– Ха, так это же здорово! – обрадовался мужчина. – За такого, как я, теперь любая женщина замуж выскочит с удовольствием. Вон, и готовить умею… я тут даже нечто вроде лука нашел, сейчас начну жарить, с ума от аппетита сойдешь.
– Я уже начинаю сходить, – призналась Сильва, не в силах оторвать взгляда от вздымающегося над котлом парка. – И за такое питание готова на что угодно.
– Правда? Ну так выходи за меня замуж! – сказал, словно прыгнул в бездонный колодец, Василий.
И ответное затянувшееся молчание показалось для него хуже, чем приближение каменного дна в смертельном полете. Так и продолжая работать не оборачиваясь, он занервничал, потом не попал в котел полоской мяса, затем уронил продолговатую луковицу синего цвета на пол. И только подняв ее, решительно повернул свое странно раскрасневшееся лицо в сторону боевой подруги:
– Ну, чего молчишь? Согласна?
Та сидела с отвисшей челюстью и пялилась на замершего кашевара, который в нетерпении, скорее всего, машинально стал нервно подбрасывать свой нож за кончик окровавленного лезвия. А потом и вообще перевел свой взгляд на стенку.
Наконец Сильва прокашлялась и сиплым голосом проговорила:
– Если бы я не знала тебя столько лет, подумала бы, что ты шутишь… или издеваешься. Но ты ведь не такой, я знаю…
Кажется, эти слова значительно взбодрили Василия. Он сразу задвигался, помешал деревянной палочкой шипящее в жиру мясо и переключился на нарезку местной разновидности лука со словами:
– Ну вот видишь! Мы даже знаем друг друга как облупленных! Так что лучшей пары специально не отыщешь.
Женщина тоже пришла в себя и интенсивно замотала головой:
– Нет! Такое в голове не укладывается! Это противоречит всякой житейской логике.
– Не понял, что тут противоречивого?
– Да все! – воскликнула она и сама перешла к вопросам: – Как ты себе все это представляешь?
– Легко! Мы поселяемся в соседних баронствах, потом объединяем их в одно и живем до глубокой старости в тепле и обжорстве. Неужели мы этот долбаный монолит не подпортим?
– Я не о том! – занервничала и стала злиться Сильва. – Я об этом!
Она всеми своими растопыренными пальцами указала на свою изуродованную кожу лица:
– Ты бы хотел иметь такую жену?
– Ха! Я уже давно не присматриваюсь. Мне важнее твое настроение, характер, умения… ну и все остальное.
– Но… но так не бывает! – Ее глаза наполнились влагой.
– Да перестань ты комплексовать из-за какой-то ерунды! – прикрикнул на нее Василий, не прерывая процесс приготовления мясного блюда. – Пока вас не было, я чего только не передумал и решил, что пора тебе в своих чувствах признаваться. Да и Торговец к этому поторопил своими очередными чудесами. Теперь я каждому его слову верю, а если он вскоре выздоровеет, то и вы последние свои сомнения отбросите. Но ты знаешь, чего я испугался больше всего? Уже вот совсем недавно, под вечер…
– Чего? – прошелестело эхом.
– Того, что этот отшельник окажется прав и какие-то жрецы твои болячки вылечат окончательно. И пришел в ужас: когда твое лицо вернется к норме, то ты превратишься в расчетливую и самоуверенную тигрицу, которая не поверит ни одному слову моих признаний. Вот поэтому и понял, что надо тебе предлагать замужество, пока ты еще добрая и…
– И глупая?
– Только не напрашивайся на комплименты. А лучше отвечай: согласна или нет?
– А если меня не вылечат?
– Тоже вполне прекрасно уживемся. Даже наоборот, мне спокойней будет: соседние бароны не станут слишком назойливо ухаживать за моей супругой.
– Вот ты какой… хитрый!
– Ну так, ведь сама нахваливала, что на все руки мастер!
Он еще пытался болтать что-то веселое и отвлеченное от темы, но Сильва его совершенно не слушала. Она вспоминала ту первую ночь, когда они, оказавшись рядом на узком надувном матрасе в лесной землянке, скорее инстинктивно, пытаясь согреться, вступили в первую интимную близость. А наутро честно договорились считать это моральным расслаблением, маленьким подарком судьбы среди серых будней, полных экстремальных ситуаций. Дальше такие ночи повторялись время от времени, но с каждым разом Сильва шла на это все с большей и большей неохотой, словно опасаясь самой страшной минуты в таких отношениях. Когда вполне желанный и симпатичный мужчина вдруг скажет: «Ну сколько можно? Тебе еще не надоело?» Или просто уйдет навсегда с совершенно другой, нормальной и красивой женщиной. Шутила, смеялась в ответ на незаметные для всех остальных ухаживания, порой дерзила или злилась, но никогда, даже в самых смелых своих мечтах, не помышляла, что Василий предложит ей свою руку и сердце.
Минут пять она с глазами, полными слез, сидела в какой-то прострации и только потом сообразила, что над ней склонилось такое желанное мужское лицо и заботливый голос пытается вывести из навалившейся задумчивости:
– Ты чего молчишь? Ну скажи хоть что-то? Сильва, дорогая, только не молчи!
Она порывисто прижалась к его груди и громко разрыдалась. Пожалуй, всего второй или третий раз в своей жизни она впала в такое состояние, но наверняка впервые рыдания звучали как счастливые. Василий это тоже почувствовал и, поглаживая подругу по волосам, приговаривал:
– Ну вот и здорово! Значит, я воспринимаю твое молчание и кучу вопросов как согласие. Ха-ха! Ты бы только знала, как я перед этим дрожал. Ведь еще никогда в своей жизни не делал любимой женщине предложения.
– Да, но сделал ты его мастерски, – шептала она в ответ. – С налету! Прямо в лоб!
– А чего откладывать? Вдруг больше времени не будет? Или вон остальные вернутся, мешать будут.
Словно в ответ на его опасения со стороны входа послышался настойчивый стук и нетерпеливый, доносящийся через щель голос Петра:
– Открывайте быстрее! И оставьте нам хоть ложку гуляша, гады!
Василий двинулся открывать, а Сильва подхватилась и унеслась во внутренние помещения со словами:
– Побегу искупаюсь!
Когда ребята ввалились в тамбур, отряхивая с себя налипший снег, старший группы вышел наружу и установил охранную сигнализацию. В такой снегопад от нее будет мало проку, но и оставлять подходы без малейшего оповещения он себе не позволил. Уже заклинив за собой камень и заложив оставшиеся щели обрывками старых одеял, он вернулся к камину и прислушался к ругани Петра с Куртом.
– Кошмар! Темень полная, и снег вдруг мокрый стал, – жаловался немец. – Еле дотащили. Неправильная зима в этих горах, совсем неправильная.
– Все нормально, братан! Раздевайся и двигайся ближе к котлу! Смотри, что в нем, топорщится призывно! Ух! И когда только успели?
Парень хотел сразу пальцами ухватить кусок мяса, но Курт его оттолкнул:
– Вначале руки иди помой!
– А ты сам за последние недели их часто мыл?
– Но если есть вода, то почему бы и не помыть?
– Потому как еда самое главное для человека! – восклицал высокопарно Петр.
– Ага! Вместе с глистами, – парировал Курт.
– Да что ты понимаешь, чистюля?
– Что все русские… – Он прервался, оглянулся по сторонам, вспомнив, видимо, о Сильве, и поправился: – Что большинство русских – грязнули.
– Это тебе так кажется. Потому что недаром гласит великая наша пословица: что русскому хорошо, то немцу смерть! Вот я съем это мясо – и ничегошеньки мне не будет. А вот ты…
– Ладно, хорош болтать! – строго оборвал их Василий. – Раздевайтесь, руки споласкивайте вон в том корыте и можете садиться.
И уже через минуту на столе стояли четыре глиняные миски с ароматно пахнущим жарким. Охотники с мычанием и чмоканьем набросились на еду, тогда как сам кашевар лишь пощипывал свою лепешку да поглядывал на уводящий внутрь горы проход. И только когда появилась Сильва с влажными после купания волосами, воскликнул:
– Ну ты и долго! Мясо ведь стынет!
– Ничего, подогреем. – Она не спеша и чинно уселась, поставила перед собой флягу с согревающим средством, взялась за персональную ложку, которую в таком рейде имел каждый уважающий себя воин, и, прежде чем начала есть, пожелала: – Приятного аппетита.
Несмотря на полный рот, немец умудрился после чинного кивка промычать:
– И тебе…
Тогда как Петр чуть не подавился. Со слезами на глазах он прокашлялся и, проглотив, что жевал, удивился:
– Какие мы вежливые стали… Не иначе стряслось чего?
– Конечно, есть повод. Вась, наливай по одной.
Тот с пониманием улыбнулся, метнулся к полке с посудой, и вскоре на столе стояли четыре фаянсовых стаканчика, полные разбавленного водой спирта. Но женщина так и продолжала требовательно смотреть на старшего группы. Видимо, до сих пор не верила состоявшемуся совсем недавно здесь разговору и, как любая другая на ее месте, желала дополнительного устного подтверждения случившемуся. При всех.
Кажется, Василий нисколько не возражал:
– Друзья…
Он сделал паузу, собираясь с мыслями, и Петруха, как всегда, успел за это время подурачиться:
– О-ба-на! Никак ты решил уйти на пенсию? Раньше ведь всё бойцами, сволочами ленивыми да редисками худосочными обзывал. А тут чуть ли не родными стали…
– Не ерничай! – мягко, но с шипящими интонациями шикнула на него Сильва.
– Так вот, друзья, – нисколько не обиделся на боевого товарища Василий. – Сегодня у меня, как пишут в любовных романах, радостное событие. Я предложил Сильве стать моей женой, и она согласилась. Поэтому сейчас мы празднуем нашу помолвку!
Хотел еще что-то добавить, но только пожал плечами. Мол, вроде все сказал. И выпил первым. Обрученная – второй, и только потом Петруха поднял отвисшую на грудь челюсть. Об интимных отношениях между определенными личностями знали все в группе, подобный секрет считался секретом полишинеля, но одно дело невинные развлечения во время отдыха, а совсем другое – полноценное супружество.
– Не… я с них торчу! И когда только успели? А? Мы ведь только на пять минут отлучались.
Тогда как Курт, смешно поморгав своими густыми ресницами, приподнял стаканчик и по слогам, душевно рявкнул: