Го Бохай смерил простодушную даму взглядом из-под длинных ресниц. Как и при первой их встрече, Мяо Цзе выглядела очаровательно, словно была списана с лучших картин: ладная фигура, лоснящиеся волосы, фарфоровая ухоженная кожа. Даже голос ее звучал как порхание крыла птички. Куда же тогда подевался отпечаток от ее долгих далеких странствий? Для Го Бохая таким отпечатком стало нежелание завязывать с кем-то дружбу. А уж сколько дорожной пыли он смыл с себя, когда готовился стать наставником У Тяньбао! Он недолго разглядывал бархатистое лицо собеседницы, но все же вскоре ощутил неловкость и опустил глаза.
Утреннее солнце, освещающее летнюю беседку, сделало выражение лица господина Лю немного теплее.
– Вот оно что, уважаемая Мяо. Этого я не знал. – Он налил чая себе, а после и Го Бохаю, заметив, что у того пустует пиала. – Раз так, озвучу для вас общеизвестные факты. Сичжун – родной город почившей матушки наследников клана Ба. От рождения она носила фамилию Чжао – того самого клана, что некогда владел землями Запада. С первых минут жизни госпожа была связана с правящей на Юге семьей. Каждый раз, когда во главе клана появлялся новый владыка, обе эти семьи заключали брак по расчету. Это было их способом восстановить мир между двумя враждующими народами. Вот только почти сразу после рождения второго молодого господина народные волнения и мятежи участились. – Горло господина Лю пересохло, и он отпил немного, прежде чем закончить. – Когда владыка клана Ба вел запутанное расследование, связанное с повстанческими настроениями, он смог остановить надвигающиеся восстание, но безумной ценой: ему пришлось приговорить к смертной казни главного зачинщика – свою супругу, госпожу Чжао.
Политика политикой, но сказанное было малоприятным, отчего все за столом почувствовали себя гадко. Смертная казнь близкого человека ради спокойствия двух народов… Когда об этом объявили на многотысячную толпу, собравшуюся на главной площади столицы, люди до последнего считали, что владыка клана Ба не подпишет этот страшный указ. Ходили слухи, что он души не чаял в своей госпоже Чжао: не пропустил ни одну трапезу с ней; вернул к жизни ее родной город; делил супружеское ложе только с ней. Но все же глава был вынужден пойти на этот шаг, поскольку иного выбора у него не было: только так владыка мог вывести на чистую воду людей из бывшего клана Чжао, которые не могли позабыть злобы на его семью. И только так мог показать всему миру, что в первую очередь он – правитель. Если бы тогда глава прислушался к сердцу и смягчил наказание, то народные волнения вспыхнули бы с новой силой. Южане не простили бы владыке этого, так как сильно натерпелись из-за мятежников.
Невероятно тяжелый выбор наравне с отрезанием от себя куска плоти. Тело восстановится, затянется рубцами, возможно, и след от глубокой раны не так сильно будет цеплять глаз. А воспоминания о близком человеке будут гнить в памяти. Нынешний глава клана, Ба Юншэн, сделал свой сложный выбор в пользу народа, которому был непоколебимо предан. Он – как слуга Цзе Цзытуй, а Юго-Запад – его господин Цзи Чунъэр[56]. Подобным поступком можно только восхищаться.
Собравшиеся за столом понимали, что это неподъемная ноша. Единицы смогли бы на такое решиться. И хотя по внешнему виду Го Бохая нельзя было сказать, в данную минуту ему было тяжело слушать обсуждение сотрапезников. Горячий чай внутри желудка словно обернулся камнем, и он тихо кашлянул, прочистив горло. Он понимал, что разговор шел про господина Ба Юншэна и его мужественный поступок, однако в своем прошлом Го Бохай сделал кардинально иной выбор, оттого и чувствовал, будто центр обсуждения – он.
– Сколько тогда было лет Циншану и Вэньлинь? – поинтересовалась наставница.
– Если я правильно помню, четыре и пять.
– Ох-ох! – горестно вздохнула дама. – Столь юные, но уже способные понимать творящееся вокруг. Потеря матери при таких обстоятельствах, вероятно, была для них большим ударом. Но как это связано с происходящим сейчас?
За весь разговор господин Лю не поменялся в лице. Образ непоколебимой статуи с венцом в волосах и высоким золотым воротом удачно подчеркивал гармонию этого человека с выверенными словами:
– Ранее я сказал: Сичжун – родной город почившей госпожи Чжао. Если подавшиеся в бегство члены ее бывшего клана попытаются склонить наследников на свою сторону, начнется война – переворот, где действующими лицами будут избранные Небесами.
Вдруг один из сотрапезников поднялся. Господин Лю озвучил лишь голые факты и их возможные последствия, однако наставнику избранных Бань и Цюань это не понравилось. До этого он обходился лишь кивками, а сейчас неторопливо встал из-за стола, окинул всех неоднозначным взглядом и перед уходом проронил:
– Ваши разговоры – такая же политика, какой вы боитесь.
В отличие от остальных, Го Бохая ничуть не поразило услышанное. С человеком, который сейчас спокойным шагом удалялся от них и разглядывал местные пейзажи, он был давно знаком.
– Вы знаете друг друга, верно? Слышал, вы оба из Тяньцзиня. – Господин Лю повернулся к Го Бохаю.
Мяо Цзе потянулась к засахаренным фруктам:
– Я только сейчас поняла, что он единственный не представился, ох.
Прокручивая в руке пиалу, Го Бохай обдумывал свой ответ:
– Не принимайте на свой счет. Господин Гун Ди придерживается позиции невмешательства в политику.
Проще говоря: пусть каждый занимается своим делом. Го Бохаю был близок его подход. Сейчас, вспоминая все случайные встречи с Гун Ди и мысленно загибая пальцы, он понял, что их было нещадно мало. Если бы не происшествие шестилетней давности, когда У Чан и Бань Лоу подрались на главном дворе поместья, Го Бохай удивился бы и сейчас. Тогда начальник округа Цзыю на глазах у гостей выпорол сына и наказал наставнику, считая, что никто другой их не слышит: «Держи этого мелкого мерзавца подальше от наследника клана!» После Гун Ди не приближался к правящей семье и Бань Лоу запрещал.
Хотя Го Бохаю хотелось узнать у господина Лю, как там дела у клана Луань и все ли спокойно на Востоке, за столом политику больше не обсуждали. Вскоре все внимание переключилось на Мяо Цзе. Наставница заговорила о своих долгих странствиях, и время пролетело незаметно.
Весь чай был выпит, а орехи и засахаренные сладости съедены самой рассказчицей. Господа Лю и Го с круглыми от потрясения глазами все это время слушали о том, как с виду хрупкая дама взбиралась на вершину хребта Тяньлун, чтобы добыть талой наполненной духовной энергией воды, или бросала булыжники в озера Поянху, желая встретиться лицом к лицу с бывшей богиней Лункэ и получить духовное оружие, а после сломала горному демону-тигру хребет, спускаясь с высокого дерева.
– Эх, скучаю по наставнику. Забавно было, когда он на спор спустился к жерлу вулкана, чтобы закалить клинок своего старого меча.
После всего услышанного господину Лю было не под силу скрывать свои мысли, в его лице так и читалось: «Ваш учитель – выживший из ума старик! Да и вы подхватили у него эту ненормальность!»
– Вы сказали, что его оружие было духовным. Тогда это равно как поместить живое существо в печь! – Из его рта чуть слюна не вылетела. – Что же здесь хорошего?
– Не переживайте, мой наставник и мухи не обидел. – Мяо Цзе кокетливо рассмеялась, и слушатели тут же припомнили, сколько живого пострадало от ее руки. – Это был спор с самим оружием, в котором запечатан дух птицы из семейства луань – той, что рождена из потока огня. Представляете, он поспорил с собственным клинком!
Уж как он умудрился ввязаться в подобный спор, никто не стал уточнять, поскольку это звучало нелепо. Обычно духовное оружие проникается к хозяину – чувствует его настрой и подчиняется приказам. В обратную сторону так не работает. По крайней мере, оба слушателя за столом так считали. Го Бохай все поглядывал на тропинку, ведущую к западному павильону, – вдруг прямо сейчас там появится У Чан? Тогда можно будет с легкой душой покинуть эту компанию. Но никто не желал нарушить их странные разговоры, поэтому он старался как мог поддержать беседу:
– И чем же все закончилось?
Господин Лю посмотрел на него с упреком: «Вы что творите? Верите ее словам? Она же явно сумасшедшая!»
– Ой, не переживайте, – произнесла Мяо Цзе, рыская рукой по опустевшей тарелке. – Всего-то ступни обгорели, когда он наступил на раскаленный камень у внешнего края вулкана. К кипящей лаве наставник так и не спустился, а мне пришлось на пару месяцев застрять с ним в глухой деревне и залечивать его старые ноги.
У западного павильона также зарождались разговоры. Поблагодарив брата Лао за науку, все избранные потихоньку покидали помещение. Внезапно, только Шао Жоу ступила на брусчатку и подняла свое нежное личико к небу, ее тонкие брови подпрыгнули:
– Время! Быстро-быстро, сестрица, нам нужно успеть! – Она вытолкала на улицу Фань Мулань и со словами «пока господин не уехал» устремилась в южную сторону монастыря.
У Чан и Мэн Чао смотрели им вслед, понимая, к кому именно девушки спешат. Загадкой только было: зачем Шао Жоу задавала брату Лао столько уточняющих вопросов про духов, когда сама желала успеть к Ба Циншану до его отъезда?
– Ну прям любимец всея! – усмехнулся Мэн Чао. – Носятся все с ним, словно он драгоценная лань самого Шоусина[57]!
Услышанное показалось У Чану остроумным и одновременно забавным, однако, чтобы у приятеля поменьше подобных слов вертелось на языке, он все же щелкнул его по лбу.
– За что?!
– Поменьше болтай, если не хочешь, чтобы другие плохое подумали.
Мэн Чао сначала удивился:
– Защищаешь его? – И вдруг прыснул со смеху. Затем выставил веер пальцев над своей макушкой и почтенно задрал нос. – Что, тоже купился на молодые рожки благородного господина Ба?
В тот же момент рука наследника взмыла вверх для легкого подзатыльника. У Чан выглядел решительно, казалось, ничто его не остановит, однако в последний момент он неожиданно отступил. Будто бы бил по воздуху, а в действительности же его удар отразила незаметная смертному глазу энергетическая рябь, что выстроилась вокруг Мэн Чао: