Зато странно заволновалась Сильва. Скорее даже испугалась. Чего только она в своей жизни не перепробовала из лекарств, чего только медики на ней не испытывали, какие методы не применяли. И всегда болезнь снова пробивалась наружу. Причем после совершенно невинных на первый взгляд изменений в окружающей среде. Да что там изменений, однажды она просидела два месяца безвылазно в герметичном, изолированном от остального мира бункере. Не по своей воле, по роду задания пришлось. Так и там лицо к концу месяца лишь за один день покрылось гноящимися чирьями. Доходило до абсурда: чем интенсивнее ее лечили, тем дольше жуткие прыщи держались и нагнаивались. Если же их не трогали, то сами сходили на нет дня за три-четыре. Поэтому опасения имели под собой определенную почву.
В данный момент, после согревания в пещере, осложняющийся абсцесс кожи опять стал прогрессировать, и теперь красные пятна уже перемежались синеющими участками. Сильва прекрасно знала, как в такие часы выглядит, и боялась только одного: неожиданного ухудшения. За годы мытарств поневоле закомплексуешь. Да и повод имелся отложить первые прикосновения целителей на потом.
– Куда спешить? Тем более что вы с дороги устали, еда, в сон клонит… Выспитесь, а потом уже и видно будет. Утро вечера всегда мудренее. А уж как я устала…
– Так даже лучше будет, – оживился Деймонд Брайбо. Но не успела пациентка облегченно вздохнуть, как он, наоборот, стал настаивать: – Ты уснешь, и мы тебя осмотрим в полном покое. Ты ничего не почувствуешь, заверяю. Уж как усыпить, я точно знаю, успел последовательность заучить. Давай, идем в твою келью.
Он вместе с Даной стал интенсивно подталкивать женщину к внутренним помещениям, тогда как Сильва беспомощно оглянулась на Василия, словно умоляя ее защитить. Но будущий супруг и не подумал с первого дня помолвки устраивать поблажки. Выразительно нахмурился и спросил:
– Помочь? Могу подержать.
Что мгновенно и основательно рассердило несчастную изуродованную женщину. Она решительно пошла сама, но все-таки пригрозила через плечо:
– Если завтра мне станет хуже, прокляну!
Оставшаяся тройка мужчин понимающе переглянулась, но и тут Петруха оставил за собой последнее слово. Хотя начал на полном серьезе:
– Ты бы, Васек, с утра в горы смотался, место, где мы рога и копыта оставили, я тебе покажу.
– Да на кой мне эти копыта?
– Ох! Ты разве забыл, что мы в волшебном мире? А ведь здесь только копыта гаернов, повешенные на ремешке вокруг головы, могут уберечь от проклятия женщины. А рога при этом надо носить…
– А рога я тебе заколочу в одно место! – с нажимом перебил парня Василий. – И сколько раз тебя предупреждать: не называй меня Васьком!
– Как? Неужели знаменитый Вася решил сменить имя?
– Ага! На «Убийца Петрушек»!
Они бы еще долго переругивались, если бы не хриплый смех заходящегося от веселья немца и его радостные восклицания:
– О! Да! Теперь я понимаю этот великий русский юмор! Самое смешное – это когда разозлишь и обгадишь товарища. Правильно?
– Не совсем, – хитро улыбался Петруха. – Самое веселье в концовке: когда эти два разозленных товарища начинают бить морду третьему.
В итоге застолья старшего группы удалось раскрутить еще на две дозы горячительного напитка. Вечер удался. Мужской состав «третьей» расходился спать умиротворенным и совершенно расслабленным. К тому времени пациентка и ее целители спали непробудным сном.
На завтрак вся компания собралась довольно поздно. Что было в первую очередь обусловлено продолжающимся снаружи бураном с обильным снегом. Во вторую очередь выяснилось, что при неумелом использовании своих обретенных после вертушки возможностей целители оказались истощены полностью и практически на последних крошках своей воли доползли накануне до своих мест ночлега. К утру они почти восстановились, но все равно, усевшись за стол, вслух удивлялись подобной напасти:
– Или мы полные бездари…
– Или болезнь слишком для нас непосильная.
– Или – все, вместе взятое.
– Нет, но все-таки Сильву-то я сразу усыпил! – хвастался Деймонд. – Лишь прикоснулся и скомандовал: «Спи!»
Всеми силами сдерживая смертельную зевоту, Сильва попробовала вяло возмутиться:
– Вот именно на мое усыпление ты все свои силы и потратил. Почти убил. Потому что ничего не помню, снов не было и только вот недавно словно из омута вынырнула, благо запахи жареного мяса услышала. А ведь я чутче всех сплю.
Молодой отшельник несколько смутился от такой критики, но все-таки решил вести себя как истинный врач. Потому что насмотрелся на свою акушерку-благодетельницу, которая умела обращаться с самыми строптивыми больными со всей строгостью и безапелляционностью к своему профессиональному авторитету.
– Сомневаться в нашем лечении нельзя. Иначе помощи никакой не получится. Наступит так называемая абреакция![2] – Он поднял вверх указательный палец, словно хвастаясь заумными словечками. – Скорей всего, именно твое неверие и мешает тебе выздороветь. Ибо если у целителя есть жажда излечить пациента, то он своего обязательно добьется даже без кропотливого обучения или наставничества.
– Как же тогда жрец твоего поселка никого не мог вылечить?
– Встречается и такое. Но это лишь значит, что у Бурулкана никогда и не было той самой жажды лечения, сострадания к больным. Он их изначально ненавидел и презирал. Вот потому так и получилось…
Василий как раз и решил развить данную тему, потому что в такую погоду куда-либо двигаться считал полным безумием:
– Как же тогда черный монолит даровал вашему Бурулкану умение исцелять?
– О подобных тайнах никто ничего конкретно не знает. – Деймонд задумался. – Разве что кое-какие слухи до меня долетали. Старался подслушивать, где только мог. И порой весьма ценные разговоры происходили между родственниками и близкими роженицы, пока та приводила в мир новую жизнь.
– Мы тоже с удовольствием эти слухи воспримем, – подбодрила коллегу Дана. – Тем более, после того как ты узнал самую страшную и кощунственную правду о жрецах и черном монолите, твои акценты просто обязаны поменяться.
– Действительно поменялись. И теперь каждое слово мне видится в ином свете…
Подслушанных фраз и недомолвок у него в голове крутилось много. Потому что в момент наивысших переживаний люди раскрывались, теряли над собой контроль, забывая о страхе, поддавались эмоциям. И частенько при этом за глаза упрекали как раз того самого Бурулкана, что он, дескать, неистинный жрец. И что, мол, такого отребья в последнее время в империи становится все больше и больше. А истинные целители уходят в историю. Кто-то иной проговорился, что отец Бурулкана тоже ни на что, кроме обмана, не способен. Хотя и заправляет в небольшом городке где-то на далеком севере. Еще кто-то проболтался, что родной дядя поселкового жреца – большая шишка в столице империи. Ну а об остальном, зная теперь все реалии, Деймонд и сам стал догадываться. И после подробной подачи своих размышлений по поводу каждой подслушанной фразы сделал заключительные выводы:
– Раз любой жрец может лишить младенца дара самооздоровления, то почему бы этому самому жрецу не попытаться наградить даром кого-нибудь из своих близких? Скорее всего, сей процесс слишком сложен, труден, но при определенной хитрости и талантах вполне очевиден. Вор забирает дар обратно из ларца Кюндю и впихивает его в ауру выбранного человека, потом туда же заталкивает и вторую порцию. Скорее всего, такой врачеватель не обретает истинного дара исцеления, а получает некий суррогат, который просто вводит любого другого жреца в заблуждение.
Состав «третьей» переглянулся между собой и стал засыпать Ашбуна вопросами:
– Но как удается обойти общий учет новорожденных? Ты ведь сам говорил, что с этим в империи очень строго.
– Конечно строго. Но если взять, к примеру, такого ублюдка, как Бурулкан, то он на любую подлость и обман пойдет ради собственной выгоды. По логике, и его дядя может оказаться таким же. И если он служит в главной столичной жреческой канцелярии, то наверняка придумал, как подправить и бесследно запутать документы о детской смертности. Этого вполне достаточно для полного опустошения одного, а то и двух ларцов Кюндю. Украденными дарами создаются суррогатные жрецы – и все дела.
– Но их ведь могут вычислить другие коллеги?
– Не могут. Да и назначения фальшивые врачеватели получают в отдаленные и, казалось бы, неперспективные поселки и городки. Но и в них при определенной наглости и упорстве можно скопить невероятные капиталы.
– Да их когда-нибудь разоблачат с помощью канцелярии черного монолита. Там ведь тоже учет кто-то ведет?
– Вот по этому вопросу – полная темнота. Но как мне видится, вершина Прозрения – это нечто вне государства. Она стоит совершенно особняком ото всех других дел, кроме контакта с императором, выпуска жрецов наружу, поддержания тракта Магириков и Ворот в должном состоянии и выдачи в случае необходимости затребованного для обороны оружия.
– И это все?
– О большем пока судить не берусь, – скривился Деймонд. – Хотя и сам лично побывал во внутренностях этой могилы человеческого здоровья.
– Зачем же тогда монолиту не использованные детьми умения, если он сам потом раздает подобное магирикам?
– Тайна. Хотя тут закономерность вполне прослеживается: чем меньше будет жителей в империи, тем меньше ларцов Кюндю станут привозить жреческие караваны. Поэтому монолиту выгодно поддерживать высокий уровень рождаемости и опеку над здоровьем рожениц.
– Какими критериями пользуется монолит при выборе жрецов?
– Вторая тайна, вытекающая из первой. Да и говорили мы уже на эту тему.
Спорили и обсуждали еще долго, но в конце концов Дана сообразила спросить коллегу о самом основном:
– Что ты предлагаешь?
– Прежде чем нанести повреждения монолиту, как вы собираетесь, надо выкрасть и опробовать в действии хотя бы один ларец.