– Сергей Сергеевич, – неожиданно спросил меня царевич Федор, – а зачем ляшскому крулю Жигимонту стала так надобна моя сестрица Ксения?
Я только пожал плечами, показывая, что вопрос, собственно, очевиден, а митрополит Гермоген, мужчина крайне искушенный в политических интригах и большой патриот своей страны, со вздохом посмотрел на царевича как на наивного чукотского юношу, не понимающего, откуда берутся дети и где у политики растут ноги.
– Твоя сестрица, – ответил он, – хоть сама и не может наследовать царство московское, но в случае твоей смерти может передать царство своему сыну. Что касается круля Жигимонта, то семь лет назад он овдовел и сейчас задумывается о том, как бы обрести себе новую супругу. Твоя сестра, способная принести в приданое все Московское царство – это очень привлекательная невеста, особенно если неожиданно умрет единственный сын круля Жигимонта королевич Владислав – тогда дети от брака Жигимонта с Ксенией будут наследовать сразу три престола: польского короля, великого князя литовского и московского царя…
– Но тогда, – сказал царевич Федор, – круль Жигимонт должен признать законность воцарения моего батюшки и перестать, как выражается Сергей Сергеевич, играть с Лжедмитриями…
Да, мальчик сделал верный вывод, и у этого вывода далеко идущие потребности. Между прочим, никто из взрослых не придал этой фразе в письме особого значения, но вопрос юного царевича заставил взглянуть на эту ситуацию под другим углом. Помнится, что в нашем прошлом под конец Сигизмунд тоже выдвигал идею о своем прямом воцарении на московский престол, но это было уже в конце Смуты, когда кандидатура его сына королевича Владислава стала откровенно проваливаться на московском престоле, и эта идея не была серьезно воспринята даже самими поляками. Польный гетман Жолкевский, командовавший польской армией, пытавшейся покорить Русь в интересах тогда пятнадцатилетнего Владислава, узнав о претензиях самого Сигизмунда на шапку Мономаха, плюнул и уехал домой в Польшу, ибо не видел у этой затеи никаких перспектив.
Но сейчас поляки еще свеженькие, не изнуренные длительной кампанией по покорению упрямых московитов, а Русь, напротив, охвачена полным смятением умов, ибо склонной к предательству оказалась сама правящая элита. Что думать обычному человеку, дворянину, купцу, ремесленнику или даже мужику, если значительная часть московского думного боярства наперегонки бросилась на поклон к поддельному „Дмитрию Ивановичу“, и скорее всего, еще бросится в ноги и польскому королю Сигизмунду. Этот процесс можно ускорить, а реальных и потенциальных изменников сбить с толку, если „царевич Дмитрий Иванович“, которого польский король задумал устранить с особым кровавым шиком, вдруг возьмет и бесследно исчезнет прямо из своего, якобы царского, шатра в селе Красном.
Вечером он еще был, а утром его уже не станет. Сам по себе он нам неинтересен, ибо все подробности о его контактах с посредниками, в роли которых выступало семейство Мнишеков, мы знаем, но в любом случае допросить его по полной программе будет не вредно, после чего, разумеется, должна состояться казнь этого расстриги, иуды и изменника. Есть у меня идея выкинуть этого типа в мире Содома на африканский континент – туда, где ходят вечно голодные пожиратели мяса, ближайшие родичи Тиранозавра Рекса. Пусть будет, так сказать, сафари наоборот, с упокоением преступника в желудке злобного хищника. Ведь он не только приговорил к смерти семейство Годуновых, он возбудил в России длительную междоусобную войну, в ходе которой погибло множество народа, были разорены города, захирела торговля, а в политическом смысле страна была отброшена на столетие назад. По подвигу ему будет и награда.
27 июня 1605 год Р.Х., день двадцать второй, 23:55. Окрестности Москвы, село Красное, шатер „царевича Дмитрия Ивановича“.
„Тихо в лесу, только не спит бурундук, тот бурундук напоролся на сук, вот и не спит бурундук.“ Самозванец, именовавший себя Дмитрием Ивановичем», некогда носивший царственное имя Василий*, тоже не спал, ворочался на жаркой пуховой перине под парчовым балдахином. Две белокожие сисястые девки, скрашивающие «царевичу» одиночество в холостяцкой постели, пока в ней не оказалась польская красавица Марина Мнишек, умаявшись от лихих скачек, давно уже спали, сопя носами и разметав по атласным простыням свои роскошные прелести, а вот к самому Лжедмитрию сон никак не шел. Да и как тут уснешь, когда в последнее время все пошло не так, сикось-накось и кувырком, и вместо триумфального вступления в Москву с поселением в Кремле он вынужден непонятно зачем-то куковать в этом сельце Красном, ожидая непонятно чего непонятно от кого.
Примечание авторов: * имя Василий с греческого буквально переводится как «Император».
Московские бояре, эти сальные бородатые рожи, в глаза выражают ему всяческое почтение, а сами готовы предать его в любой удобный для себя момент, если в этом будет хоть малейшая выгода. Измена, кругом одна измена. И на Москве схлестнулись сразу две власти. Одна его – слабая и неуверенная, в лице боярина Василия Голицина, который только и способен на то, чтобы издавать распоряжения, которые никто и не думает выполнять. А не выполняют их потому, что они противоречат воле другого человека, которому на Москве и принадлежит реальная власть. Этот человек – железный старик патриарх Иов.
Хорошо еще что никто не знает, кто он такой на самом деле, а то началось бы такое, что хоть святых выноси. Ведь официально он, Василий, умер больше трех лет назад и его возвращение к жизни сродни появлению на людях неупокоенного мертвеца вурдалака. Да он стремится убивать Годуновых, а ведь есть за что, потому что из пяти братьев сосланных вместе с ним Борисом Годуновым в Сибирь, в живых остались только двое – он сам и его старший брат Иван. Его члена одной из знатнейших боярских фамилий, в чьих жилах текла толика крови последних Рюриковичей, как простого холопа гнали пешим ходом в сибирский острог, по ночам надевая на него железа, а потом больше года держали в оковах как опасного злодея. Тут и агнец божий озвереет и зарыкает, аки лев. Спасибо сестрице Ирине, вышедший замуж за одного из Годуновых и в силу этого оставшейся на свободе. Она и спасла его, Василия, подкупила тюремщиков имитировавших его смерть и похоронивших в его могиле другого человека, тем самым давшего ему вторую жизнь.
Но все попытки Самозванца убрать патриарха Иова – сперва из Москвы, а потом и вообще из жизни – неизменно наталкиваются на разные неодолимые препятствия. После каждой такой попытки в Красное подбрасывались отрезанные головы покушавшихся и письма с предупреждением, что если Самозванец не угомонится, то голову отрежут и ему самому. Как это бывает, Василий видел, когда собрался посмотреть на казнь ближника и сродственника прошлого царя Семена Годунова. Никто ничего не успел понять, а палач оказался обезглавлен сам, Семен исчез, а у него полные штаны впечатлений от лицезрения господних ангелов, машущих тяжеленными двуручными мечами, будто это простые ивовые прутики. Правду люди говорят, что пана Копиньского, когда тот пытался войти в патриаршее подворье, такой вот ангел развалил одним ударом от плеча до пояса вместе с кирасой. А его приятелю и собутыльнику пану Мацеревичу, после гибели пана Копиньского убегавшего со всех ног куда подальше, тот же ангел на ходу отрезал оба уха – сначала одно, потом другое.
Нет, такой судьбы для себя Василий не хотел, но скачки за властью – это такое дело, что и страшно, и тошно, и кружится голова, но соскочить с этой коняшки выше твоих сил, ибо земля под копытами несется с такой скоростью, что сразу понятно, что расшибешься насмерть. И черт его дернул влюбиться в эту панскую дочку, стерву Маринку, несогласную выйти замуж за бедного изгнанника из своей земли, но вполне согласную отдать свое юное тело чудесно спасшемуся царевичу Дмитрию. Маринка хотела быть московскою царицей, а он, некогда боярич и царский стольник, с некоторой помощью со стороны польского короля должен был таскать для нее каштаны из огня. Каким он был дураком, когда решил, что польские хозяева позволят ему хоть на минуту усесться на престол одного из самых сильных государств Восточной Европы, пусть даже он и принял католическую веру. Чего только не сделаешь ради мести заклятым врагам почти уничтожившим твою семью.
И вот, когда Самозванец уже пришел к этому знаменательному выводу (что все, что он делал в последний год, было тщетой и суетой сует) как вдруг в шатре как-то неуловимо повеяло ладаном, будто где то рядом священник разжег свое кадило.
– Э-э-э, – только и смог сказать потерявший голос претендент на шапку Мономаха, как вдруг прямо перед его глазами, освещенная тусклым светом свечей, появилась дыра, и возле его развратного ложа возник суровый мужчина с мечом на поясе, одетый в белые одежды, за спиной которого маячили давешние ангелы. При их виде Самозванец, человек бесстрашный в обычных обстоятельствах, но до икоты боящийся божьей кары, тут же почувствовал, как его кишечник непроизвольно опрастывается прямо в пуховые перины.
– Раб божий Григорий, – мрачно сказал мужчина, – пойдем, настало и твое время.
– Я-я-я н-не хочу, – заикаясь ответил Самозванец, содрогаясь от накатывающего на него чувства присутствия в его шатре чего-то сверхъестественного, – п-простите меня, пожалуйста, я больше так н-не буду.
– Кого интересует, чего ты там хочешь, а чего нет, – мрачно произнес незнакомец, – а ну вставай, мерзкая тварь, и иди, иначе тебя понесут.
– Я-я-я буду к-кричать, – совершенно расклеивающийся Самозванец чуть не плакал, – ос-ставьте мен-ня в п-покое.
– Кричи, – усмехнулся незнакомец, – все равно тебя никто не услышит.
Вдруг в дальнем, противоположном от входа углу шатра, куда не доставал свет свечей и где сгущался ночной мрак, раздался тихий шорох а потом зловещий смешок.
– Ус-с-с-лыш-ш-шат, еще как ус-с-слыш-ш-шат, – произнес странно шипящий голос, как будто заговорила ядовитая змея, – кричите громч-че, гос-с-сударь Дмитрий Ив-ван-нович.