Девушка стояла не шевелясь. Ей казалось, будто ее тело распухает под плотными обмотками, заполняя под ними все возможное пространство, напирая на них каждым дюймом своей туго стянутой плоти.
От тишины звенело в ушах.
Факелы с пляшущими язычками пламени, горевшие напротив Красавицы возле дверей, казались ей куда живее, нежели была она сама.
Некоторое время девушка старалась стоять тихо и неподвижно, но потом все же не выдержала. Все ее тело жаждало воли. Она тряхнула волосами, попыталась высвободить руки, шевельнуть ногами. Однако все ее потуги не произвели ни малейших изменений в той изящной статуэтке, что сделали из нее грумы.
Слезы бессилия заструились у нее из глаз. И мало-помалу девушку охватила невыразимая мрачная отрешенность. Да, сейчас она всецело принадлежит великому султану, сделавшись частью его дворца, растворившись в нем со всей неотвратимостью.
Хотя, если разобраться, Красавице выпала великая честь, что ей отвели отдельное, специальное место и ей не пришлось стоять в ряду других невольников. Девушка посмотрела на двери: как же хорошо, что к ним для украшения не привесили рабов! Тут она сообразила, что, едва эти двери откроются, ей следует быстро опустить взгляд в пол, изображая полнейшее раболепие, которого от нее, собственно, здесь и ожидают.
А пока она тихо нежилась в своих шелковых тенетах, с грустью предвкушая, сколько отчаяния принесет ей грядущая ночь. Ее лоно уже вспоминало ласковые прикосновения жен гарема. И, все еще бодрствуя, Красавица стала грезить о Лексиусе, об этих необычных женщинах, о предполагаемой султанше, которая так внимательно следила за ней из-за ширмы и которая единственная к ней ни разу не притронулась.
Глаза ее были мечтательно закрыты, когда она услышала какой-то странный звук. Кто-то ступил в помещение и быстро, скрываясь в тени, прошел мимо девушки, как будто и не заметив ее в нише. Потом шаги приблизились, и принцесса от страха затаила дыхание.
Наконец фигуры показались ей на глаза: два роскошно одетых эмира в ослепительно-белых куфиях — золотой ободок на голове, идущий поперек лба, удерживал тонкую ткань, мягкими складками обрамлявшую лицо и ниспадавшую на плечи. О чем-то сосредоточенно на ходу переговариваясь, они даже не взглянули на невольницу в нише.
Спустя немного времени по коридору, неслышно ступая, быстро протрусил слуга, опустив голову и сцепив руки за спиной. Вид у него был какой-то оробелый, напуганный.
Наконец в коридоре снова воцарилась тишина. Красавица успокоилась, сердце у нее забилось тише, дыхание выровнялось. Откуда-то издалека до нее донеслись слабые звуки музыки и раскаты смеха, но настолько приглушенные расстоянием, что ничуть ее не трогали: не раздражали, но и не успокаивали.
Девушка уже почти задремала, когда неожиданно раздался какой-то резкий щелчок. Она тревожно посмотрела вперед и заметила, что двойные двери шевельнулись. Кто-то их приоткрыл, но совсем чуть-чуть. И этот кто-то сейчас подглядывает за ней из-за дверей. Почему же он не хочет показаться на свет?
Красавица попыталась сохранять спокойствие. В конце концов, она же все равно ничего не может поделать! Однако по лицу покатились невольные слезы, обмотанное шелком тело затрясло как в лихорадке. Кто бы это ни был, он наверняка сейчас покажется и станет ее мучить. Ее обнаженные, оставленные на обозрение врата удовольствий легко было потрогать, раздразнить каким угодно способом. Обнаженные груди напряглись, затрепетали…
Но почему этот человек все прячется за дверьми? Принцессе казалось, она даже слышит его дыхание. У нее мелькнуло в голове, что это, возможно, кто-то из слуг, решивший позабавиться с ней часок-другой, пока никто не видит.
Время шло, но так ничего и не происходило. Двери по-прежнему оставались чуточку приоткрытыми. В беспомощном отчаянии Красавица тихо заплакала. Свет факелов слепил ее полные слез глаза, и перспектива долгой, нескончаемой одинокой ночи казалась ей хуже любой, самой жестокой порки.
УРОК СМИРЕНИЯ
(Рассказ Лорана)
Мы вернулись в прохладу дворцовых коридоров, пропитанных запахом горящего масла и смолы от факелов, где не слышно было иных звуков, кроме быстрых шагов Лексиуса и моего торопливого шарканья по мрамору на четвереньках.
Когда управляющий захлопнул дверь и закрыл ее на задвижку, я понял, что мы вернулись в его покои. Чувствовалось, как в нем клокотала злость. А потому я вдохнул поглубже и принялся с обреченным видом разглядывать звездчатый узор по мраморному полу. Почему-то я не мог его припомнить. Чудесные звездочки, попеременно красные и зеленые, с кружками в середине. На солнечных лучах мрамор нагрелся. И вообще в комнате было очень тепло и тихо.
Краем глаза я увидел кровать — ее я тоже отчего-то не припоминал! — застеленную красным шелком и заваленную подушками, со свисающими на цепочках масляными лампами по сторонам от изголовья.
Управляющий пересек комнату и снял со стены длинный ремень из толстой кожи. Отлично! Уже кое-что — всё не эти дурацкие никчемные плетки.
Я снова опустился задом на пятки, чувствуя, как наливается силой и мощно пульсирует моя обмотанная поводком плоть.
Лексиус повернулся ко мне с ремнем в руках. Явно увесистая штука, такой можно хорошенько всыпать! Видимо, от одного ее вида я должен был раскаяться, горько раскаяться!..
Я посмотрел на туземца как на равного себе.
«Прежде чем мы покинем эту спальню, или я тебя отымею, или ты меня, — усмехнулся я про себя. — Держу пари, мой милый, сладкогласый господин».
Но Лексиусу я лишь улыбнулся — и он застыл, воззрившись на меня, с внезапной растерянностью на лице, словно не верил своим глазам, что в такой момент я ему улыбаюсь.
— Ты не смеешь разговаривать в этом дворце, — процедил он сквозь зубы. — И никогда больше не посмеешь открыть рот!
— Так ты кастрирован или нет? — невозмутимо спросил я, подняв брови. — Ну же, господин! — Я снова медленно расплылся в гаденькой улыбочке. — Уж мне-то ты можешь признаться. Я никому не расскажу.
Он шумно вдохнул, явно изо всех сил стараясь сохранить самообладание. Возможно, обмысливал, как бы наказать меня похлеще, нежели просто поркой. Такого варианта я как-то не додумал. Я-то рассчитывал обойтись именно поркой!
Вокруг него маленькая комната вся сияла в лучах медленно катящегося к закату солнца. За счет мелких филигранных, покрытых эмалью решеток окна спальни превращались в тысячи крохотных окошек. И все здесь: и узорчатый блестящий пол, и красная шелковая постель, и множество атласных подушек — переливалось роскошными красками. И сам Лексиус — в узком бархатном халате, с зачесанными за уши темными волосами и маленькими блестящими сережками — казался частью этого великолепия.
— Думаешь, тебе удастся меня спровоцировать, чтоб я тебя отжарил? — прошипел он, от напряжения еле шевеля губами.
Глаза его сверкали дикой яростью. Или возбуждением — трудно было сказать.
Но, собственно, какая разница, что дает нам свет — горящее масло или дерево? Он в любом случае остается светом.
Я ничего не ответил — мое тело само говорило лучше всяких слов. Лишь смерил его взглядом: тонкий как тростник, в уголках рта чуть заметно морщится чистая гладкая кожа.
Лексиус шевельнулся. Рука его потянулась к кушаку, развязала узел. Пояс тут же упал, и тяжелые полы халата раздвинулись, обнаружив под собой совершенно голую грудь, черные кудрявые волосы между ног и торчащий шипом, слегка изогнутый член. А еще довольно крупную мошонку, подернутую тонкой, точно кружевной, черной растительностью.
— Поди сюда, — велел он. — На четвереньках.
Прежде чем я двинулся на зов, сердце у меня успело пару раз стукнуть. Не сводя с него глаз, я неспешно опустился на карачки и одолел разделявшее нас расстояние. Возле него я снова, не дожидаясь разрешения, уселся на пятки и вдохнул его запах, смешанный с исходящими от его одежды ароматами кедра и пряных благовоний — терпкий мужской запах, — и, подняв взгляд, увидел под распахнутыми бортами халата темные, винно-красные соски. Я вспомнил вдруг о зажимах, что грумы нацепляли мне на грудь, и как меня тянули потом за поводки.
— Ну что, посмотрим, что еще умеет твой нахальный язык, кроме как изливать всякие дерзости, — сказал Лексиус. И хотя голос господина казался твердым, но грудь тяжело вздымалась, тело выдавало бушевавшую в нем страсть. — Лижи.
Втайне я даже рассмеялся. Я снова поднялся на колени и, стараясь не задевать его одежду, придвинулся ближе и стал касаться языком лишь мошонки, избегая члена. Я поласкал ее снизу, чуть приподнимая яйца, тыкаясь в них кончиком языка. Затем дотянулся до мягкой плоти за ними.
Лексиус чуть подался вперед, я различил его прерывистый вздох. Я хорошо понимал, что он хочет, чтобы я прихватил его яйца ртом или как-то с большей силой помял их, но продолжал делать лишь то, что он сам мне велел. Коли хочет большего, пусть попросит меня об этом.
— Возьми их в рот, — наконец сказал он.
Я снова мысленно возликовал.
— С удовольствием, господин, — отозвался я.
Он было напрягся, услышав новую дерзость, но тут я приник открытым ртом к его мошонке и стал неторопливо посасывать, яички — сперва одно, потом другое, — попытался вобрать их в рот, но они оказались чересчур большими. И я чувствовал, что собственный мой приятель уже на грани невыносимых страданий. Я заерзал, завертел бедрами, и страстное томление еще пуще запульсировало во мне, отзываясь томящей сладкой болью. Я открыл рот еще шире, подхватив его крупную мошонку.
— Теперь член, — прошептал Лексиус.
Вот теперь-то я получил, что хотел! Я принял его глубоко в рот, до самой глотки, и принялся ласкать его, протяжно и с силой поглаживая языком, легонько прихватывая у основания зубами. В голове у меня поплыло, таз словно свело, мышцы ног напряглись до предела, что сулило им потом непременную боль.
Лексиус снова подался вперед, прижавшись лобком к моему лицу, на затылке я почувствовал его жаркую влажную ладонь. Он готов был кончить в любой момент. Тогда я чуть отстранился и, умышленно раздразнивая туземца, стал ласкать языком головку. Ладонь его сжалась, но Лексиус ничего мне не сказал. Я продолжал медленно водить языком по его молодцу, поигрывая с головкой. Потом просунул руки ему под халат. Ткань была очень гладкой и прохладной, но сущим шелком показалась мне кожа его ягодиц! Я обхватил их руками, потыкал пальцами в их мягкую плоть, согнул мизинцы к анусу.