Примечание авторов:
* Джаха́ннам – ад в исламе, расположенный на небесах, также как и Джаннат – рай.
* Азраил – ангел смерти в исламе, ответственный за транспортировку душ из мира живых в ад или рай.
Особенно мне запомнился тот момент, когда успевший построиться перед северными воротами тысячный отряд янычар со ста шагов дал залп из тяжелых мушкетов по набегающим на него по главной улице огромным (на две головы выше обычных людей) воинам, размахивающим длинными двуручными мечами. После залпа часть врагов упала, как будто это были сбитые с ног деревянные манекены, зато остальные с яростью врубились в строй янычар, будто желая отомстить за своих товарищей. Но как оказалось, упавшие враги вовсе не были убиты; вскоре они начали подниматься на ноги и, подбирая выпавшее из рук оружие и почесывая ушибленные бока, спешили присоединиться к кипящей схватке. При виде такого ноги ослабели даже у самых отважных воинов ислама, и остаток отряда янычар принялся отступать, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее; а ужасные великаны продолжали их преследовать и рубить своими огромными мечами. Ни один воин султана, присланный в гарнизон Ор-Капу, не сумел спастись за воротами Цитадели – все до единого полегли они на той пыльной дороге, обагрив ее своей кровью.
К тому же в самый решительный момент схватки в нижнем городе в спину воинам ислама ударили неожиданно взбунтовавшиеся рабы и рабыни, вооружившиеся всяким дрекольем, попавшим им под руку. Простоволосые женщины, которые рано утром готовили еду своим господам, теперь выплескивали им в лицо кипяток и раскаленное масло, а также втыкали в спины кухонные ножи и вертела для кебаба, а немногочисленные рабы-мужчины, которых было меньше, чем рабынь, с легкостью размахивали разным инструментом и отобранным у отдельных неудачников настоящим оружием. И яростный натиск этих обезумевших людей был настолько страшен, что в рядах защитников исчезло всякое подобие порядка и их ряды были смяты, попав между наковальней ярости рвущихся на свободу неверных собак, с голой грудью кидающихся на мечи и копья, и молотом холодноглазых неумолимых детей Азраила, совершающих страшную жатву по приказу своего ужасного господина.
В результате всего этого, когда солнце оторвалось от горизонта и поднялось ввысь, крепость Ор-капу пала, попав в руки врага с неповрежденными мощнейшими укреплениями и со всеми своими припасами и арсеналом, предназначенными для того, чтобы выдержать длительную осаду; теперь вернуть ее обратно без осадных орудий и большого количества солдат не представлялось возможным. Даже если тридцатитысячная армия калги Тохтамыш Гирея узнает, что произошло, и сумеет вернуться, даже ей будет непросто взять крепость, построенную лучшими османскими инженерами. Пока же те, кто, как и я, уцелели и смогли отступить через южные ворота в сторону Крыма, начали укрепляться в районе аула Ишунь, в котором располагалась резиденция нурэддина* Сефер Гирея, младшего сына нашего неукротимого повелителя Газы II Гирея. Туда же начали собираться все боеспособные мужчины с окрестных аулов, чтобы преградить жестокому врагу путь внутрь благословенных крымских земель.
Примечание авторов: * нурэддин (второй наследник) – третье лицо в крымско-татарской иерархии после самого хана и калги-наследника.
Тогда же и там же, Бронзовый Меч-махайра по имени Дочь Хаоса.
Это была добрая охота. Мы с моей милой Никой с яростью врубились во вражеские ряды, оставляя позади себя только искалеченные, расчлененные трупы, и враг бежал от нас прочь, устрашенный нашим мужеством, яростью и мастерством моей Надлежащей Носительницы, внушающей им ужас одним своим видом. С каждым взмахом, после которого с моего лезвия слетали капли сладкой человеческой крови, я чувствовала, как нас обеих охватывает священное упоение схваткой, шах за шагом приближающее нас к квинтэссенции всеобщего разрушения – первозданному Хаосу, который тек через мою рукоять к лезвию, неся нашим врагам смерть.
Нечасто выдаются у меня такие моменты, когда милая Ника берет меня в бой и дает волю этому восхитительному чувству, которое охватывает нас обеих в моменты безумной схватки, когда на нас лезет целая толпа потных зловонных мужиков с выпученными глазами и ряззявленными в крике ртами… Они размахивают своими жалкими железками, судорожно зажатыми в их кривеньких ручонках, а потом все это в в веере кровавых брызг разлетается по сторонам. И мы вместе с Никой прорубаемся через эту толпу, не имея ни одной царапины; а все, до кого мы не успели дотянуться при первых взмахах, вдруг разворачиваются и начинают спасаться бегством, а мы догоняем их и рубим без жалости и сожаления, потому что это очень нехорошие люди, которые должны быть убиты.
Мне-то все равно, но Нике это очень важно (и что не сделаешь для своей любимой) – если ей хочется убивать только нехороших людей, будем убивать только их, да пусть они никогда не закончатся, чтобы нам всегда было с кем поразвлечься. Да, я такая, и ведь недаром же меня назвали «Дочерью Хаоса» в честь богини смерти и разрушения в нашем пантеоне. Да, кстати, Ника сказала, что прямой двухлезвийный мужлан-ксифос обычно так красиво висящий на поясе у нашего командира, так ни разу и не обнажился в этом бою для того, чтобы испить свежей горячей крови врага. Этот зазнайка изображает из себя полководца, но даже кухонные ножи в руках у стряпух знают, что у него отродясь не было никакого ума, одна лишь красивая видимость и умение многозначительно покачиваться, пока его Носитель занимается своими делами.
Тогда же и там же. Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.
В тот момент битвы за Перекопскую крепость, когда взбунтовавшиеся рабы и рабыни ударили в спину турецко-татарскому гарнизону, я опять испытал такое же чувство, какое испытывал во время Битвы у Дороги, в проклятом мире Содома. Сейчас там, по ту сторону вражеской линии, сражались и умирали Наши, и им немедленно требовалось помочь всеми возможными способами. Судя по тому, что Заклинание Поддержки вышло у нас сразу же и без малейших разногласий, и Кобра, и Птица, и Колдун, и Анастасия почувствовали то же самое, что и я. Нашим нужно было помочь и участвовавшие в штурме воители и воительницы уже обкатанного в боях с монголами первого пехотного легиона* удвоили свой натиск в рукопашной схватке; чаще стали раздаваться резкие щелчки отдельных выстрелов из «супермосиных» и треск коротких злых очередей пистолетов-пулеметов, необходимых там, где бой шел накоротке.
Примечание авторов: * Если кавалерийские части рейтарш на сто процентов состояли из бойцовых лилиток, уланш – на шестьдесят процентов из бойцовых лилиток и на сорок процентов из «волчиц», то в пехоте все было не так однозначно. Состав был сборный, «с бору по сосенке». В первой линии штурмовых рот – там, где надо было драться с врагом холодным оружием глаза в глаза – привычно стояли тяжело экипированные и вооруженные физически мощные бойцовые лилитки, которых сзади поддерживали яростно-неукротимые дикие амазонки, сменившими свои гуннские луки на пистолеты-пулеметы. Они же составляли снайперские взводы, в первые же минуты сражения занявшие удобные позиции и настойчиво отстреливающие из «супермосиных» в рядах противника любую тварь, которая пытается отдавать распоряжения. В линейных подразделениях, которым сходиться с врагом вплотную на дистанцию прямого удара саблей было необязательно, преобладали вооруженные «супермосиными» бывшие мясные, а также примкнувшие к нам и проходящие обкатку части рязанского и артанского ополчений, действующие только холодным оружием.
Этот яростный порыв буквально смял и размазал беспорядочно сопротивляющегося врага, и без того растерянного от внезапности атаки из ниоткуда. В эти времена войска, сумевшие внезапно ворваться в открытые ворота вражеской крепости, обычно выигрывают схватку у гарнизона с разгромным счетом, потому что тот лишен возможности вести ее с привычных тактически выгодных позиций, а подразделения, по сигналу тревоги занимающие свои места на стенах и башнях, неожиданно получают убийственные удары в спину и во фланг. В результате из двух тысяч янычар, которых турецкий султан прислал в эту крепость для того, чтобы те держали в своих руках ключ от Крыма, живым не ушел ни один человек; из пяти тысяч татар около трех сотен сумели сбежать через северные ворота в степи Таврии, и около сотни отступили на юг, в сам Крым. Остальные же полегли на стенах и бастионах, а также среди пыльных улиц нижнего города, растерзанные своими бывшими рабами и рабынями, выместившими на них все свои унижения.
Почти все сражение за крепость Ор-капу, которая с этого момента становится Перекопом, мы с Михаилом Скопиным-Шуйским провели, стоя на верхнем ярусе одной из башен Цитадели, очищенной от врага в первые же минуты. Вид на крепость оттуда был как на ладони, и я с легкостью мог управлять боем, напрямую отдавая мысленные команды ротным командирам. В ситуации скоротечного судорожного штурма промежуточные инстанции были излишними, а если вспомнить, что в пехотных ротах в командирах у меня ходили перешедшие на мою службу тевтоны с их любовью к точности и исполнительностью, то поймете, что в этом бою первый легион дрался как хорошо отлаженный механизм. Там же находилась и остальная наша управляющая пятерка, разумеется, кроме Кобры, которая первой бросилась в яростную рукопашную схватку с таким энтузиазмом, что бедные янычары, вообще-то мужчины не робкого десятка, с визгом бросались от нее врассыпную, спасаясь от беспощадной «Дочери Хаоса», которой голову отрубить – все равно что выпить стакан воды.
Спустились мы вниз только тогда, когда все было уже почти кончено и заваленная мертвыми телами крепость уже была нашей по праву победителей. И тут к нам с криками и плачем стали кидаться освобожденные полоняницы и полоняники, многие сами в ранах и крови. В этот момент я снова почувствовал себя солдатом-освободителем и богом русской оборонительной войны в одном флаконе. Восхитительно сладостно осознавать, что ты все сделал правильно, и что люди благодарят тебя за все, что ты для них сделал, а в голову в это время толкается множество новых рекрутов, ведь участие в совместной схватке обостряет восприятие и облегчает принятие клятвы. Это были первые массовые русские рекруты, пришедшие ко мне на службу, ведь в мире Славян (и даже в мире Батыя) все это было не то, чувствовалась в тамошних людях некоторая чуждость; и только такие опередившие свое время персонажи, как Александр Ярославич, ощущались как полностью свои.