знает своего друга, и переживал о том, что же именно произошло, но никак не мог понять, как столь неприступного, скудного на эмоции и бесстрашного перед лицом смерти У Чана вообще можно было выбить из равновесия. Одно дело болеть душой и сердцем за близкого человека, другое – наплевать, как будешь выглядеть в глазах окружения.
– Ты язык прикусил? Говори, что случилось?! – У Чан надумал самого худшего, чувства взяли верх над ним, и он вышел из себя.
Слуга вскинул руки и замахал ими:
– Господин, с наставником Го все в порядке. Как наследник и просил, мы проследили, чтобы его учитель принял лекарство, все прошло хорошо. Этот никчемный пришел передать, что молодого советника разыскивает госпожа Луань.
Мэн Чао быстро поднялся со стула и воскликнул:
– Совсем забыл, зачем я приходил! – Одной рукой он показал слуге закрыть дверь с другой стороны, второй обвил шею приятеля. – Приходи вечером в кленовый двор. Хах! Случайность или нет, он находится не так далеко – на востоке монастыря. Не заблудишься! – По-дружески толкнув У Чана в бок, он отступил и сам направился к выходу. – Завтра госпожа Луань уезжает в столицу, по этому поводу мы решили спуститься в город.
Все еще растирая лоб из-за дурных мыслей, наследник согласно буркнул ему вслед. Правда, он совсем забыл, что Ба Циншан также предлагал встретиться сегодня вечером.
Тьма постепенно сгущалась, окрашивая небо в пурпур. В городе под Туманным хребтом зажглись уличные фонари. Обитель Опустивших головы погрузилась в службу, местные уже собирались отдыхать. Стояла тишина, можно было разобрать редкие негромкие разговоры в каждом маленьком дворе.
Пройдя мимо тройки чиновников в синих одеяниях, что присели под кроной дерева распить вино и поболтать, У Чан ступал вперед по плитам из голубого известняка. По пути встречались слуги, которые проверяли сундуки с вещами перед поездкой, и военные, что также не прочь были насладиться отдыхом перед дорогой. Они проводили наследника Севера настороженными взглядами.
Владыка разместил своих гостей в роскошных покоях: обширные дома, густые сады, утонченная красота которых способна тронуть сердце любого. Однако на душе все равно становилось тоскливо: это сейчас здесь довольно оживленно, но когда госпожа Луань со всей свитой уедет, Мэн Чао останется один со своим наставником. Думая об этом, У Чан уже представил, как будет тяжко выносить поскуливания приятеля. Он подошел к перилам здания, у которых стояла фигура.
Обернувшись на звук шелеста листьев под ногами, Мэн Чао закатил глаза.
– Ну наконец-то, уж думал, без тебя пойдем. – Он облокотился на ограждение и устало, но с теплом добавил: – Ждем.
– Кого?
– Госпожу.
У Чан насторожился: чего ждать? И так уже время позднее! Однако, присмотревшись к приятелю получше, догадался, что он также находится в неведении. Казалось, щелкни по Мэн Чао пальцем, и он зазвенит, как тонкий фарфор. Сложно и представить, что удумала Луань Ай, раз ее бывший советник так напрягся.
Арочная дверь домика, на которую непрерывно смотрел Мэн Чао, приоткрылась, и из-за нее показался человек – на вид юноша. Набравшись храбрости, он ступил через порог и быстрыми шагами спустился к ожидающим господам. Бывший советник сквозь сжатые губы застонал, точно от головной боли, У Чан же потер глаза ладонями и, лишь убедившись, что увиденное правда, удивился:
– Вы?
Мэн Чао закрыл рот товарища, а после, чтобы стихло и его рвущееся из глубин души страдание, накрыл и свои губы ладонью.
– Молчи… молчи, ничего не говори! – прошептал он.
У Чан оглянулся на людей во дворе. Кто-то распивал вино с коллегами, кто-то вел беседы за трапезой в летней беседке – и все находились в полном неведении, что прямо сейчас происходит у них перед носом. Ударив Мэн Чао по руке и брезгливо вытерев рот, он вновь пробежался взглядом по «юноше». Совсем не мужское, нежное лицо рдело от напористого и негодующего взгляда.
– Ты, – колеблясь, заговорил У Чан, – дал госпоже свои одежды?! Позволил ей переодеться в мужчину? Еще и скрываешь это ото всех?! Бараньи твои мозги, ты хоть понимаешь, в каком дурном свете можешь выставить ее?
На Севере подобное уже встречалось: не было ничего постыдного в том, что девушка перед верховой ездой сменила юбку на штаны. Только уж в самых отдаленных регионах, возможно, косо посмотрели бы. Но тут-то все было иначе. У Чан уже и думать не желал, почему на Луань Ай надето откровенно большое для нее одеяние Мэн Чао. Она еще и выглядела как он: на лице ни намека на косметику; все украшения, некогда подчеркивавшие ее женственность и нежность, сняты; лишь тонкую талию обвивает широкий пояс.
С каждой секундой У Чан все больше мысленно бранил товарища. Наконец, не сдержавшись, он процедил сквозь зубы:
– Извините, но затея плохая.
Мэн Чао также был не в восторге. Подбирая слова, чтобы поскорее все объяснить товарищу, чтобы тот не сбежал, он то краснел, то терял цвет.
– Чья идея нарядиться в молодого господина? – Услышав свой голос снова, У Чан изумился, что может звучать так тяжело и властно.
– Моя… – Луань Ай похлопала ресницами, а юноша в схожих одеждах рядом кивнул.
Наследник Севера, собственно, так и полагал, просто лишний раз хотел убедиться, что это не его приятель выжил из ума. Ясным было и то, что до этой минуты заалевший Мэн Чао испробовал все попытки отговорить госпожу, но, так как являлся ее бывшим подчиненным, обходился лишь советами, не смея открыто перечить. Но, даже зная это, У Чан хмыкнул:
– Не смог разуверить Луань Ай? Какой там из тебя советник! Может, оно и правильно, что тебя убрали с поста!
Мэн Чао, виновато почесав затылок, поддержал шутку товарища улыбкой, а вот героиня торжества отреагировала неоднозначно. На ее хрупком лице, как на тонком, белесом озерном льду, появилась трещинка. При свете дня морщинку между бровями можно было бы разглядеть, но сейчас никто не обратил на это внимания.
Глава 50. Часть 2. Вечер зажженных фонарей
«Юноша» вышел за ворота двора, скрываясь за широкими спинами товарищей. Для этого не пришлось даже искать особый способ, чтобы отвлечь чиновников и военных на пути. Все обращали внимание в первую очередь на Мэн Чао, провожая его самыми душевными, добрыми словами, радуясь, что этот молодой человек вырос в поместье клана, что он был верен бывшему главе до мозга костей и что на него можно положиться как на собственного сына. После, не замечая маленький силуэт, идущий рядом, взгляды цеплялись за молодого господина, чью северную стать невозможно было скрыть. Люди в кленовом дворе в восхищении изучали хмурого, не обращающего внимания ни на кого У Чана. Неприступный внешне, пылкий внутри и так похож на отца, словно его копия, высеченная сталью из обледеневшего камня.