Тот входит, несмотря на все мои предупреждения, с трудом приоткрыв тяжелую бронированную дверь противоатомной защиты. Внутри полумрак, тусклое дежурное освещение, в полумраке едва угадываются контуры тактического планшета и дисплеев операторов связи, и только где-то вдали едва слышен шум вентиляторов системы жизнеобеспечения. Мизансцена явно извлечена из сознания кого-то из офицеров танкового полка, бывавшего на таких армейских и групповых подземных пунктах управления войсками; с некоторыми поправками, внесенными псевдоличностями старших офицеров с «Неумолимого». Ну зачем вы, блин, так пугаете человека? Ему же страшно до печеночных колик…
– Все в порядке, сир! – отвечает мне голос Гая Юлия, командира «Неумолимого», – мы чувствуем в этом человеке большой потенциал. Поэтому он будет подвернут дополнительным испытаниям, так как этот потенциал можно использовать как к добру, так и ко злу. Если он действительно очень хороший полководец, как об этом говорят линии его ауры, то он должен уметь интуитивно принимать единственно верные решения…
– Хорошо, – согласился я, – но только не перестарайтесь, не оттолкните его, поставив слишком высокий барьер.
– Мы будем очень осторожны, – заверил меня Гай Юлий, – вы можете не беспокоиться об этом, сир.
В этот момент у меня было как бы раздвоенное сознание. Одной внешней парой глаз я видел допросную, перекошенную от напряжения физиономию инокини Марфы, с трудом соображавшей, куда делась стена за ее спиной и откуда тут взялись патриарх Иов, митрополит Гермоген, ненавистные ей дети Бориса Годунова и Михаил Скопин-Шуйский, который тяжело дыша, смотрел мне прямо в лицо. У парня был такой вид, будто он только что подобно Гераклу втащил в гору подросшего бычка или разгрузил вагон с цементом. Другая внутренняя пара глаз наблюдала, как в моем внутреннем командном центре, Михаил выходит на середину помещения и, перекрестившись, вытаскивает из ножен саблю и кладет ее перед собой, повторяя при этом за мной слова клятвы.
Я подумал, что только бы он не начал проделывать все это в реальном физическом мире, потому что человек, обнажающий саблю в помещении, в котором полно его вчерашних врагов, выглядит несколько двусмысленно, и незримые охранные заклинания, которыми пропитано все вокруг, могут его неправильно понять – и тогда получится нехорошо, вплоть до летального исхода. Но все обошлось, Михаил Скопин-Шуйский в реальном мире воздержался от ненужных жестов, потому что клятва уже была принесена на первичном уровне, и он уже был моим Верным точно так же, если бы проделал все это наяву в мире Содома на специальной площадке перед башней Силы. Единственное, что я позволил себе в реальном мире, так это крепко сжать Михаилу руку и прошептать вполголоса стандартную формулу приема в Единство.
Едва я проделал все это, как в моем внутреннем командном центре все тут же озарилось яркими огнями, и ранее пустое помещение оказалось заполненным множеством народу, которые жали Михаилу руки, обнимали за плечи и поздравляли его с присоединением к нашему боевому братству. Все, внутри себя я могу уже не присутствовать, так как там все уже решено в положительном ключе, и в моем контроле там нужды больше нет. Зато в физическом мире события происходили весьма интересные. Патриарх Иов, разумеется, заметил, что между нами произошло нечто важное, а быть может, даже распознал и творящееся на ментальном уровне воинское таинство, но при этом не подал и виду, потому что в результате этих действий молодой русский военный гений полностью и безоговорочно переходил на нашу сторону.
Все внимание присутствующих, за исключением нас с Михаилом, было обращено на Марью Нагую, под черным клобуком покрывшуюся красными пятнами гнева и выговаривающую герру Шмидту за то, что тот не поместил в группе на опознание ее настоящего сына, который, как она знает, накануне был похищен из своего лагеря. И тут, не в силах больше терпеть эту комедию, в разговор вмешался Михаил, который знал Самозванца, то есть Василия Романова, очень хорошо. И если раньше он думал, что это действительно «царевич Дмитрий Иванович», то теперь чары развеялись, и он увидел Самозванца таким, какой он есть – смертельно раненым, злобным, растерянным и очень жалким.
– Да что же вы, матушка-царица, – с иронией спросил он, – смотрите прямо перед собой и не видите того, кто прямо называл себя вашим сыном, утверждая, что его здесь нет. Теперь я вижу, что все ваши признания были продиктованы только тем, чтобы как можно скорее и любой ценой вырваться на свободу из душной монастырской кельи…
– Да, женщина, – поддержал Михаила Патриарх Иов, – тот, кто называл себя твоим сыном, стоит прямо перед тобой, но ты даже не соизволишь перевести на него взгляд. Увы, мертвые не воскресают, и тот, кого ты упорно ищешь среди живых плутов, вот уже четырнадцать лет мирно почиет в своем склепе. Аминь! А за то, что ты попробовала ввести следствие в заблуждение, накладываю на тебя епитимью по сотне «Отче наш» после пробуждения и перед завтраком, обедом и ужином, а также отходом ко сну в течение года, а там все в руке божией. Светские власти, в том числе находящийся здесь царевич Федор и Великий Князь Артанский Сергей Сергеевич Серегин, несомненно, наложат на тебя свое наказание, которому церковная власть противиться не будет.
– Да что там долго рассуждать, – откликнулся я на слова патриарха, – участие в заговоре с целью свержения законного царя и воцарения самозванца доказано, поэтому башку ей с плеч на плахе, чтоб другим неповадно было, а дело сдать в архив за ненадобностью… Чтобы дьяки будущих времен, перебирая стопки пыльных бумаг, могли знать, что жила, мол, такая Марья Нагая, апчхи, и померла непонятно за что – то ли за польского круля, то ли за свою жадность и дурость…
И еще недавно, самодовольная и самовлюбленная стерва вдруг, побелев как мел, вся без остатка грохается в обморок… Герр Шмидт подошел, нагнулся, потрогал жилку на шее и покачал головой.
– Это не есть карачун, – на ломанном русском языке сказал он, – она все лишь потерять сознаний. Если вы считать, что она теперь не свидетель, а подследственный, то мы ее брать и начинать свой работа?
– Погоди, Курт, – сказал я, – такие дела прямо в лоб не делаются. Тут, прежде чем начать спрашивать, надобно получить помощь местных специалистов, которые знают, откуда у этого дела растут ноги. Может быть множество тонких нюансов, о которых ты, как человек неместный, и вовсе можешь не иметь никакого понятия.
Я повернулся к патриарху Иову и спросил:
– Ваше святейшество, нет ли у нашей святой матери церкви на примете пары надежных и опытных дьяков из разбойного приказа, бойких, не являющихся сторонниками любой из боярских клик, и в то же время хорошо разбирающихся в местных интригах? Дело, которое им предстоит поднять, касается основы основ надвигающейся на Россию смуты, и в то же время оно достаточно давнее с основательно заметенными следами…
– Сын мой, – откликнулся патриарх, опираясь на свой посох, – ты имеешь в виду смерть настоящего царевича Дмитрия, случившуюся в городе Угличе четырнадцать лет назад?
– Именно так, – ответил я, – по всем признакам это выходит убийство, ибо при приступе той болезни, которой страдал мальчик, ладони его должны были непроизвольно разжаться и он никак не мог ударить себя ножом в горло. Но при всем при этом я ничуть не верю в виновность в этом преступлении будущего царя Бориса Годунова. Старики римляне говорили: «Respice, qui beneficia» – то есть: «Ищи, кому выгодно». Так вот, Борису Годунову жизнь и смерть мальчика были безразличны, ибо по законам православной церкви шестой брак, ровно как и пятый, и седьмой, не может быть признан законным, а посему прижитый в нем сын Марьи Нагой Дмитрий имел такие же права на престол, как любой другой подданный московского царя. То есть в Кремль ему надо было заходить через Земской собор, а там Борис Годунов, как опытный политик и государственный деятель, имел все шансы выиграть дело. И вообще – тише едешь, дальше будешь. Отчаянные головокружительные кульбиты со смертельным исходом были не в манере этого человека, большая часть врагов которого пережила его самого. Но в то же время у нас прямо под боком имеется другой подозреваемый, буквально дышавший в спину сперва правителю, а потом и царю Борису. Этот человек как раз имеет привычку убивать всех не понравившихся ему людей, и я очень жалею, что он был растерзан разъяренной московской толпой…
Патриарх прикрыл глаза и отрицательно покачал головой.
– Если ты, сын мой, имеешь в виду боярина Василия Шуйского, – тихо сказал он, – то должен тебе сказать, что он не погиб во время бунта московской черни, учиненного поляками. Вместо своего господина мученическую смерть с саблей в руке принял обряженный в его кафтан боевой холоп Ондрейка, преданный князю аки пес, а сам боярин утек из своего терема по подземному ходу, переодевшись посадским мужиком.
– Благодарю за информацию, ваше святейшество, – сказал я, – теперь мы, с божьей помощью, непременно возобновим поиски этого человека. А теперь вы должны меня извинить, потому что мне требуется покинуть ваше общество, поскольку есть еще дела, требующие моего личного присутствия.
– Не извиняйся сын мой, – ответил патриарх, – и позволь тебя благословить. А что касается твоей просьбы – будут тебе дьяки, которых ты просил. Что-то мне говорит, что это будет иметь очень важные последствия для всей Руси.
Там же, два часа спустя.
Ну, Васька, ну, сукин сын! Утек он по подземному ходу, петух гамбургский. Мы тебя уже похоронили, а ты вона как… Ну ничего, поймаем и поспрашиваем, куда ты денешься с подводной лодки. Земля маленькая, и к тому же круглая, а Русь еще меньше, да и кому ты нужен сам по себе. А патриарх удивил. Есть, однако, у нашей святой православной церкви церкви и разведка, и контрразведка, и инквизиция, а также прочие необходимые атрибуты, которые делают ее ничуть не хуже церкви римско-католической. Тайный орден, к которому принадлежит отец Александр, тоже должен был быть образован в эти годы. Ну что же, подсказками пользоваться мы умеем, и Василия Шуйского мы поймаем, присовокупив этого бабуина для коллекции в обезьянник к Василию Романову и Машке Нагой.