В этом истоки той универсальной культуры, за развитие которой он ратовал, к которой стремился. И когда, спустя многие годы, он писал К. И. Чуковскому, что «с весны до осени на земле, пока не снег, дня досужего» ему нет и «за труд ученый» свой он садился лишь зимой, надо полагать, что под этим «ученым трудом» он подразумевал работу по созданию своей культуры.
Судя по всему, под «могучей универсальной культурой» Честняков имел в виду развитие культуры материальной, которая дает основу для преобразования деревни, и духовной, идущей от народной самобытности и включающей в себя культуру крестьянскую (быт, труд, фольклор, народные обряды и обычаи) и городскую (искусство, литературу, науку, мораль, просвещение и т. д.) — все, что он постиг, будучи в Казани и Петербурге. При этом он предполагал и широкие взаимосвязи с культурами других народов. «...Придет время, — писал он, — когда русский... от культуры других народов возьмет все, что ему нужно, и вместе со своим элементом создаст великую, универсальную культуру».
Конечной целью создания универсальной культуры он видел совершенствование крестьянской жизни, в которой должна быть гармония труда, свободного от насилия, и искусства. В Шаблове он пытался создать прообраз этой культуры. Создать, исходя из тех условий и возможностей, которые ему предоставляла жизнь небольшого коллектива людей, объединенных общим трудом, с которыми он рядом жил, так же, как они, работал в поле, и отличался от них лишь тем, что дальше видел и глубже понимал окружающий его мир.
Он был уже в полете, они — еще бескрылы...
«Искусство поэзии, музыки, живописи... и простой быт жизни (родной край) влекли меня в разные стороны, и я был полон страданий и думал, и изображал, и словесно писал: меня зовет искусство, и, может быть, соединю вас всех воедино и выведу миру во всем величии, красоте и славе». В крестьянскую жизнь должны были, по замыслу художника, войти музыка, живопись, поэзия. Чтобы «общественные вопросы, которые были, так сказать, сухи в рассуждениях, стали проявляться образами через искусство... и словесность». То есть нужно рассказать людям о сложностях жизни через образы поэтической фантазии. Опоэтизировать крестьянский быт и труд, облачить их в сказочные одежды. Заставить людей победить равнодушие, задуматься о жизни. Только через активное ко всему отношение, через эмоции человек способен осмыслить и осознать свое положение и, как следствие, испытать стремление к его изменению. Без человеческих эмоций, писал в одной из работ В. И. Ленин, «никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 112.).
Все, что делал Ефим Честняков в Шаблове, было направлено на одно: пробудить эмоции и фантазию людей. И лучше всего этому служила сказка, близкая и понятная народу издревле и живущая в крестьянской среде «полной жизнью», по словам известных собирателей сказок братьев Соколовых.
Ефим полюбил сказку с детства. В овине, где дед сушил снопы, он мог сидеть часами и слушать его сказки про кикимору и соседушко, про Лесного и Вихра, бабу Ягу и вещего Бурку. «Дедушка был мастером рассказывать про свои приключения, рассказывал он и сказки, и, не забуду, как чудесно рассказывал»... Когда-то посредник, учивший отца Ефима грамоте, подарил ему несколько лубочных картинок. Ефиму особенно нравилась одна — «Мудрец юноша на берегу моря». Она «навевала особенные впечатления, мечту... смутно грезились какие-то чудесные страны, где никогда не бывает зимы,.. горы... море. Что-то такое хорошее, умное, неизведанное. И я задумывался», — рассказывал художник в одном из писем. Знала сказки и мать. Но больше всего он любил слушать бабушку, которая в раннем детстве имела на него самое сильное влияние. «Она много рассказывала сказок и про старину, которую любила и хорошо умела передавать... Поэзия бабушки баюкала, матери — хватала за сердце, дедушки — возносила дух». Уже тогда вымышленный сказочный мир в его детском сознании переплетался с реальным и становился столь же понятным и ощутимым.
«Мне хотелось теперь для людей такой же жизненной радости, шуток, юмора, комизма всякого рода, что гений русского народа так великолепно развернул в своих сказках — на них я и воспитывался», — писал Е. Честняков.
Кологривские учителя А. И. Румянцев (слева) и И. П. Чистяков. Фото Е. Честнякова.
В его творчестве сказка жила по-особенному, в своеобразном, им созданном триединстве: сочинив сказку, он ее иллюстрировал (или писал на ее сюжет живописное полотно) и затем представлял в своем импровизированном театре. Так возникли «Тетеревиный король», «Чудесное яблоко», «Город Всеобщего Благоденствия» и другие. Сказка для Честнякова становится поводом для размышлений о жизни. В сказке он мог рассказать о самом сложном просто и доходчиво. Та фантазия, без которой сказка немыслима, давала ему возможность смоделировать будущее и показать его зримо, явственно. Так, нищее Шаблово превращается им в Город Всеобщего Благоденствия. В сказке «Шабловский тарантас», послужившей основой картины, рассказывает он о том, как крестьяне деревни Шаблово построили огромный тарантас, в который впрягли всех лошадей, и поехали в Кологрив. Там накупили всякого добра, а вернувшись домой, «надумали обнести всю деревню каменной стеной с воротами, дверями и окошками... и получился необыкновенно большой дом, а внутри стоят избы и растут сады... Устроили общую большую печь... и тепло по трубам стало расходиться по всей деревне... Перестали топить печи в избах... и лепешки и пироги стали печь в большой печке... И пироги большущие, с сажень, если не больше. И зимой в деревне стало лето — пташки перезимовывают, скворцы остаются и ласточки... и зимой распевают...»
В этом городе, где все сообща трудятся и создают изобилие, где труд соседствует с праздником, люди радостны и счастливы, художник воплощает свои мечты о будущем обществе свободных и равноправных людей. Пока этот город лишь в воображении художника как поэзия вымысла. Но человек воображению верит, а потому ждет воображаемое в жизни, воссоздает его в действительности, стремясь превратить мечту в реальность. Это, нужно полагать, и было для художника целью и смыслом всех его фантазий.
Честняков рассматривает фантазию как «проекцию всяческого строительства». Как прообраз действительности. С мечты, с вымысла начинается всякое предпринимаемое человеком деяние — «фантазия несется впереди практического дела». У Честнякова она становится способом мышления. Мерилом одухотворенности и творческой устремленности человека, его способности созидать.
«Фантазия — она реальна, когда фантазия сказку рисует — это уже действительность... и потом она войдет в обиход жизни так же, как ковш для питья... И жизнь будет именно такой, какой рисует ее наша фантазия. И если идея есть о переселении на другие миры, например, то она и осуществится...»
Вспомним для сравнения. Франсиско Гойя называл фантазию матерью искусств и всех их чудесных творений. Достоевский утверждал, что фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что мы смогли бы поверить ему. Рассматривая вопрос соотношения реального и фантастического, Горький замечал, что фантазия не противоречит реальному и что нет фантазии, в основе которой не лежала бы реальность.
В творческом обиходе Честнякова фантазия и реальность слились настолько органично, что порой трудно отличить фантастическое от реального и действительное от вымышленного. Он привносит элемент необычности в самые, казалось бы, жизненные вещи и ситуации. Домишки, похожие на снопы, птицы-сирины с ликами деревенских девушек, лошадка, что катит по снегу на колесиках, кувшин с огромным ртом, из которого низвергается молочная река, грибы-великаны — такие, что «насолят из трех груздков кадку в десять ведерков». Вроде бы все знакомое на его полотнах, даже привычное представлению жителя деревни, но и какое-то иное, обновленное, словно волшебное. И дивятся люди на Ефимовы чудеса, и задумываются... Образ поэтической фантазии, родившийся из объективной природы, заставляет по-иному взглянуть на нее, как бы приближает воображаемое. Даже солнце, представшее взгляду в образе деревенской девушки, одетой в простую крестьянскую одежду, становится ближе и заставляет почувствовать себя согретыми и обласканными. Оказывается, оно светит всем, нужно только чаще смотреть на него...
Двоюродные братья Е. Честнякова (по матери) Сергей (слева) и Павел Смирновы. Фото Е. Честнякова.
Фантазию Честняков вносил и в игры с детьми, в общение со взрослыми, в работу и в праздники, которые любил устраивать в деревне. Фантазией рождены и его театральные представления, которые он «казал» всем — и большим, и маленьким.
О представлении заранее сообщалось в объявлении, которое вывешивалось на самом видном месте:
Соходися, весь народ,
По копеечке за вход,
Четверть денежки, полушку
Опускайте в нашу кружку...
Если ж нечего — чудак:
Подходи гляди и так...
Театр он привозил на двухколесной тележке. Найдя подходящее место у какой-нибудь избы или сарая, расставлял декорации, которыми служили картинки и глинянки. В роли актеров выступали куклы. Сам художник был и главным героем, и статистом, и режиссером, и музыкантом. Все приводилось в движение и оживлялось его искусными руками, голосом, мимикой — начиналась сказка. По ходу действия он не только пел, говорил за кукол, плясал, играл на разных инструментах, им же изготовленных, вел с куклами диалог (типичный прием кукольного театра), но и постепенно втягивал в действие зрителей, делая их участниками спектакля. Представление превращалось в своеобразное театральное действо, подобное тем, какие устраивали скоморохи и петрушечники. Деревенский мир расцветал в Ефимовых спектаклях, преображался, очаровывая всех, кто сходился на эти праздники. А сходился, как и призывало объявление, весь народ. Везде Ефима и его нагруженную «искусствами» тележку ждали и встречали с радостью. И платили за представление чаще всего натурой — тоже ради развлечения: с ребенка маленькая луковица, со взрослого — большая и по галанке (так в Шаблове называют брюкву).