Василий первым делом набросил по два сухих одеяла на женщин, потом раздал утепленные накидки мужчинам и вновь засуетился вокруг котла с похлебкой, кидая теперь в него нарезанное вареное мясо, приправы и какую-то зеленую травку. Аромат горячей пищи шибанул по ноздрям с такой силой, что даже чинно лежащий Петруха не выдержал и заголосил:
– Или добейте сразу, или дайте пожрать!
– О! Ну раз аппетит не пропал, значит, идет на выздоровление! – обрадовался Василий, но тут же осекся, наткнувшись на сердитый, предупреждающий взгляд целительницы. Поэтому тему развивать не стал, а принялся деловито рассказывать о своем путешествии: – Сложностей никаких на Воротах не возникло. Выпускали всех без обыска и допроса. Но вот на сам тракт Магириков никого не пускали. Уже на рынке мы услышали основные новости про странные взрывы и пожары на пропускном пункте. Нашлись и свидетели, которые утверждали, что в некоторых местах постройки облицовочный камень отпал и отчетливо стали видны несущие балки из чистого железа. При этом все поговаривали, что проход закрыт только временно, внутри никаких разрушений нет и якобы жрецы объявили про всего лишь двухдневное перекрытие потока паломников. Что из всего вышесказанного следует – вы и сами прекрасно понимаете.
– Как не понять! – скривился немец, усаживаясь на одеяло с разложенной снедью. – Вряд ли бы мы эти Ворота и десятикратным зарядом порушили. Кстати, ты чего-нибудь для согрева прихватил?
– Русские о таком не забывают, – самодовольно усмехнулся Василий. – Сейчас раздам по фляге.
Но только собрался нагнуться ко второй сумке, как его остановил голос госпожи Маурьи, уже давно распоряжающейся в «третьей»:
– Фляги можешь раздать, но пить запрещаю категорически. За ночь мы должны добраться до графского замка. – Заметив, как все напряглись, более тихо добавила: – Не нравится мне состояние Петра. Сильва, помоги!
Они вдвоем немного передвинули примолкшего Петруху, приподняв его плечи и тщательно укутав ноги одеялами. Руки оставили свободными, потому что тот потребовал миску с ложкой и заявил, что есть будет сам. А потом, прожевав первый кусок копченой рыбы, настойчиво сказал:
– И вообще, где моя персональная фляга? Мне ведь наркоз положен в любых количествах! Заявляю авторитетно как врач.
Прежде чем протянуть товарищу флягу с крепкой ашбунской самогонкой, Василий вопросительно взглянул на целительницу. Но та лишь устало махнула рукой:
– Ему не повредит. Может, даже уснет и меньше болтать будет.
– Ну-ну, – пригрозил Петр. Затем принюхался, выдохнул и надолго приложился к фляге. На глазах заблестели слезы, а руки торопливо засунули в рот кусок хлеба с ветчиной и луком. Лишь прожевав все это, парень довольно выдохнул и заявил: – Плохо ты меня еще знаешь, дорогая. Я вас всю ночь теперь веселить буду, песни петь и анекдоты рассказывать.
Дана ответила ему, так и не прожевав до конца свой кусок ветчины, но в ее тоне послышалась явная угроза:
– А ты меня знаешь еще хуже! Усыплю на целую неделю, вот тогда ты у меня точно взвоешь!
– У, какая ты злая! – улыбался раненый, сооружая себе новый бутерброд. – Уйду я от тебя, если будешь меня сердить. Эй, кашевар! Давай похлебку, пока я трезвый.
– Погодь малость, сыровато.
– Горячее сырым не бывает! – хохотнул Петруха.
И от этого излишнего балагурства Дана еще больше разозлилась. Хотела уже опять грубо прикрикнуть, но вдруг отчетливо увидела в глазах приятеля такую тоску и моральную боль, что побледнела от страха и вся задрожала. Ведь наверняка Петр понимал, в какого он инвалида превратился, и теперь неимоверно страдал от своей беспомощности, стараясь скрыть рвущее его душу отчаяние за ерничаньем и показной бравадой. Отбросив еду, Маурьи на коленках проползла короткое расстояние к раненому и со всхлипом уткнулась в меховой воротник его теплой куртки.
– Петенька, прости меня, но я пока ничего не могу сделать, – зашептала она с порывистым плачем. – Потерпи еще немножко, родной, я обязательно что-нибудь придумаю. Я знаю, ты самый сильный и стойкий, но потерпи. – И, пожалуй, впервые за все время их знакомства, трогательно добавила: – Любимый!
Тут уже улыбка у парня стала до ушей. Несмотря на свое бедственное положение, шумно фыркнул и бодрым шепотом интенсивно залопотал:
– Ну что ты, маленькая! Да я ни секунды и не сомневаюсь, что ты меня вскорости починишь и я буду как новые пять копеечек. А если мне и взгрустнулось немножко, так только по страстному желанию тебя не только защищать от опасностей, но и поносить тебя на ручках, обнять, поцеловать, а потом и…
Недвусмысленные намеки заставили Дану собраться, незаметно вытереть слезы и, вставая, буркнуть на прощание:
– Ну погоди, развратник! – хотя внутренне она и в самом деле успокоилась, даже улыбнулась слегка. Оглянувшись на табун лошадей, она вновь присела к «столу», обращаясь к Василию: – Вижу, что лошадок отменных прикупил?
– Самых лучших, – похвастал тот, самодовольно ухмыляясь. – Хотя со скакуном графа ни одна из них и близко не сравнится. И вы знаете, меня чуть за них под нож не поставили! – Так как все интенсивно жевали и вопросов не последовало, стал разливать по мискам загустевшую похлебку и продолжил рассказ: – Видимо, какие-то любители легкой наживы присмотрели, что я сам собираюсь выезжать из города, и присели мне на хвост. Сразу четверо стали меня на большом расстоянии сопровождать по дороге. Мне патронов жалко, поэтому я и дал одному встречному пареньку пару медяков и попросил передать четверке всадников такие слова: «Эти лошади куплены для Эрхайза Тантри, барона Фьерского. Так что не нарывайтесь на неприятности!»
– Неужели помогло? – удивилась Сильва.
– О! Ты бы видела, как эти гопники резво развернулись и поскакали в сторону города.
Но Курт забеспокоился:
– Могло быть, что они и за жрецами помчались.
– Я тут с самого обеда ошиваюсь. Так никто даже на дымок не заглянул. Хотя пара отрядов человек по десять – пятнадцать и проехали по дороге, но в мою сторону даже не посматривали почти.
Но беспокойство практичного немца передалось и Маурьи.
– И в самом деле, мы слишком расслабились. Сильва, прибор на голову и в дозор! А вы, ребята, доедайте горячее и думайте, как носилки между коней приспособить.
– Сейчас сообразим, – заверил ее Василий, с некоторой грустью посматривая вслед своей будущей супруге, которая взбиралась на ближайший взгорок с прибором ночного видения на глазах. – У меня и веревок хватает, и рулон резинового жгута есть в багаже. Пристроим Петруху как на «роллс-ройсе». Но ты мне скажи, мне показалось или и в самом деле у Сильвы лицо глаже стало?
– И глаже, и белее, и милее. Только она пока ничего не видит, и вы помалкивайте. Доберемся до тепла, отоспимся, а там еще раз проверю, как идет восстановление кожи. Надеюсь, граф, в вашем замке нормальные бытовые условия?
Джакомо вздрогнул, когда к нему обратились, но ответил уважительно:
– Не могу сказать, госпожа Маурьи, что вы окажетесь в королевской роскоши, но все-таки несравненно лучше, чем в чистом поле. Или вас беспокоит что-то конкретное?
– Горячая вода есть?
– Сколько угодно! В связи с беременностью моей супруги и с ожидающимся появлением пополнения в семье я особое внимание уделил заблаговременной заготовке двойного запаса дров на зиму. Так что даже зал с термами и бассейн отапливаются круглосуточно и всегда будут к вашим услугам.
Со стороны доедающего свою порцию Петрухи послышалось радостное восклицание:
– Васек! Неужели сбудется наша мечта идиотов и мы попаримся в баньке? Да еще с веничком?
– Попаримся, «Петек», попаримся! – раздраженно ответил Василий, вставая и начиная уборку продуктов и посуды в сумку. – Но я тебе когда-нибудь за «Васька» точно морду набью.
– Да-а? – хамовато протянул парень, затем демонстративно хлебнул пару глотков из своей почти уже пустой фляги и угрожающе прохрипел: – Эй ты, качок! А ну пошли отойдем в сторонку!
Начавший помогать сворачивать лагерь Курт мечтательно пробормотал на немецком языке:
– Лучший цирк – это когда русские перед баней бьют друг друга по морде.
– Ага, – продолжал в том же хриплом тоне Петруха, – а потом идут в баню пить дальше водку, но при этом почему-то плачут именно немцы. – И сделав еще один глоток ашбунского самогона, вдруг без предупреждения сорвался на пение: – Протопи ты мне баньку по-белому, я от белого пару отвык. Протопи ты, и мне угор-р-релому-у-у, пар-р гор-р-ря-чий р-развяжет язык…
Последние слова он безуспешно пытался прокричать, выворачиваясь из-под властной женской ручки. Да так и затих, еще несколько раз несуразно дернув руками и прикрывая устало глаза. Маурьи заботливо поправила на нем одеяло и, вставая, сделала вид, что уговаривает сама себя:
– Ему и в самом деле лучше выспаться в пути. Тем более что поет он явно не на ашбунском и сразу вызовет к себе подозрение любого встречного.
– По ночам тут не ходят, – напомнил Василий.
– Хм! Раз мы выступаем в путь, то и другим может не спаться!
Тяжелейший переход завершился лишь в лучах восходящего светила. Взмыленные, еле бредущие кони только и переступали ногами, что почувствовали близкое жилье и напрягли свои последние лошадиные силы. Да и с расположенного на стратегической возвышенности замка заметили путников издалека, и небольшой отряд стражи прибыл навстречу.
– Ваша светлость! – радостно приветствовали стражники своего сеньора при опознании. – Это вы?! Но вас же ждали только через четыре дня! Почему так рано? С вами все в порядке?
– Несомненно! – отвечал Джакомо. – Но как себя чувствует графиня?
– Превосходно! Ранним утром выходила на прогулку на террасу.
– Ага! А потом дуэнья по двору ходила, и мы слышали, как она говорила, что все без изменений.
– Чего это вы так резво кинулись нам навстречу?
– Так опять эта большая банда Желтяков в окрестностях появилась, вот мы и удвоили бдительность. Мало ли что.
Наверняка были и еще новости, но Джакомо взмахом руки оборвал словоохотливых стражников: