нает ни боярского царя Василия Шуйского и призванного на царство той же боярской думой польского королевича Владислава Сигизмундовича. Судя по рассказам очевидцев, Василий Шуйский, спасаясь от пожара, выпрыгнул в окошко своего терема (и как только пролезла такая туша в такую узость). Но не успел боярин встать на ноги, как набежавший со всех сторон народ принялся «ласково» дубасить его разным дрекольем, а потом долго таскал по Москве отрезанную голову, насаженную на острие пики. Голова смотрела на все происходящее выкаченными шарами неживых глаз и как бы вопрошала всех встречных и поперечных: «А нас-то за шо?».
Нечего было интриговать, утаивать в голод хлеб и продавать его стократ выше обычной цены, травить царя Бориса Годунова и организовывать заговор в пользу Самозванца по свержению его сына, чтобы потом, свергнув Самозванца через еще один заговор, самому залезть на московский трон, нахлобучив на уши шапку Мономаха. Не было бы всего этого, не было бы и инспирированного поляками московского погрома, хотя, по мне, он всяко лучше многолетней Смуты, когда Россию по очереди будут рвать на куски то бездарные правители-бояре, то бессовестные международные (в частности польские) авантюристы, а народ будет только безмолвствовать и терпеть, ибо сакральность и авторитет царской власти этими самыми боярами и авантюристами будет втоптан в грязь, и в каждой волости в качестве верховной власти появится свой пан атаман Грициан Таврический.
А вот четвероюродный племянник того самого Василия Шуйского, Михаил Скопин-Шуйский – как человек при личном знакомстве мне понравился; девятнадцатилетний юноша, вполне самостоятелен и уверен в себе. Наверное, все это потому, что уже в девять (по некоторым данным в одиннадцать) лет юный Михаил Васильевич после смерти отца Василия Федоровича остался единственным мужчиной в доме, надежей и опорой, и в таком плане и воспитывался своей матерью. Кроме того жили вдова с сыном не в шумной Москве, эпицентре всех возможных пороков, а в дальней вотчине Скопиных-Шуйских в Кохомской* волости, на берегах реки Уводи**. Возможно, что матушка смолоду говаривала маленькому Мише: «Если ты этого не сделаешь, Мишенька, так кто же сделает? Нет у нас в доме других мужчин, и не будет».
Географическая справка:
* Ко́хма – город в Ивановской области России.
** У́водь – река в Ивановской и Владимирской области; левый приток Клязьмы.
Вот и вырос Миша – косая сажень в плечах, волевой и сильный собственным умом, но при этом абсолютно неискушенный в московских боярских интригах, которые и сгубили его в нашей истории. Кстати, парняга понравился не только мне, но и бывшей царевне-несмеяне Ксении, до сих пор пребывающей в некоторой печали по поводу своей несчастной судьбы и бесполезно увядающего девства. Семерых женихов ей пытался сосватать папенька и вот нарисовался и восьмой претендент на руку и сердце. Или вовсе не претендент, потому что сам он Ксению Годунову едва заметил, несмотря на все ее зрелые выдающиеся достоинства. Да это и понятно – когда папенька Ксении Борисовны укреплял свою власть как Правителя Русского государства при бессильном царе Федоре Иоанновиче, то род Скопиных-Шуйских тоже попал под репрессии. Было тогда маленькому Мише всего год, но маменька много чего могла порассказать о том, кто виноват в том, что они живут не в Москве, а в глухой провинции в дальнем поместье. Но думаю, что эта неприязнь у Михаила ненадолго; Ксюша девка спелая, и к тому же очень сильно хочет замуж, так что попытка с ее стороны не пытка.
Мы эти, пока односторонние, симпатии, конечно, будем иметь в виду, но сейчас для меня гораздо важнее закончить все дела с Василием Романовым – будь он неладен, этот изменник Родины и предатель веры отцов. Держать его долго в своей святая святых я просто не хочу, и в то же время желание отправлять его на корм хищным ящерам у меня совершенно пропало. Вместо этого мне желательно было бы задокументировать при свидетелях все обстоятельства произошедшего дела и выявить все адреса, пароли, явки. Но первым делом необходимо в присутствии авторитетных и ответственных лиц устроить царице Марье Нагой опознание ее «сына», организованное по всем правилам криминалистической науки двадцатого и двадцать первого веков. Ради такого дела мы даже сперли у польских соратников Самозванца его «труп», хотя, как я подозреваю, пан Ходоковский в случае необходимости может буквально завалить нас мертвыми тушками «царевичей Димитриев».
С другой стороны у нас была вдовствующая «царица» Марья Нагая, в иночестве Марфа, злобная пятидесятитрехлетняя стерва*, все надежды которой на лучшую жизнь рухнули четырнадцать лет назад вместе со смертью единственного сына Дмитрия, достоверно похороненного в Угличе, во дворцовом храме в честь Преображения Господня. Для того, чтобы максимально сбить бывшую царицу с толку, мы предъявили ей несколько одинаково одетых (в коротких портах и с голым торсом) объектов – подшаманенный при помощи погребальной магии труп неизвестного, который использовал пан Ходоковский, а также погруженных в транс**: Василия Романова, одного бойца из танкового полка, еще одного похожего мужичка из мира Славян и двоих подзадержавшихся у нас беженцев из мира Батыя. Проводил опознание герр Шмидт, а видоки (свидетели): патриарх Иов, митрополит Гермоген, Ксения и Федор Годуновы, и все тот же Михаил Скопин-Шуйский, были спрятаны за магической перегородкой, имитирующей стекло с односторонней прозрачностью.
Примечание авторов:
* когда Марья Нагая выходила замуж за Ивана Грозного, ей исполнилось уже двадцать семь лет, что говорит о том, что она до предела засиделась в девках и теперь из благопристойных выходов из этого положения ей светил либо брак со стариком, либо иночество в монастыре. Выбрав первый вариант, она родила сына, который дал ей надежду, что он наследует московский престол после своего бездетного единокровного старшего брата, а потом все потеряла в один день, когда настоящий царевич Дмитрий погиб в результате весьма мутной истории с игрой в ножички.
** погружение в транс производилось для того, чтобы живые люди по восприятию сравнялись с представленным в их компании трупом «от пана Ходоковского» и для того, чтобы Самозванец не мог подать Марье Нагой какого-нибудь знака, что именно он – «Дмитрий Иванович».
Станешь тут стервой, когда весь мир ополчается против тебя, и даже сын, на которого ты делаешь все ставки, в восьмилетнем возрасте умирает от несчастного случая. Или тот случай был не совсем несчастным, а на самом деле это было убийство. Не знаю, об этом надо спрашивать у самой «царицы» Марьи, но спросить по-настоящему у нее сможет только Птица, но я не знаю, захочет она окунаться в это дерьмо или нет?
Но вернемся к нашим свидетелям. Видеть и слышать все, что происходит в комнате для допросов, они могли полностью, а вмешаться в происходящее – уже нет. Перед началом процедуры все свидетели подписали бумагу, в которой было сказано, что инокине Марфе, бывшей царице Марии, предъявлены пять схожих между собой мужчин и один труп. При этом один из мужчин является беглым из ссылки Василием Романовым, который ранее на людях называл себя «царевичем Дмитрием Ивановичем», а труп в таковой роли был использован паном Ходоковским как доказательство убийства того самого «Дмитрия Ивановича» сторонниками Годуновых.
Ну, как и ожидалось, для нас опознание закончилось полным успехом, а для Марьи Нагой грандиозным конфузом. Войдя стремительно в допросную, женщина, до того решительно настроенная признать Самозванца своим сыном, вдруг резко затормозила и принялась растерянно оглядываться по сторонам, ничего не понимая. Вместо одного персонажа, которого она по местным обычаям должна была признать или не признать своим сыном Димитрием (Василия Романова «царица» Марья никогда ранее не видела и не представляла себе, как он выглядит), ей на выбор предлагалось аж шесть неподвижных мужских персон, примерно одинакового возраста, внешности и телосложения…
Тетка была готова признать своим сыном кого угодно, лишь бы вырваться на свет божий из тесной и душной монастырской кельи, куда ее на пару упрятали Борис Годунов и Василий Шуйский, который возглавлял следственную бригаду по делу о смерти ее сына. А так – кого же признавать сыном Димитрием, если на одного Самозванца приходится сразу пять подставных фигур? О русской рулетке Марья Нагая никогда не слышала, но примерно представляла себе, какой у нее шанс угадать «правильный» ответ, поэтому изрекла святую истину, что ее сына царевича Дмитрия Ивановича среди этих мужчин нет. Ай, молодца!
Но бывшая царица сразу же умудрилась изгадить о себе все благоприятное впечатление, произведенное предыдущей фразой, заподозрив, что мы и вовсе не выставили на опознание Самозванца, то бишь того самого «царевича Дмитрия Ивановича». А вот это она зря, безвыигрышные лотереи совсем не в моем стиле. Туточки он, родимый, никуда не делся, но даже глазом, злыдень, мыргнуть не может, дабы подать знак инокине Марфе: «Вот он я, типа, царевич Дмитрий, признай меня, и будет тебе счастье». Кстати, товар показан лицом и нашим свидетелям, среди которых и Михаил Скопин-Шуйский, который как раз работал на Самозванца и прекрасно знает, как он выглядит; понятно, что бывшая царица не признала в нем своего сына. Занавес!
В смысле, пора убирать тот односторонний занавес, отделявший свидетелей от допросной комнаты, в которой шло опознание. Легкий щелчок – и барьер, разделяющий две половины комнаты, исчез. Первое, что бросается в глаза – выражение омерзения на лице Михаила при взгляде как на Самозванца, так и на Марию Нагую. Его служба на эту гопу кончилась раз и навсегда, и теперь, когда враждебность между нами исчезла, я чувствую, как гениальный русский полководец Михаил Васильевич Скопин-Шуйский все сильнее и сильнее стучится в мою черепушку с предложением руки и сердца – то есть, тьфу ты, службы и верности.
Парень, а ты точно хочешь попасть сюда? Тут, в моей голове обитает весьма странная компания: дикие амазонки, мрачные «волчицы», суровые бойцовые лилитки, помешанные на орднунге тевтоны, а также солдаты и офицеры советского танкового полка. Евпатий Коловрат и Александр Ярославич со своим братцем Глебом воспринимаются скорее не как подчиненные, а как соратники, соседи с фланга. Там же у меня многочисленная сборная солянка из мира Славян, причем половина из них – славяне-анты, а половина – ромеи, и среди них сам Велизарий. И тут же, как вишенка на торте, синтетические личности старших офицеров «Неумолимого». Я никого не принуждаю, Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, но если ты сюда войдешь, то тебе придется со всем этим мириться, потому что все они давно уже служат мне верой и правдой.