Добавлю: и ложь. Беспросветная, бессовестная ложь.
Я видел по телевизору страшное собрание. Полный зал молодежи. На трибуне — парень:
— Родине нужны рабочие. Мы окончили десятилетку и решили всем классом идти на завод.
На трибуне второй:
— Мы, комсомольцы, тоже решили на завод всем классом.
И так несколько человек — представители разных школ, один за другим.
Неужели никто из сидевших в зале не хотел получить высшего образования, не мечтал о ВУЗе? Вы как знаете, а я не верю.
Новый виток памяти.
Когда Сталину исполнилось 70 лет, «Правда» стала ежедневно публиковать внушительный столбец — список предприятий, поздравивших великого вождя. Поскольку Иосифа Виссарионовича поздравили все, поток приветствий был нескончаем. Сталину исполнился уже 71 год, а газета продолжала печатать поздравления к семидесятилетию.
От подобного идиотизма тупели люди. Я был знаком с инженером, который, разворачивая «Правду», прежде всего, прочитывал колонку целиком.
— Зачем вы это делаете? — спросил я.
— Как зачем? — удивился он. — Ищу свою организацию.
Долго же ему пришлось ждать!
И потом ладно, нашел бы случайно (через полгода там или через год) — что бы для него изменилось?
И еще одно собрание по телевизору. Из любопытства я пошел бы на любое, да вот не довелось. Правда, все шутят, что нет худа без добра, и милосердная болезнь избавила меня от многого.
160
Так вот — собрание. С экрана горохом сыплются слова. Они почти одинаковые, сменяются только ораторы.
Выходит девушка — самая уверенная, самая разбитная.
Она открывает рот, но осекается. Происходит что-то непонятное. Девушка беспомощно оглядывается, наклоняется, шарит руками. По залу шепот.
"Бумажку потеряла! Бумажку потеряла!"
Самое ужасное, что шепот не насмешливый, а сочувственный.
К трибуне подбегает парень. Он сразу находит на полу маленький белый листочек. Девушка облегченно выпрямляется. И с трибуны не горох, целая пулеметная очередь, почти без пауз:
"Товарищи! Комсомольцы нашего завода клянутся партии и правительству, что в канун славного пятидесятилетия великого октября, следуя героическому примеру отцов, они обязуются беззаветно трудиться на благо нашего народа и дают нерушимое обязательство — все, как один человек…"
Хватит? А то я могу цитировать долго. И клянусь вам, тут нет и тени пародии.
Но что девушка! Я видел, как награждали орденом Суслова. Брежнев зачитал приветствие. Суслов повернулся к нему и сказал: "Дорогой Леонид Ильич!" Сам, без текста я даже замер от восхищения.
Потом Суслов надел очки, порылся в кармане, вынул бумажку и принялся читать дальше.
В славословиях Сталину, Хрущеву (особенно под конец) и Брежневу терминология не изменялась ни на йоту.
С Брежневым вообще потеряли всякий стыд. Да и чувство юмора тоже. Культ «Леонида» Ильича нарастал крещендо и я уже два раза слышал, как на съезде и еще где-то его, «оговорившись», назвали "наш Ильич".
А теперь выяснилось, что к тому же он и писатель. И, как отметил Борис Полевой, все литераторы должны учиться у него стилю.
161
Лишь один прозаик (не помню точно кто) осмелился сказать на собрании:
— Хочу покритиковать. Все обомлели. А он продолжал:
— Да, у книги есть недостаток. Слишком уж Леонид Ильич скромен. Хотелось бы, чтобы он больше осветил свой грандиозный вклад в общенародное дело.
Совсем как в "Голом короле" у Шварца:
"Я старик грубый. Скажу прямо: умница ты, король!"
В заключение — загадка: какое сражение решило исход Великой Отечественной войны? Думаете, битва под Москвой или под Сталинградом? Ничего подобного! Операция под Новороссийском, в которой принимал участие молодой генерал Леонид Ильич Брежнев.
Страшно, противно, не видно конца…
А потом напишут о нас (если вообще вспомнят это ничем не интересное время): "Так они и жили".
ПОЛНОМОЧИЯ –
Женя С, молодой поэт, писавший стихи отнюдь не комсомольского содержания, пришел ко мне как-то с красной повязкой на рукаве. Оказывается, ночью он дежурил в дружине.
На углу Невского и Литейного, в самом центре, они наткнулись на прислонившегося к стене совершенно пьяного пожилого человека.
— Придется пройти с нами!
Человек забормотал что-то несусветное, можно было разобрать только слово "полномочия
— Что? — не поняли ребята.
— Полномочий не имеете, — отчетливо выговорил пьяный. Ребята засмеялись.
— Имеем, имеем, — добродушно сказал Женя.
162
Подхватили под руки, привели в штаб дружины, пихнули на стул.
— Фамилия?
Пьяный не отвечал — он явно задремывал.
Начальник дружины встряхнул его хорошенько, пнул кулаком под ребра и стал обшаривать одежду в поисках документов.
Полез в нагрудный карман и внезапно даже в лице переменился.
— Ребята, что мы наделали!
В руках у него была аккуратная книжечка — Депутат Верховного Совета СССР. Испугался он ужасно.
— Как же это случилось? Вот беда! И не приказал, попросил:
— Ребята, вы его домой отведите… тихонько, вежливо… до самой квартиры…
На обратном пути Женя не выдержал.
— Что же ты, дядя? — сказал он. — Депутат Верховного Совета, а так напиваешься.
И вдруг пьяный заплакал.
— Деточка!.. Какой я депутат? Я — говно. Я токарь хороший… у станка стоял… Все уважали… А тут…
И, махнув рукой, повторил:
— Какой я депутат? Я — говно!
ПОЛКОВНИК НУЖИН-
До Лазаря Абрамовича в маленькой двухкомнатной квартире, в которой мы занимали одну комнату, соседствовал с нами полковник в отставке по фамилии Нужин — широкоплечий человек с тупым рябоватым лицом.
Разговаривать с ним было противно, но интересно.
Он хвастался:
— Я был командир строгий — у меня два солдата застрелились.
163
И охотно рассказывал о службе на Дальнем Востоке:
— Ведь мы Японию как обманули? Войну начали по местному времени, а объявили по московскому.
Очень он гордился этой подлостью! Однажды он постучался в мою дверь весело-возбужд ный:
— А ко мне на день рождения генерал придет.
— Ваш друг?
Он посмотрел на меня, как на идиота.
— Какой друг?.. Генерал… Я его подчиненный. И заторопился на кухню — обрадовать жену. Вероятно, это был лучший день его жизни.
"А соседи говорят:
Ваши спички не горят,
Ваша лампочка потухла,
Ваша курица протухла,
Ваша верная жена
Абсолютно неверна.
Я соседям отвечаю:
Мол, не лучше ль выпить чаю?
Я, мол, старый их сосед,
У меня претензий нет.
Только детям их поганым
Стыдно шарить по карманам.
А за окнами Нева,
На Неву летит листва.
Осень, шпиль, решетка сада…
И не ты ль, моя отрада,
Золотую эту грусть
С детства знаешь наизусть?"
164
ЧЕХОСЛОВАКИЯ –
Утром позвонил Володя Фрумкин: Лева, ты уже вывесил черный флаг? А что? Сегодня наши войска вступили в Чехословакию.
За несколько месяцев до этого Н. приводила к нам двух прелестных чехов — Зденека и Гелену.
Перебивая друг друга, они восторженно рассказывали о всенародном ликовании, об отмене цензуры, о равноправии, о том, как на каком-то собрании люди запросто подходили к Дубчеку, беседовали с ним, а кто-то от полноты чувств даже взял его за пуговицу.
Мы слушали их с грустью.
Лиля спросила.
— Чему вы радуетесь? Неужели вы думаете, что мы это допустим?
Они поглядели на нее с огорчением, дивясь бестактной нелепости вопроса.
И вот…
Это была блестящая операция, особенно воздушная карусель над Прагой.
Солдатам отдали приказ: выстрел — очередь, на очередь — залп.
Девятнадцатилетние парни шумно радовались походу, но когда раздали индивидуальные пакеты, у многих на лбу выступили капли пота.
Однако, как известно, все обошлось.
Наши войска молниеносно заняли главный объект — здание ЦК коммунистической партии. Правительство арестовали и увезли в Москву.
Я хорошо помню эти дни — ледяной ветер отчаяния и стыд. За себя и за чехов. Прости меня, Чехия, и за чехов.
Что за манера пускать к себе оккупантов — то немцев, то нас?
Ведь у них была регулярная армия! Ну, конечно, мы бы
165
их разбили, но день-два они бы сражались, и весь мир явно
бесспорно видел бы, что это оккупация.
Цветаева писала:
"Но пока есть во рту слюна,
Вся страна вооружена".
Я не мог с ней согласиться.
Что за оружие слюна? Ничего, утремся.
Дубчека поставили лицом к стене, руки на затылок, он согласился после этого снова возглавить ЦК. Как можно идти на такое?
Так думал я тогда и тут же грубо себя одергивал:
— Заткнись! Какое право имеешь ты, оккупант, рассуждать, как должен был бы вести себя оккупированный тобой народ?
Да, тобой, потому что ты частица своего народа, выступающего в роли жандарма, душителя и палача.
А что сделал ты, ты сам? Повозмущался в узкой безопасной кампании? И все?
Ах, ты еще написал стихи? "Не вынесла душа поэта"? Ну что ж, приведи их, если хочешь, в свое утешение, побарахтайся, высунь хоть ненадолго голову из грязи:
Ты теперь товарищ мой и брат,
Гитлеровской армии солдат.
Я напьюсь воды из синей Влтавы,
Молодой и сильный как гроза,
И девчонка, родом из Остравы,
Плюнет мне в бесстыжие глаза.
Я увижу площадь городскую
В острых шпилях, в острой тишине,
И рука словака нарисует
Свастику на танковой броне.
Я войду в собор Святого Витта,
В полутьме пристроить пулемет,
А когда я выйду деловито,
У порога встречу весь народ.
166
И тогда я автомат тяжелый
Вскину по приказу из Кремля…
И поднимут кулаки костелы,
И завоет чешская земля…
Ты теперь товарищ мой и брат,
Гитлеровской армии солдат!
А сейчас вспомни, пожалуйста, как ты записывал это стихотворение.
Ты теперь товарищ мой и брат,