Теперь это совсем другая женщина – сохранившая свой железный характер, но намеренная прожить вторую жизнь так, чтобы потом не было безумно стыдно за бессмысленно потраченные годы, доставшиеся ей в виде бонуса; а чтобы, наоборот, на каждой площади Константинополя стояли памятники Аграфене Великой и Аграфене Великолепной, а на Руси именно ее и через полторы тысячи лет поминали как Василису Премудрую и Василису Прекрасную. Куда там Феодоре, которая, судя по писаниям различных авторов того периода, сняла своего Юстиниана в тогдашней ВИП-сауне, после чего сделала этого достаточно слабовольного человека ромейским автократором. Или про ВИП-сауну писала какая-нибудь тогдашняя пейсательница Латынина, врунья и фантазерка? Не знаю. В любом случае, нет предела совершенству.
Одним словом, едва патрикий Кирилл увидал веселую щебечущую на смеси латыни и греческого девичью компанию, в которой ее высочество Аграфена выделялась, будто пышная хризантема среди нежных лилий и диких роз, то сразу начал интересоваться, кто, мол, это такие, и откуда они взялись. Ну, ему и отвечают – мол, одна из внучек богини Кибелы, дочь перворожденной дочери от пленного тевтона, решила вдруг принять веру в Единого, отвергнуть всех прежних богов, и в силу этого злобная бабка, которой до всего есть дело, выгнала ее из дома (то есть, из родного мира), наказав больше никогда туда не возвращаться. А раз она принцесса, то ей снарядили большое приданое и подобрали свиту из таких же, как она – желающих верить в Единого Бога знатных девиц.
О Кибеле патрикий слышал много разного, чаще всего нехорошего. Мол, это дьяволица, дышащая огнем и дымом, творит с мужчинами разные непотребства, а потом пожирает их тела. И вообще, если свяжешься с ней, то можешь потерять не только жизнь, но и саму душу. Внучка Кибелы не выглядела такой грозной и не дышала огнем, но Кирилл почувствовал, что душу он из-за нее все-таки потеряет, потому что чем больше он на нее смотрит, тем больше хочет… подойти и познакомиться. Обычно амазонки относительно легко идут на контакты третьего рода (он сам не раз проверял), а с их принцессой, быть может, ценой вопроса станет простенькое серебряное колечко или, в крайнем случае, бабушкино ожерелье.
А вот и черта с два! Аграфена, взявшись за рукоять своего стилета, так сурово посмотрела на подкатившегося к ней кавалера, что того сразу же на месте пробил холодный пот. Какое там колечко или бабушкино ожерелье… Тут как бы не получилось как у Клеопатры – все движимое и недвижимое имущество плюс жизнь – всего за одну ночь любви. В такие игры патрикий Кирилл не играл. Красотка эта принцесса, конечно, великолепная, но терять ради нее жизнь он не собирался. Вот станет он ромейским автократором – и тогда самые лучшие красавицы Византийской империи будут к его услугам… Но все равно, черт побери, очень хочется если не переспать с этой пепельноволосой красоткой, благоухающей как роза из императорского сада, то хотя бы познакомиться и перекинуться парой слов, тем более что она сама готова сменить гнев на милость, убрав тонкую, но сильную руку с рукояти кинжала.
– Госпожа, – хрипло произнес патрикий на чеканной латыни, – позвольте представиться – Кирилл, патрикий ромейской державы, нахожусь здесь по особо важным государственным делам.
«Внучка Кибелы» очаровательно улыбнулась, сделав своим охранницам знак не вмешиваться.
– Принцесса Аграфена, – ответила она, по-кошачьи облизав язычком розовые губы, – самая младшая дочь принцессы Ламии, путешествую со свитой ради собственного удовольствия…
Говорят, что когда Кибела магическим образом наблюдала эту сцену, то хохотала, держась руками за бока – настолько смешное было выражение лица у патрикия Кирилла в тот момент, когда его зазноба помянула свою «мать» Ламию. Отсмеявшись, она сказала, что «девочка» выступила вполне достойно и не опозорила свою нареченную семью, а это дорогого стоит.
Тем временем патрикий пришел в себя и рассыпался в уверениях, что крайне рад знакомству со столь очаровательной барышней, и с удовольствием пригласил бы ее на танец, если бы набрался такой наглости.
– А почему бы и нет? – ответила красотка и сама взяла патрикия под руку. – Мы, амазонки, сами решаем, кто уже набрался достаточного количества наглости, а кто нет.
В результате этой блестящей операции будущий автократор оказался одновременно очарован, запуган, запутан, расколот до самого пупа, а пепельноволосая красавица стала предметом его непрестанных размышлений, потому что, убедившись в ее красоте, уме и решительности, он больше не мыслил без нее своей дальнейшей жизни. И в то же время, несмотря на длительную почти интимную, и, как надеялся патрикий, продуктивную беседу во время танца, красавица наотрез отказалась оставаться с ним наедине и делать то, что делают мужчина и женщина, оказавшись вдвоем в запертой изнутри темной комнате.
– Только после свадьбы, милый, – решительно ответила она на его домогательства. – теперь я истинная христианка и должна соблюдать взятые на себя обеты, пусть даже ради этого я наступлю на горло собственной песне.
Тут патрикий Кирилл не выдержал и раскололся, сказав, что он не просто так погулять вышел, а имеет обещание от местного властителя Серегина сделать его следующим автократором Византии в его мире, и что для этого ему только надо обзавестись женой. Если, мол, госпожа Аграфена согласна, то он немедленно найдет местного священника и договорится насчет церемонии венчания… Ну вот и все. Муха уловлена, запутана в липких сетях, и, влюбленная в своего паука, с нетерпением ждет момента начала праздничного обеда.
Одним словом, тут можно расслабиться. Никуда этот Кирилл от своей зазнобы не денется, а днями позже, когда эти двое станут мужем и женой, можно будет начинать в Константинополе операцию «Преемник». А то этот Юстиниан уж слишком зажился на этом свете. Пора подкидывать ему под кровать ультразвуковую пищалку, которая тихо и незаметно добьет старика дней за десять.
10 июля 1605 год Р.Х., день тридцатый, полдень. Крым, Бахчисарай, дворцовый зиндан.
Капитан Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский.
В рамках разгрузки тридевятого царства от разного непотребства мы перевели Марию Нагую и Василия Романова в Крым их родного мира и упрятали в бывший ханский, а теперь мой личный, зиндан – то есть тюрьму. Устроена она не как у людей (то есть европейцев) – с железно-дубовыми дверями, засовами, замками, зарешеченными окошками и всем прочим, а как прикрытая навесами цепь выложенных кирпичом ям кувшинообразной формы и трехметровой глубины, куда узников спускают на веревках и таким же образом поднимают обратно. В одной такой яме сейчас сидит Марья Нагая, в другой обитает Василий Романов, в третью я определил Семена Годунова. Для полной коллекции в нашем паноптикуме пока не хватает только скрывающегося где-то Василия Шуйского и старшего брательника другого Василия (который самозванец), монаха Филарета, в миру боярина Федора Никитича. Этот скользкий как лягушка кадр тоже может рассказать много интересного.
Кстати, о Семене Годунове (произносить с одесским акцентом). Едва Колдун наложил на него заклинание Правды, а герр Шмидт начал задавать вопросы – информация, связанная с подоплекой Смуты, полезла из этого типа густым и зловонным потоком. Ну и какая разница в том, стали ли события, приведшие к Смуте, результатом злоумышления польского, германского, шведского, татарского и турецкого шпиона Семена Годунова или же все делалось по его же скудоумию и из сугубо меркантильных интересов? Результат-то для страны одинаков, и наказание тоже должно быть эквивалентным. Именно Семен был инициатором репрессий против Романовых в 1601 году. Именно он негласно приказал до смерти морить голодом сыновей Никиты Романовича Захарьина от второй жены в ссылке, в то время как царем им было определено вполне приличное содержание, что впоследствии и сделало из Василия Самозванца. Именно Семен «проморгал» заговор Шуйских и отравление Бориса Годунова, в надежде, что задавленный матерью молодой и безвольный Федор Борисович не помешает ему развернуться во всю широту души, устанавливая режим личной власти.
Но уже первые его решения – не молодого царя Федора, не вдовствующей царицы Марии – а именно его, Семена Годунова, привели к лавинообразно расширяющемуся бунту, охватывающему все новые и новые области государства и части войска. Хаос и шатания, которыми воспользовался сидящий тут же Самозванец, а через него и польский король с ксендзами, были делом рук этого мелочного человека, за всем видевшего свою частную выгоду. Прав был герр Шмидт – такие кадры годятся только на то, чтобы стеречь пленных в концлагерях, хотя я бы ему и этого не доверил. Поэтому, в свете новых веяний, за вины многие, как только отпадет в нем нужда как в свидетеле, приговорен будет Семен Годунов к скармливанию злым тираннозаврам. Dixi!
Гораздо больший интерес для меня представлял сидящий в яме по соседству Самозванец – он же бывший царев стольник Василий Романов. Интересен, как русский служилый человек, давший клятву защищать Русь, и которому было дано все, что только можно, лишь бы он воевал за православную веру, русского царя и землю отцов. И хрен с ним, с царем, все они смертны; как он мог изменить православной вере, перейдя в католицизм, и изменить земле отцов, принеся на нее смуту и приведя иностранных интервентов? И если дело только в Маринке Мнишек, то я вполне могу приказать выкрасть ее из отцовского дома и бросить в яму к этому обормоту – пусть милуются там в темноте на грязной вонючей соломе… а потом их вдвоем сослать на какой-нибудь необитаемый остров. Или не надо? Пусть живет панна Марина, вертит попой на балах перед знатными кавалерами и проклинает тот день и час, когда сорвалось ее московское королевство, не понимая, что все могло обернуться гораздо хуже*, так что даже необитаемый остров по сравнению с этим покажется райскими кущами.
Историческая справка: * В нашей истории Марина Мнишек пережила всех своих мужей и любовников, которых сожрала разожженная ее тщеславием русская Смута, потом она видела смерть своего хрипящего в петле трехлетнего сына, а в итоге и ее саму удавили в круглой башне Коломенского кремля, которая потом получила название Маринкина башня.