Разбор «кижской» коллекции стал подлинной школой изучения северной живописи. Когда затихли страсти первооткрытия и мы перестали считать себя искателями сокровищ, началась кропотливая работа. С раннего утра, чтобы не упустить ни одного светлого часа в коротком северном дне, отправлялись мы в дом Ошевнева. Лихорадочный осмотр «на выбор» сменился тщательным изучением и обсуждением всех семисот единиц хранения. Споры продолжались, но они велись не ради желания поспорить, а в поисках истинной атрибуции той или иной иконы. Теперь я знаю, что в описи кижского древлехранилища мы сделали немало ошибок. Больше, чем сделали бы сейчас. Но главного мы достигли. Нам стали дороги творения местных, обонежских мастеров, в наших руках появился ключ к распознанию характерных признаков и черт северной живописи.
Та осень вспоминается часто. Она была счастливой. Повседневные мелочи и невзгоды давно забыты. Перед глазами до сих пор золотые берега Кижского острова. Рдеющие на солнце осенние рощи висят над водной гладью. «Горящие» северные леса, как это ни странно, больше всего похожи на старые японские гравюры. Такие же лаконичные, четкие, словно нарисованные искусным каллиграфом. Работается легко, и на душе приятно от сознания того, что ты помогаешь вернуть людям прекрасное искусство, незаслуженно забытое во времени. Из подобных моментов и ощущений складывается любовь к делу, даже если оно такое трудное и сложное, как реставрация древнерусской живописи.
* * *
Следующую командировку в Карелию я ждал с нетерпением. Зимний период работы в московской мастерской требовал полной отдачи сил. Слишком много икон, присланных из различных музеев России, нуждалось в реставрации. Свободное время выдавалось только по вечерам или в редкие выходные дни. Все эти часы уходили на изучение истории древнерусского искусства, а особенно тех разделов, которые касались творчества северных живописцев. В книгах встречались лишь косвенные упоминания по интересовавшему меня вопросу. Маститые специалисты говорили об искусстве русского Севера походя, относясь к местным памятникам в лучшем случае с точки зрения влияния столичных школ на развитие провинциальных художественных мастерских. У меня же перед глазами стояли пусть немногочисленные, но поражающие нетленной красотой иконы, увиденные осенью в Кижах. Реставраторы раскрыли отдельные северные реликвии сразу после войны, и в течение нескольких лет они хранились среди остальных экспонатов дома Ошевнева. Разве можно считать чисто провинциальным явлением живописное дарование автора иконы «Власий», работавшего в XV веке. Замечательные произведения иконописи — редкие по мастерству изображения «Покрова» и «Успения» — также принадлежат кисти местных художников. И какое прекрасное понимание важнейших основ средневековой художественной культуры демонстрируют безымянные создатели. Внешние моменты — свидетельства провинциального происхождения шедевров северного искусства — отступают на второй план перед глубокой внутренней наполненностью и значительностью образного языка местных живописцев.
Северные иконы неповторимы, как неповторимы памятники иконописи Пскова, Суздаля, Новгорода и других древнерусских городов. Меня они покорили сразу. Чистотой духовного смысла. Умением говорить о прекрасном просто и одновременно возвышенно. Задушевностью и лиричностью, какая встречается только в искусстве Севера. Я понимал, насколько отличаются «кижские» иконы от уникумов мирового значения. Да мне и в голову не приходило сопоставлять отреставрированные сокровища из дома Ошевнева с древнейшими живописными реликвиями XII—XIII веков, с неземными творениями Феофана Грека, с виртуозными созданиями псковских мастеров или изысканными образами прославленного Дионисия. Памятники северной иконописи привлекают иными качествами: большой человечностью, доступностью и искренностью художественного повествования, незамысловатостью. Однажды увиденные, они навсегда остаются в памяти. Вот почему меня так тянуло снова поехать в Карелию и заняться раскрытием неизвестных произведений древней северной живописи.
* * *
Петрозаводский музей изобразительных искусств не может сравниться по дате основания ни с одним из крупных музейных хранилищ России. Он открыт в 1960 году и, наверное, является самым молодым в списке музеев республики. Но молодость не помеха, когда сотрудники горят желанием превратить свою галерею в крупный центр по сбору и изучению памятников местного искусства. Сегодня музей в Петрозаводске известен не только узкому кругу специалистов, но и всем, кто стремится познать историю отечественной культуры. В его запасниках сосредоточено около двух тысяч произведений северной живописи. А начиналась инвентарная книга музея всего-навсего с нескольких иконных досок, переданных вместе с другим имуществом петрозаводскими краеведами. Богатство древнерусского отдела Петрозаводского музея — заслуга многих людей, принимавших участие в пополнении и организации его фондов. Но главную роль сыграли реставраторы, искусствоведы и просто энтузиасты, участники многочисленных экспедиций по обследованию обонежских земель.
Экспедиция... Само слово заставляет вспомнить о романтике поиска, влечет в далекие края, обещает интересные путешествия, встречи с новыми местами, знакомство с многогранными человеческими судьбами. Поисковая экспедиция, связанная с любой отраслью науки, всегда привлекает к себе одержимых жаждой открытия людей. Сбор памятников древнего искусства — одна из самых захватывающих областей современной экспедиционной работы. Стоит обнаружить хотя бы один значительный образец творчества старых мастеров, и налицо открытие более или менее важной вехи в истории культуры отечества. А что может служить лучшим вознаграждением участникам экспедиции?!
Поиск памятников древнерусской живописи сложен и кропотлив. Нужно беззаветно любить старину и ценить профессию музейного работника, чтобы преодолевать трудности, выпадающие на долю экспедиций, которые обследуют различные уголки России, отыскивая следы драгоценных сокровищ изобразительного искусства.
...Поначалу все складывалось хорошо. Каждый день ранним утром мы выезжали по маршруту, составленному еще в Москве. Названия деревень и поселков полностью совпадали с данными старой военной карты. Машина наша пробегала в день ровно столько километров сколько требовалось, чтобы уложиться в экспедиционные сроки. Нас не расстраивала даже безрезультатность первых дней поездки. Мы только начинали экспедицию, и запас оптимизма позволял поддерживать хорошее настроение среди участников.
Невзгоды подкрались незаметно. Мы заблудились. Вроде дорога к нужному пункту была досконально высчитана нами по карте, да и местные жители подтвердили правильность выбранного пути. Но прошел час, другой, третий. Машина не сбавляла скорости, а ожидаемой деревни не было видно и на далеком горизонте. Поворачивать назад поздно — спидометр показывал, что пройдено уже около ста километров. Слишком большой крюк придется делать. Мы решили свернуть в сторону и выехать к реке. Решение оказалось роковым. Через десять минут наш «вездеход» прочно, всеми четырьмя колесами засел в пересохшем, на первый взгляд, безопасном ручейке. Помощи ниоткуда ждать не приходилось. Кругом расстелены ковры полевых цветов, палит беспощадное солнце, в воздухе повисло вечное, нетронутое безмолвие. Мы наслаждались пейзажем целых два дня, пока, наконец, не вытащили машину силой собственных рук, ног, плеч, а прежде всего, благодаря изобретательности водителя.
К берегу реки экспедиция подъехала поздней ночью. Вокруг была кромешная тьма. Ни одна звезда не могла пробиться сквозь черную завесу облаков. Единственное разумное решение — ночевать прямо здесь, среди высоких прибрежных зарослей. Усталые после двух дней адской работы, люди упали на свежепокошенную траву и заснули мгновенно. Мы даже не знали, где находимся и куда нас занесла экспедиционная судьба.
Пробуждение напоминало продолжение какого-то сказочного, феерического сна. Утреннее солнце играло на зеркальной поверхности реки, несущей свои воды между белоснежными берегами. Такого чистого, нетронутого пляжа мы никогда не видели. Словно всемогущий повелитель приказал подобрать мириады песчинок и выстелить бесконечные километры речного берега. Лучшего подарка за трудности предыдущих двух дней нельзя было и желать. Но восторги перед чудесами природы позволили лишь на время забыть о тяжелом положении заблудившейся группы неудачников.
С палубы причалившего пароходика милосердные пассажиры объяснили нам ошибки в выборе маршрута и подробно описали дорогу до конечного пункта. Началась трудная дорога, отнюдь не похожая на километры первых дней экспедиции. Жара становилась все нещаднее. Днем огромные оводы, а вечером комары превращали нашу жизнь в невыносимое мучение. Дождя ждали, как избавления от всех страданий. Он проходил, омывал изможденных солнцем и пылью людей, успокаивал нервы, но одновременно делал непроходимыми и без того разбитые проселочные дороги. Через каждый километр приходилось останавливаться. Лопата и топор надолго вытеснили из обихода карандаши, циркуль и карту. Мы рубили сучья деревьев, сооружали целые метры лежневки, тащили машину буквально на себе. Я не знаю, что нам помогало тогда преодолевать невероятные препятствия: упрямство или необъяснимая сила предчувствия. Не будь люди подвластны единой и неотступной мысли сделать открытие, найти, несмотря на трудности, забытые памятники древней живописи, они бы сдались.
Северная деревня вольготно раскинулась на мягких, зеленых холмах. Никому из ее жителей и в голову не приходило, что группа художников-реставраторов и искусствоведов затрачивает нечеловеческие усилия, пробираясь сюда, на край земли. Вроде бы никакими особыми достопримечательностями не отметила судьба далекую деревню. Добротные дома, прочно рубленные дедами. Небольшая лесопилка, начальная школа, магазин... «Что еще? Церковь? Ну, да она когда закрыта-то? За несколько еще лет до войны, — рассказывал нам один из аборигенов. — Окна даже досками позабивали, а по урожаю зерно внутрь засыпаем. Красивая, говоришь, она. Это правда. Потому и оберегаем. Старики делали давно — лет двести, а может и поболе тому. Дерево доброе положили. Глянь, какие бревна, что твой дом. Бревна тяжеленные, да и мастера, чай, нелегкие были. Старшой, сказывают, пятнадцать пуд сам весил. За сто верст артелью в баню кажну субботу париться шли. Специальну баню принимали, силу накапливали. Вот и сочинили эдакую красоту. Иконы, говоришь? Есть и иконы внутри. Как были, стоят. Мы не пущаем баловать — тоже, поди, прадеды изрисовали».