— Левка, милый! Я из призывного пункта. Ухожу в ополчение. Заглянуть уже не успею.
Это Леша Бутенко. Я его никогда больше не увижу. Он погибнет через несколько дней — вместе со всем ополчением.
— Лева, дорогой, до свиданья. Звоню с вокзала.
— Когда же мы теперь встретимся?
— Наверное, после войны.
Это Юра Поляков — замечательный поэт, один из самых светлых людей моей юности.
Его я тоже никогда больше не увижу.
Я не отдал ему последнего долга, у меня нет о нем поминальных стихов. Но он сам за несколько месяцев до войны написал свой удивительный реквием.
Этот реквием сохранился только в моей памяти и я счастлив вернуть его людям.
"Какого черта рифмам удила?
В карантине удержанная сила!
Не в чумной маске песня родилась
И смерти по земле не разносила.
Но, может быть, вы правы — то чума
Внезапная угроза вдохновенья,
То язва зараженного ума
И сердца зараженного биенье.
О сестры милосердия, скорей!
Мне кажется, что так и будет это:
104
Глухой звонок на утренней заре:
И крест пунцовый на стекле кареты".
АГИТБРИГАДА –
Молотов выступил утром, двадцать второго июня. А к вечеру мы уже организовали агитационно-художественную бригаду.
Как же без нас-то?
Мы едем в переполненном трамвае по дождливым ленинградским улицам. Стул-носилки (длинное, нескладное сооружение) стоит на передней площадке наискосок, почти не оставляя места для прохода.
Люди протискиваются боком, ругаются, орут.
Водитель останавливает вагон и подзывает милиционера.
— Товарищ милиционер, — говорю я, — мы комсомольцы, члены агитбригады. Мы опаздываем на выступление в воинскую часть. Нас ждут сто двадцать бойцов, которые…
Милиционер, не дослушав, машет рукой водителю:
— Вы что, с ума сошли? Соображаете, что вы делаете? Отправляйтесь сейчас же!
Сочинив первую программу, мы решили показать ее Корчагиной-Александровской.
Знаменитая старуха растрогалась. Она обнимала нас, хвалила каждый номер и называла Гитлера антихристом.
А мы смотрели на нее во все глаза.
Как же так? Неужели она, Народная артистка Советского Союза, верит в Бога?
Быть того не может!
ЧТО ТАКОЕ СУДЬБА? –
Что такое судьба?
Я, человек нисколько не суеверный, относился к этому слову с некоторой иронией. Оно ведь на все случаи пригодно: убьют — судьба, не убьют — тоже судьба.
105
Однако, жизнь подкидывала примеры, заставляющие задумываться.
Мы возвращались из Москвы, куда ездили к Калинину проситься на фронт всей бригадой. Принял нас не Калинин, а один из его референтов. Поглядел как на сумасшедших и спросил, указывая на меня:
— Это с ним-то?
— А мы без него не можем, он нам пишет.
Референт пожал плечами и коротким жестом отвел дальнейшие уговоры. Ребята потащили стул-носилки обратно на вокзал.
Дорогу сильно бомбили. Доехали до станции Малая Вишера. Простояли полагающиеся пять минут.
Поезд уже собирался тронуться, но внезапно отрывисто, отчаянно, на разные голоса закричали паровозы.
Ребята выхватили меня из вагона, бегом донесли до крохотного домика и посадили на крыльцо. Почему там было безопаснее — не знаю.
Над станцией низко, не торопясь, пролетело несколько бомбардировщиков. Выли они ужасно. Для устрашения их оборудовали специальными сиренами.
Самолеты скрылись, не причинив никакого вреда. Где-то вдалеке слабенько захлопали зенитки. Дорога была совсем беззащитной.
Паровозы протяжно возвестили отбой. Меня понесли обратно. Все помогали.
— Дураки, что не пустили нас на фронт, — сказал Женька, — мы бы не пропали. Видите, какая взаимовыручка?
Едва меня положили на полку, опять началась истошная разноголосица гудков. Самолеты возвращались.
— Так и будем бегать? — сказал я ребятам. — Остаемся. Поезд опустел. Все, кроме нас, выскочили и кинулись врассыпную.
И вовремя: вокруг загремели взрывы. Вагон тряхнуло. Зазвенели разбитые стекла. А перед окном, совсем как в дурном кинокадре, возник черный столб, похожий на смерч.
106
Когда он осел, не было ни домика, ни крылечка. А ведь посадили бы меня именно туда, — рука еще помнила (да и сейчас помнит) шершавое прикосновение перил.
А вот еще…
В 1953 году институт Турнера устроил встречу бывших воспитанников.
С первой женой Леной у меня уже было так плохо, что хоть голову в петлю — какая к черту встреча! Но прислали автобус и пришлось ехать.
Надо сказать, мероприятие меня немного развлекло. Вечер был странный — поэтичный и слегка жутковатый. Люди с палочками, на костылях и в инвалидных креслах вглядывались друг в друга и спрашивали: "Слушайте, а вы в каком году тут лежали?.. До войны или после?.. Погоди, а ты не такой-то?.."
За столом рядом со мной сидела молодая милая женщина.
— Хотите пирожное? — и безошибочно выбрала мое любимое — "картошку".
Подошла Варвара Павловна.
— Лилечка, а ты помнишь, как заставляла врачей и воспитателей браться за руки и петь:
"Баба сеяла горох, Прыг-скок, прыг-скок!" И кричала:
— Прыгайте! Прыгайте! Сколько тебе было — шесть?
Лиля позвонила мне только через год, узнав, что от меня ушла жена.
Я позвал ее в гости.
Она рассказала, что в тот вечер не собиралась в институт, у нее были совсем другие планы.
Но что-то ее заставило.
Если бы не это «что-то», моя жизнь неизбежно закончилась бы в инвалидном доме.
Так что же такое судьба? И что такое случай? И просто ли это спор о терминах?
107
НЕ БОЮСЬ –
Ленинград долго не бомбили и мы очень гордились этим.
Представляете, Москву бомбили, а нас нет!
Ходили слухи: ленинградские зенитчики отрядили делегацию — обучать московских. А то у них как-то не ладилось.
Мы не понимали, что немцы просто хотят захватить город целым и невредимым.
А когда их остановили — началось.
В первый же день самолеты прорвались то ли четырнадцать, то ли семнадцать раз.
Я сижу за столом. Мама нервно мечется по комнате. У нее все валится из рук. Она почти в истерике.
Мы погасили свет. На окне плотная маскировка, но оно кажется голым и поминутно вспыхивает белым пламенем.
Мы забыли о том, как огромен город. Кажется, что он сжался в пятачок из нескольких улиц, и по этому пятачку молотят глухие удары.
Я нисколько не боюсь, нисколько. Но меня беспрерывно бьет крупная дрожь. И когда я пытаюсь успокаивать маму, голос мой звучит незнакомо и вздрагивает.
БЛОКАДА –
"А как у вас дела, мой друг, насчет картошки,
Насчет картошки, насчет картошки?
На постном масле из нее вкусны лепешки,
Вкусны лепешки — один восторг!"
Каким счастливым был военный Петроград в 1919 году! О картошке мечтали вполне реально. Картофелины выкатывались на первый план, замещая красоту мира.
"В лесу, говорят, в бору, говорят,
Ползет сирень в окошко.
Зачем, говорят, сирень, говорят?
А лучше бы картошка".
108
Мы с мамой смутно видим друг друга через комнату. Керосину мало — экономим. Из «буржуйки» падают красные рвущиеся световые блики.
Утром мама разрезала пайку хлеба пополам — на сегодня и на завтра. Завтрашний кусочек спрятала. Сегодняшний — опять пополам: для меня и для себя. А потом поделила каждую часть на три порции: завтрак, обед и ужин.
Завтрак и обед уже миновали. До ужина полтора часа.
Лежим одетые, под одеялами, навалив сверху кучу тряпья. Разговариваем, конечно, о еде. Время от времени кладем на язык солинку: все-таки легче.
Если картошку посыпать гусиными шкварками и полить оставшимся жиром…
А борщ лучше варить густой, чтобы ложка стояла. Но я не согласен. Жижа нужна тоже — она сладкая и душистая, как пасхальное вино.
Впрочем, такие беседы мы вели месяц назад. А сейчас говорим только о хлебе. Целый вечер.
"Кто с хлебом слез своих не ел…"
Блики тускнеют, догорают ножки последнего стула.
"Ваня милый, Ваня мой,
Приходи ко мне домой.
Я тебя люблю,
Дров тебе куплю.
А дрова одна осина —
Не горят без керосина".
Стулья горят без керосина. Особенно, когда подбросишь книг.
Позавчера жгли серию "Золотая библиотека", пощадили "Серебряные коньки".
Вчера между дощечками пристроили мою любимую — "Сказки деда-всеведа". И четырехтомник Марка Твена. Но сперва подкладывали в огонь собрание сочинений Шеллера-Михайлова.
Прыгающие пятна на полу бледнеют. Железные листы остынут сразу — в комнате будет почти мороз.
109
В углу — книжная груда, постепенно оседающая: полки давно стопили.
Мама нехотя вылезает из-под одеяла, отыскивает книгу потолще.
Что это? А, узнаю! Аксаков "Детские годы Багрова внука".
Неужели и до Пушкина доберемся?
ОБЪЯВЛЕНИЕ-
На стене дома большой лист бумаги: "Вожу трупы на кладбище. Плата по соглашению".
РАЗГОВОР ДВУХ ДЕТЕЙ –
— А у Сталина, наверное, ни одной вошки на голове.
— Ну нет, хоть одна да есть.
ПОЛОЖИТЕ ЕЩЕ САХАРУ –
Маме сообщили, что умерла тетя Берта. "Как мы все-таки здорово держимся!" — сказал я. Но скоро понял, что нельзя искушать судьбу.
Слова мои оказались роковыми. Бабушка, подавленная известием, слегла и больше не вставала. У нее начался голодный понос. По многу раз в день ее перестилали.
Бабушка была без сознания. Иногда, наполовину приходя в себя, она просила: "Дайте мне хоть ложечку крупяного супа!" Она уже не понимала, какая это несбыточная мечта.
Вечером, когда ее поили чаем, она ворчливо бормотала в забытьи: "Не сладко. Положите еще сахару". А всегда она старалась под любым предлогом отказаться даже от того ничтожного кусочка хлеба, который полагался на ее долю.
Через два дня наступила агония. Это случилось утром.
110
Тетя сделала ей впрыскиванье, но оно не помогло. Доктора вызывали позавчера, но мы понимали, что он не придет.