Он уперся пятками в изгиб водосточного желоба, а обеими руками — в поверхность полусферы, и начал изо всех сил толкать. Но карусель даже не дрогнула. Нет, его собственных сил тут не хватит. Нужно впрячь какие-то другие силы. Может быть, таящиеся вокруг, может быть, спрятанные в самом жуке.
Он присел на корточки и внимательно осмотрел основание полусферы. Может быть, разгадка таится здесь?
Он сидел и думал.
Багряный свет закатного солнца все выше окрашивал белоснежные стены печной трубы, а вслед за ним наползала быстро густеющая тень сумерек. Багрянец сошел на нет, труба мягко белела, грозно украшенная сиреневыми тенями, а купы деревьев над крышей стали неразличимы, и только шёпот листьев под набежавшим ветерком подтверждал их продолжавшееся присутствие в окутанном тьмой пространстве.
Снизу, со двора, донесся беспокойный голос матери. Она искала его и звала домой.
Голос звучал все беспокойней и требовательней, в нем уже звучали угрозы, а он все никак не мог что-нибудь придумать.
— Подожди, жук, — наконец сказал он. — Подожди до утра. За ночь я обязательно придумаю, как тебя перевернуть. Но за это ты свозишь меня к облакам. Согласен?
— Да-а-а… — прогудел жук. — Иди-и-и… Я подожду-у-у…
2
Операция, сделанная одним из лучших хирургов страны, прошла успешно. Но старость есть старость. В палате реанимации Конструктор провел более полугода. По настоятельному требованию медиков все это время он был полностью отрезан от всяческой информации о ходе дел в его отрасли. Это случилось впервые за долгие десятилетия его деятельности — замечательной деятельности, прославившей его в стране и во всем мире. Чем были заняты его мысли эти полгода? Он не делился ими ни с кем — ни с изредка навещавшими его близкими людьми, ни тем более с обслуживающим персоналом.
Когда ему снова позволили вернуться к делам, окружающие увидели как будто бы прежнего человека. Никуда не делся его острый, проницательный ум. Но изменения стали очевидны всем: старик начал заговариваться. Внезапно, среди сугубо делового разговора, он умолкал, погружался в себя, изредка произнося что-то неразборчивое.
— Что-что? — почтительно переспрашивали коллеги.
Он ничего не отвечал. Оцепенение могло длиться довольно долго.
Однажды он отключился в середине совещания, слушая доклад своего подчиненного. Это не сразу заметили. Но докладчик вдруг понял, что старик не слушает и не слышит его. Он умолк. В тишине раздался внятный голос старика:
— Отвезите меня домой.
Его отвезли домой. Но на пороге он неожиданно с силой отбросил заботливую руку сопровождавшего и выкрикнул:
— Не сюда! Домой!
И он произнес название города, в котором родился.
Руководство отрасли провело срочное совещание с медиками. Перенесет ли старик столь далекое путешествие? Прозвучала решающая фраза:
— Воля умирающего — закон.
3
Чтобы успокоить дыхание, он прислонился к печной трубе, и она незамедлительно выросла над ним, как крепостная башня. Вскинув голову, он смотрел на выступы на ее вершине. Затем он шагнул за гребень. Железное плоскогорье уходило вниз. Перед ним вырос глухой забор. Старик засомневался в успехе, но, к счастью, сила еще сохранилась в его руках, и после нескольких неудачных попыток он все же оседлал забор и осторожно, обдирая колени, сполз на другую сторону. Снова открылось железное плоскогорье, ведущее к ущелью водосточного жёлоба.
Вскоре он вошел в жёлоб.
«Зачем я иду? — думал он. — Ведь прошло столько лет. Он давно истлел, а прах смыт дождями или развеян ветром…»
«Но ведь я снова уменьшился, — думал он, — Если бы его уже не было, зачем мне удалось бы уменьшиться?..»
ЖУК БЫЛ.
Он покоился на прежнем месте, и полусфера по-прежнему отливала металлическим блеском, но теперь не золотисто-фиолетовым и не смугло-розоватым, а синевато-черным, и отражала приближавшуюся к ней фигурку с седым венцом волос.
— Ты помнишь меня? — спросил старик, подойдя и робко коснувшись полированной поверхности, источающей спокойный холод. — Я мальчик из этого дома. Внизу, под этой крышей, я жил с матерью и отцом. Их уж давно нет на свете. А в доме… прости, нескромно, что я сам говорю об этом… Но следует объяснить, почему дом сохранился — единственный из тех времен. И ты должен знать, что это произошло благодаря тебе. Там, внизу, теперь музей. Я протестовал против прижизненного музея, но они сказали, что я… извини… да, что я прославил свой город, и им хочется, чтобы здесь был музей…
Старик устал от длительного монолога и замолчал. Молчал и жук. От него исходила безнадежная тишина, как от заводной игрушки, у которой давно сломалась пружина.
— Помнишь, как ты ударился о печную трубу, упал сюда и перевернулся? А потом к тебе подошел мальчик и попытался помочь. Он хотел помочь, но не просто так. А чтобы ты в благодарность отвез его внутрь облака, где из пушинок вырастают капли. Но у него ничего не вышло. Мальчик думал до темноты, а потом мама велела ему идти домой. Он был послушным сыном и ушел домой, а тебе обещал, что за ночь придумает, как тебя перевернуть. «Ты подождешь?» — спросил мальчик. И ты ответил ему: «Подожду-у-у…»
— Я думал всю ночь. И я придумал. Я придумал не только способ твоего спасения, но и конструкцию, похожую на тебя, которая могла бы взмыть в воздух. Мне открылись силы, способные это совершить. Я был счастлив! С этой ночи я думал только о своей конструкции, я забросил все игры и перестал подыматься на крышу… И я забыл о тебе.
Второй монолог утомил старика еще сильнее, и он отдыхал еще дольше, чем после первого. В паузе слышно было только слабое погромыхивание приотставшего железного листа на другой стороне крыши, да шорох падающей с деревьев листвы. В какой-то момент старику почудилось, что внутри жука что-то дрогнуло и прозвучало. Он приложил ухо к полированной поверхности. Нет, наверное, это громыхнул железный лист.
— Прости меня… зачем я лгу, что забыл о тебе? Нет, я помнил. Когда я вырос, обрел нужные знания и смог объяснить свое открытие другим людям на языке чертежей и расчетов, свой летательный аппарат я назвал, в твою честь «Скарабеусом». Я помнил о тебе. О тебе, но не о своем обещании спасти тебя. Я мысленно благодарил тебя за то, что случай свел нас и дал толчок моему воображению. Но что до судьбы какого-то жука молодому человеку, впервые познавшему славу и всемирный успех? Я разъезжал всюду, помогая создавать заводы по изготовлению «скарабеусов». На меня сыпался дождь наград и почетных званий. Я неустанно совершенствовал свое детище. Теперь миллионы «скарабеусов» служат людям во всем мире. Как странно — хорошо помню: тогда, той ночью, когда мне явилась идея твоего спасения, а вслед за ней — идея будущего аппарата, я в первый момент подумал о ней как о чем-то побочном, а главным было — что я спасу тебя, а ты в благодарность покажешь мне, как рождается дождевая капля.
На своих «скарабеусах» я много раз летал в облаках, но, конечно, так и не смог увидеть того, что хотел — ведь для этого надо было стать крошечным, а это возможно только, если лететь с тобой. И вот теперь я знаю, как спасти тебя. Но, боюсь, я вспомнил о тебе слишком поздно…
Старик уткнулся лбом в холодный бок жука и заплакал.
Что-то изменилось там, под металлическим блеском, под полированным безмолвием. Жук оставался неподвижен, но что-то изменилось. Упругое колебание пронеслось в полусфере и отдалось по всему жёлобу. Едва уловимое гудение достигло старческого слуха.
— Ты жив?! — воскликнул старик. — Ты… жив, дружище?!
— Жив… жив… — слышалось ему в гудении жука, все более внятном.
В волнении старик застучал кулачком в хитиновое крыло, словно в дверь жилища, где крепко спит кто-то, кого следует срочно разбудить.
— Слушай же меня, дружище! Идея твоего спасения чрезвычайно проста! Ты должен закрутить себя вокруг своей оси, как волчок, закрутить, как можно быстрее, и тогда стихия сама поднимет тебя, и ты обретешь все степени свободы! Давай же, давай!
Он уперся и изо всех сил надавил: полусфера дрогнула и тронулась. Он медленно-медленно поволок ее по кругу. Один оборот. Еще один. Жук не сопротивлялся и не помогал.
— Ну, что же ты?! У меня не хватит сил! Ты должен сам, сам… Да распрями лапы! Раскинь их так далеко, как можешь! Ну же, ну…
Гудение, исходящее из глубины полусферы, усилилось и превратилось в рокот. Толчок, каким жук выбросил вперед и в стороны свои лапы, отозвался громом всей крыши. Обгоняя жалкие усилия старика, он завращался, завибрировал, ускоряясь с каждым мгновеньем. Старика отшвырнуло прочь, и он упал, больно ударившись о железо.
Бешеное вращение подняло жука в воздух! Попав в родную стихию, он ловко перевернулся… и обессиленно рухнул, с грохотом встав на растопыренные лапы. Жук глядел на старика сотнями своих фасеток и громоподобно дышал. В каждой фасетке отражался крошечный, опрокинутый навзничь старик с гримасой боли и радости на лице. Жук поводил усами, ощупывал крышу, словно желая окончательно убедиться, что он действительно стоит на собственных лапах. И когда он понял это, усы протянулись к старику и, поддев его под локти, поставили на ноги.
Затем полусфера разъехалась, как разъезжается купол обсерватории, чтобы выпустить к звездам телескоп. Жук выпростал крылья, и они легли на крышу. Старик робко шагнул. Под ногами спружинил край крыла. И вот он уже подымался по этому упругому помосту, прогибавшемуся под ногами. Он достиг основания крыльев и обнаружил ложбинку, подходящую для того, чтобы в ней можно было удобно и надежно разместиться. Что он и сделал!
Жук мощно оттолкнулся, крылья взмахнули и засновали вверх-вниз, как гигантские опахала, взвихривая воздух и взметая седые волосы старика.
Они взлетали по крутой дуге и пронеслись среди полуголых ветвей клена. Багровый пятипалый лист, громадный, как праздничное панно, проплыл рядом, раскачиваясь и желая счастливого пути.
Старик бросил прощальный взгляд на землю: там, уменьшаясь с каждой секундой, поворачивалась, пропадала в холодном блеске солнца крыша его дома. А здесь, в небе, их уже поглощала тень облака, а потом и оно само.