С презрением, не таясь, с ног до головы разглядывали они стройную, неразмалеванную, одетую в простой красный сарафан Февронию.
— И поглядеть-то не на что. Ну ни в чем лепоты нет, — громко вздохнула Матрена, самая дородная боярыня, из-за своей толщины почитаемая первой красавицей Мурома. — Вот когда я к свому боярину Даниле в дом пришла, на мне жемчугу было более пуда. До того тяжело ходить было, еле выдюжила. Ноженьки два дня с устатку гудели. А у этой девки и колечка-то медного нет.
Но не зря говорят, если у мужа с женой лад, не нужен им клад.
А Петр больше, чем тленное богатство, приобрел.
Одни люди венчаются, у других жизнь кончается. Испокон века так повелось, и, по всему видать, это и нас не минует.
Призвал Господь к себе в царствие небесное князя Павла, муромским же князем Петр стал.
Правил он мудро, честно и справедливо, но не по душе было кичливым боярам, что не по родовитости и богатству молодой князь выделял их, а по добрым делам. И стали думать они, глупыми и корыстными речами своих завистливых жен раззадоренные, что все их беды от молодой княгини. Не любит она, мол, бояр оттого, что сама из простых, из бедных, а потому и принуждает князя Петра бояр угнетать.
И вот однажды, на княжеской трапезе, нашептал им окаянный бес в хмельные головы хулу на Февронию, и стали они поносить ее:
— Почто, князь наш Петр, поругал свой престал? Чего ради сотворил такое? Невозможно разве тебе было обрести невесту честную в нашем Муроме и не крестьянского роду?
А боярин Данила, у которого жена в дверь из-за красоты своей еле протискивалась, громче всех негодовал:
— Тебе, князь, будем верно служить, но княгине твоей не будут наши жены служить! Как может она над женами нашими большину иметь, а сама простого роду? И жены наши не хотят служить ей.
Из-за литых боярских спин скользким ужом вывернулся тщедушный Тимофей Тарасьев из самого захудалого рода и тонким голосом наябедничал:
— А еще Феврония, когда бывает за трапезой с женами нашими, собирает со стола крошки в руку, будто голодная.
Князь мрачно выслушал хулителей своих и приказал послать за княгиней.
Затаив дыхание, вытянув шеи, следили бояре за тем, как Феврония по настоянию князя села рядом с ним и поела, а после, по деревенскому обычаю, не таясь, собрала в ладонь хлебные крошки.
Петр с досадой крепко схватил ее за руку и разжал пальцы.
На ладони покорно взглянувшей ему в очи княгини лежали не хлебные крошки, а нежно благоухающий ладан[18].
Ох и хохотал же Петр, над посрамленными боярами, которые, толкаясь, повалили вон из палат! Истинно сказал апостол Лука: «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится».
С того дня еще больше князь возлюбил свою жену и никогда уже ничем ее не испытывал.
Но не успокоились бояре и не простили Февронии своего позора и, уже не женами наученные, а самим сатаной ведомые, через некоторое время явились грозной толпой к князю и потребовали:
— Князь! Если хочешь самодержцем над нами быть, да будет тебе иная княгиня! Не хотим, чтоб Феврония повелевала нами и женами нашими. Феврония же пусть возьмет богатства сколько пожелает и уходит из Мурома.
И князь растерялся…
— Ступайте, нелюбезные бояре мои, и спросите у княгини. Как она скажет, так и будет, — сказал, не подымая глаз.
Бояре на радостях устроили пир и, когда опьянели, потеряв стыд, смеясь, принялись отрицать Богом данный Февронии дар исцелять, а после заявили:
— Госпожа княгиня Феврония! Весь город и бояре говорят тебе: дай нам, кого мы у тебя просим.
Княгиня, одинокая среди этого пьяного, бесправного пира, с достоинством сказала:
— Возьмите кого просите.
А бояре в один голос:
— Хотим, чтоб князь Петр властвовал над нами, а жены наши не хотят, чтобы ты была княгиней. Возьми сколько тебе нужно богатства и уходи куда пожелаешь!
Феврония спокойно встала и сказала негромко:
— Обещала вам, чего ни попросите — получите. Обещайте и мне дать того, кого попрошу у вас.
Они же, не зная, что их ждет, возрадовались и поклялись:
— Что ни назовешь, без прикословия возьмешь!
Феврония взглянула на молчавшего князя и сказала:
— Ничего иного не прошу у вас, только супруга моего, князя Петра.
— Если сам захочет — бери! Слова не скажем! — возликовали бояре.
Окаянный враг из преисподней помутил их разум, и переглянулись меж собой со алым умыслом: мол, не станет Петра, мы другого изберем, лучше прежнего. Лучшим же каждый втайне себя считал.
Встал князь, пристально оглядел пьяные, красные от возбуждения лица властолюбивых бояр, глянул в преданные, любящие глаза Февронии, обнял ее за плечи и молча увел от неприязненного стола.
Внушил Господь Петру твердость и укрепил его волю, и пренебрег князь временным царствованием в этой жизни ради Божьих заповедей, где сказано: «Если кто прогонит жену свою, не обвиненную в прелюбодеянии, и женится на другой, тот сам прелюбодействует».
Стыд, срам, позор и бесчестие должны были бы обрушиться на злочестивых бояр, которые с великим поруганием изгнали княгиню Февронию и князя Петра из Мурома. Но отсрочил Господь до поры до времени кару святогонам[19].
Пока же они в спешке приготовили суда на Оке, посадили на них князя с женой и слугами, оттолкнули от берега и, обгоняя друг друга, в Муром помчались престол делить.
Скрипят высокие сосновые мачты, хлопают на свежем ветру крепкие паруса, плывут изгнанники мимо высокого, заросшего цветами берега. Вот и самая высокая колокольня Мурома крестом их благословила и пропала из виду…
Исчез, спрятался в дремучих лесах родной Муром, и с ним честь, слава и княжество. В последний раз с тоской глянул Петр назад и отвернулся.
За ним, на другом судне, Феврония плыла и с тревогой не о Муроме с постылыми боярскими женами думала, а о князе любимом. Как он там один в тоске и печали? Не гложет ли бес отчаяния душу его?
Прохладный вечер белые паруса в голубые выкрасил, светлые звезды над головой заморгали. Стоит озябшая Феврония у борта, не уходит.
Вдруг в темноте возле судна будто кто вздохнул тяжко и протяжно, а потом громко, как доской, по воде сильно хлопнул.
Вздрогнула Феврония и испуганно оглянулась. Позади у руля кудрявый кормщик белыми зубами в темноте сверкает:
— Не пужайся, моя госпожа! Это водяной дед озорует. Такой озорник! Верхом на коряге по реке голый плавает. Весь в тине, а пояс из водорослей накрутил. Ты поди сюда, госпожа, ко мне, а то дед этот сейчас ухать опять начнет и руками по воде хлопать.
Подошла Феврония и видит, кормщик этот, искушаемый лукавым змеем, смотрит на нее горящими глазами с вожделением и греховным помыслом. А ведь жена его на том же судне плыла, но ослепил его сатана, чтобы низринуть в грех. Легко проник он в его душу, ведь восьмую тысячу лет упражняется он в искусстве прельщать людей.
Феврония, разгадав его злые помыслы, сказала:
— Человече, почерпни воды с этой стороны судна и испей.
Кормщик с радостью, не зная, что его ждет, исполнил ее просьбу.
— Теперь пойди на другую сторону, почерпни воды и опять испей.
И это выполнил, обуреваемый бесом, кормчий.
— Одинакова ли вода или одна другой слаще? — лукаво спросила Феврония.
— Одинакова вода, госпожа моя, и единого вкуса, — снедаемый любовным жаром, прошептал он.
— Так одинаково и естество женское. Чего же ряди сие творишь? Позабыл про свою жену, а о чужой помышляешь!
Бедного кормщика из жара в хлад бросило. Упал он Февронии в ноги и со стыдом умолил простить его. Конечно же простила она его скоро и великодушно. И в святых людях страсти живут, только они их обуздывают.
Долго не приставали суда к берегу, подальше хотел уплыть князь от оскорбившего его честь Мурома. Но когда ласковая луна тихо выплыла на звездное небо, приказал Петр остановиться и устраивать ночлег.
Пока слуги разгружали суда и ставили шатры, отошел князь в сторону, сел у воды на камень и, глядя на черную реку, крепко задумался: «Что же теперь будет, коль скоро я по своей воле от княжения отказался?»
Неслышно подошла верная Феврония, обняла сзади и прошептала:
— Не скорби, княже! Милостивый Бог, Творец и Заступник всех, не оставит нас в беде.
Но князь печально качал головой и не глядел на нее. Знала Феврония, что грех отчаяния не прощается Богом, ведь грех этот оскорбляет и отвергает Его милосердие, потому подняла мужа с печального холодного камня и подвела к жаркому костру, на котором повар готовил ужин.
— Княже, милый, видишь ли эти два малых деревца, поваром обрубленных, чтобы котлы повесить? Знай же, что станут они наутро вновь большими деревьями с ветвями и листьями и будет это знаком Божьим, что не оставит он нас.
Рано утром пораженный невиданным чудом повар расталкивал спящих на берегу и тащил заспанных людей к пепелищу, посередине которого вместо вчерашних обрубков шелестели свежей листвой два стройных деревца.
А князь Петр в одной рубахе из шатра выскочил и, не веря своим глазам, схватил стволы деревьев руками и тряхнул, проверяя.
Обильная, холодная роса пала с листьев и окатила его с головы до ног. Вскрикнул князь и захохотал так громко и радостно, что бес отчаяния, возле него уютно прижившийся, от ужаса в Оку скатился и утонул со злости.
В Муроме же осатаневшие от гордыни и властолюбия бояре-святогоны восстали в ярости и принялись безжалостно сечь и бить друг друга. Каждый из них хотел властвовать, но в распре многие от меча пали.
Но и те, что живы остались, до княжеского престола не доползли.
Неведомо откуда явились в город множество прекрасных юношей в пречудных одеждах. В руках они держали великие огненные палицы и обходили все боярские дома и торжища, били обезумевших от страха бояр и грозными голосами, от которых ноги подкашивались, вопрошали: