Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание — страница 11 из 14

поскольку опубликованы в книге 5 части II сборника документов «Атомный проект СССР».

После знакомства с ними я (и не только я, но и ряд историков Атомной проблемы) мало сомневаюсь в том, что инициатором подготовки такого очерка, а, скорее всего, и его редактором, был сам Л.П. Берия.

Тем более, что прецедент был уже создан в США. Там, в 1945 году, сразу же после атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки, то есть – после того, как главный секрет атомной бомбы – то, что она существует, перестал быть секретом, был издан официальный отчёт «о разработке атомной бомбы под наблюдением правительства США» – книга Г.Д. Смита «Атомная энергия для военных целей».

Книга была тут же переведена в СССР и издана в 1946 году в Трансжелдориздате. В ней масштаб и содержание американских работ были показаны убедительно и весьма откровенно. И становилось ясно, что деньги американских налогоплательщиков были потрачены не зря, а пошли на важное для Америки дело.

После знакомства с записями Берии догадка о его роли в подготовке будущей открытой истории советского Атомного проекта переросла в убеждение. Теперь можно уверенно утверждать, что после ликвидации атомной монополии США именно Берия намеревался сделать широко обозримым ранее закрытый подвиг советского народа по ликвидации этой монополии.

Фактически готовилась к изданию открытая и весьма откровенная книга о советском Атомном проекте с вполне очевидной целью – рассказать прежде всего советскому народу о том, что он совершил после войны, сам о том не догадываясь. Ведь советский народ тоже имел право знать, что он жил первые годы после войны менее богато, чем мог бы, потому, что много средств уходило на создание русского Ядерного Щита.

Впрочем, вне зависимости от того, шёл ли от Берии самый первый импульс, работа над публичным рассекречиванием общего облика советской атомной сферы и её руководителей не могла начаться и проводиться без прямого и деятельного одобрения Берии. А это показывает и доказывает наличие у Берии широких концептуальных воззрений на жизнь общества и государства. Он явно имел вкус не только к масштабной практике, но и к теоретическому осмыслению этой практики.

Наконец, известна мысль Берии о том, что без документов нет архивов, без архивов нет истории, а без истории нет будущего. Публично исповедуя подобные взгляды, было тяжело удержаться от того, чтобы не зафиксировать – документально, на бумаге – события и своей жизни, а также – свои размышления о жизни и её проблемах.

Всё выше сказанное подтверждает, на мой взгляд, аутентичность как текста дневников Берии, так и аутентичность его отрывочных недатированных записей на различные, волновавшие его темы. Берия был не просто крупной личностью, осознающей свой масштаб, но он был личностью, осознающей общественную значимость своих мыслей и своё моральное право «сметь своё суждение иметь» по различным вопросам общественного бытия.

Ныне публикуемые материалы из «тайного архива» «Павла Лаврентьевича» убеждают в этом лишний раз.

Скорее всего, большая часть того, что Берия начинал записывать хотя и спонтанно, но не в дневниковой манере, без датировок, в будущем предназначалась Лаврентием Павловичем для опубликования. На это предположение наводит и тот факт, что – в отличие от дневниковых записей – в недатированных записях нет ни одного бранного слова, Берия явно следил здесь за выражениями и своим словарём.

Стиль и в этих записях нередко рваный, плохо или совсем не отшлифованный, однако Берия мог рассчитывать на помощь литературных редакторов самой высокой квалификации, и, судя по всему, главным для него в этих записях было выразить мысль хотя бы наспех, в виде «каркаса», но – однозначно.

И это ему, на мой взгляд, удалось.

Итак, Лаврентий Берия, ближайший и наиболее талантливый соратник Сталина, оставил после себя не только личные дневники, но и интересные размышления общего характера, которые я назвал бы размышлениями на полях эпохи. Сегодня читатель знакомится с ними.

Единственное, что я позволил себе, это – не воспроизводить те грамматические ошибки или описки, которые я сохранял при подготовке к печати дневников Л.П. Берии. Для удобства чтения все исправления, в том числе – в части пунктуации, были сделаны мной без особых оговорок в каждом отдельном случае.

Должен сообщить читателю также следующее.

В «оригинале» «Павла Лаврентьевича» недатированные записи не всегда были соединены в обширные фрагменты и порой две сходные оценки, например, Троцкого, были отделены друг от друга другими оценками или описаниями. Чаще всего я соединял раздельно стоящие, но сходные по смыслу и теме блоки в один-единый блок, специально это не оговаривая.

Возможно, тем самым я погрешил против академических правил публикации исторических документов, но ведь «записные» историки-академисты и политологи, хотя и не приводят конкретных опровержений, не считают материалы Л.П. Берии из «архива Павла Лаврентьевича» аутентичными.

Так не всё ли им равно – что представлял собой исходный текст?

Массовому же читателю удобнее иметь перед глазами такой текст, который читать и усваивать проще. Могу лишь уверить академистов, что соединение разрозненных кусков в единый текст не искажает общей картины сколько-нибудь заметным образом.

Я позволил себе соединить без особых оговорок тематически и по смыслу близкие отрывочные записи в единые блоки, скомпоновав их в нечто более цельное, также и в интересах лучшего восприятия идей и взглядов Л.П. Берии. Они, на мой взгляд, представляют не только исторический интерес, но и вполне актуальны.

При этом я позволил себе разбивать нередко слитный текст оригинала на абзацы так, как мне казалось более удобным. Прошу учесть этот момент тех, кто, возможно, сочтёт необходимым провести текстологический анализ записей на предмет установления их аутентичности или неаутентичности. Лично я – не филолог, не текстолог, и, если кто-то возьмёт на себя труд такого анализа, я буду только рад.

Замечу также, что некая любопытная, на мой взгляд, деталь убеждает меня в том, что Берия делал свои записи с прицелом на их публикацию – хоть когда-нибудь. Собственно, такие намерения он высказывает в записях прямо, но они психологически подтверждаются ещё и тем, что, в отличие от дневниковых записей, Берия никогда не употребляет в тексте недатированных записей партийную кличку И.В. Сталина «Коба». Везде он пишет «товарищ Сталин», понимая, что при самой счастливой издательской прижизненной судьбе его мемуаров и т. п. любой оттенок фамильярности по отношению к имени Сталина будет недопустим не из цензурных даже соображений, а по существу.

В состав книги включены автобиография Л.П. Берии, написанная им в 1923 году, и официальные тексты, дополняющие записи Лаврентия Павловича из тайного архива. Это – статья Л.П. Берии, опубликованная в газете «Правда» к 70-летию И.В. Сталина, доклад Л.П. Берии на торжественном заседании Московского Совета 6 ноября 1951 года, его речь на XIX съезде ВКП(б) – КПСС 7 октября 1952 года, а также речь на траурном митинге 9 марта 1953 года во время похорон И.В.Сталина.

Кроме того, в приложении помещён ряд материалов XIX съезда КПСС: краткие извлечения из Директив по пятому 5-летнему плану развития народного хозяйства СССР, фрагменты речей Екатерины Фурцевой – тогда секретаря Московского горкома партии и Александра Поскребышева, секретаря Сталина.

Приведено заключительное слово И.В. Сталина при закрытии XIX съезда. Это его последнее публичное выступление оказалось, фактически, его политическим завещанием.

Я счёл уместным привести в приложении и фрагменты материалов к очеркам по истории атомных работ в СССР, подготовленные в 1952–1953 годах по указанию и под редакцией Л.П. Берии.

Думаю, это тоже будет для читателя интересным и небесполезным.

Недатированные записи Л.П. Берии из тайного архива

Автобиографические наброски и размышления о жизни

От составителя и комментатора

В этом разделе приведены недатированные записи, которые можно считать неким предварительным наброском будущей книги о своей жизни. Но характерно, что Л.П. Берия не впадает в подробные личные воспоминания (хотя и такие записи, возможно, он делал, но они безвозвратно исчезли), а даёт начало своей биографии крупными мазками и так, что видны некие этапы становления личности и натуры.

Для подлинно крупных исторических личностей их дело и было их основной личной жизнью. Есть меткое наблюдение: «Одни работают, чтобы есть, а другие едят, чтобы работать». Берия всю жизнь жил работой, делом, и это хорошо видно из его недатированных личных записей. Собственно, такой подход к жизни и бытию вполне объясним. Маяковский однажды сказал, что общение с живыми людьми почти заменяет ему чтение книг. Слово «почти» (это почти слово, по меткому замечанию советского белорусского драматурга Макаёнка) употреблено мастером слова Маяковским, конечно же, обдуманно. Полностью исключить писаное знание для образованного человека невозможно. Но если ты живёшь напряжённо и в гуще событий и лиц, если ты находишься на высоте событий и лиц, то сама твоя жизнь – это готовая книга, а твое ежедневное общение с крупными личностями, с выдающимися специалистами и экспертами само по себе даёт широкий кругозор и глубокое понимание стоящих перед тобой проблем. Именно так у Лаврентия Павловича Берии и было – всю его активную сознательную жизнь.

Без документов нет истории. Что такое история? Это работа в архиве и потом анализ тех материалов, которые есть в архивах. А что такое мемуары? Это автобиография в парадном костюме. Честно написать, как жил, может не каждый. Как ни старайся, выходит лучше, чем было. А тогда это уже не история. Черчилль написал мемуары, шума на весь мир, а брехни много. Вроде все, что он пишет, было, но было не так, как он пишет (Мемуары Черчилля «Вторая мировая война» были впервые изданы в 1950 г. – С.К.).

Товарищ Сталин по этому поводу сказал: «Жаль, времени нет, а то не мешало бы нам тоже написать воспоминания о войне. Если историю будут писать по Черчиллю, что нам останется?»

Сказал в точку. Может, мне попробовать? Только без парадного мундира, как для себя пишешь. Зачем мне писать лучше, чем было, у меня и так все было хорошо, даже когда было плохо. Написать об этом хочется, и я начну, а потом буду прибавлять, и, может, когда-то получится книга. Будет же время, когда у нас на политического работника будут смотреть как на человека, а то мы сейчас вроде памятников самим себе. Стоишь на трибуне, а перед тобой несут тебя самого как икону, и не одного, а целую сотню. Сто Кагановичей, сто Молотовых. Сто Георгиев (Г.М. Маленков. – С.К.), сто Лаврентиев. Может, кому нравится. А мне надоело. Это дело надо как-то менять.

Комментарий Сергея Кремлёва

После смерти Сталина высшее советское руководство первый раз (если не считать траурного митинга на Красной площади) наблюдало с трибуны множество своих портретов во время первомайской демонстрации 1953 г. А уже 9 мая 1953 г. Берия инициировал принятие постановления Президиума ЦК КПСС, отменяющее «оформление портретами колонн демонстрантов, а также зданий предприятий, учреждений и организаций в дни правительственных праздников», а также «практику провозглашения с правительственной трибуны призывов, обращённых к демонстрантам».

Берия понимал, что это уже отжило и чем дальше, тем больше будет вызывать лишь насмешки и раздражение у всё более интеллектуально и духовно развивающейся народной массы.

Если честно написать, как сказал Маяковский, о времени и о себе, это тоже будет документ. Читайте, сравнивайте. Вот Черчилль, а вот, почему бы и не Берия. Мы тоже историю делали и сейчас делаем.

Когда-то я написал большую автобиографию, когда просился, чтоб отпустили на учебу (автобиографию, датированную 22 октября 1923 г., Берия написал, будучи заместителем председателя ГрузЧК. – С.К.). Молодой был, глупый был, написал, как было и как думал. Не отпустили, и я сейчас и жалею, и не жалею. Стал бы я строителем или архитектором, конечно и тут бы я вырос крепко, в грязь лицом не ударил. Ну, стал бы я наркомом строительства, дело интересное, но вот послали меня по линии ЧК, тут совсем другой опыт, и потом он пригодился, когда товарищ Сталин послал меня на партийную работу. А там сразу надо знать было все: ЧК, и хозяйство, и промышленность, и строительство. Даже науку и историю. Еще и вопросы физкультуры. И меня затянуло, так что потом я уже не жалел. И сейчас не жалею, жил я интересно, дай бог каждому. Сейчас вспоминаешь, не верится, что это со мной было.

Однажды мы с товарищем Сталиным разговорились о своем детстве, насчет того, когда мы серьезно овладели русским языком. Выходит, у нас было похоже, он тоже начал сразу интересоваться русской литературой, читать, чтобы поскорее освоить язык. Мне тоже было интересно сделать русский язык как бы родным. Теперь я понимаю, что мне сразу было на Кавказе тесно, хотелось увидеть мир и Россию. Строить в разных местах. А без русского языка ничему не научишься, так что линию я тогда выбрал правильную. Я все делал правильно. И учителя были хорошие, учили правильно.

И правильно сделал, что уехал в Баку. Тифлис тогда был дырой, скучно жили, и грязно. А Баку другое дело. Там и Европа была, и русские умели работать, это тебе не Рязань.

Надо будет потом вспомнить о Баку, только не залезать в белую акацию и томные лобзанья. Кому это интересно.

У меня тогда все шло одно за другим, хорошее и плохое вместе. Надо было кормить мать, и самому деньги нужны были. Вертелся. Зато научился копейкой дорожить и людей не бояться. А было время боялся, особенно когда русский еще плохо знал. В Баку народ был тертый, сопли не распускай. Говорят, Москва слезам не верит. Баку тоже не верит, только Москва и сама не плачет, а в Баку слезу пустить умеют так, что на первых порах не хочешь, а поверишь. А там и карман пустой.

Когда я вспоминаю жизнь, то больше вспоминается не что делал, а что думал и хотел. Что я тогда делал, помню все, но это кому интересно? Мне рассказывали, Маяковский любил повторять: «Я поэт, этим и интересен». А я политический работник, а то, как я по Баку бегал и уроки давал, это неинтересно.

Интересно то, как я в Грузинской ЧК работу поставил. Только не все расскажешь. Тогда работали и часто не знали, кто рядом – друг или враг. Сегодня был друг, а завтра враг. А было наоборот, но редко. Чаще друг подводил. Кто разложился, кого подловили на пьянке или женщинах. Это потом часто повторялось, и в Москве.

Я уже потом задумался, почему в капиталистических странах кадры тяжелее купить, чем у нас. Нет, не так.

Купить как раз просто, мы сами это делали много раз, там за деньги продаются и не сомневаются. Но там подловить тяжелее, они на провокацию плохо поддаются. А потом я понял, у них жизнь грязная, там пьянка – норма, и женщины тоже норма. Все открыто стремятся к роскоши, к богатой жизни. А у нас это не в заводе, мы живем скромно. Должны жить скромно. И жизнь у нас на самом деле чище, чем у них. Там политиков, которые за идею жизнь отдадут, нет вообще. А у нас таких много. Много и отдали жизнь. И на этом фоне если о ком станет известно, что он на словах одно, а в жизни другое, то все, кончился человек. Вот на этом и ловят, потому что у нас если открылось, что человек замарался, он высоко не пойдет. Наоборот, упадет. И может упасть больно.

Советский политик формируется в работе с массой, и если он не умеет работать с массой, он, раньше или позже, как политик кончится. Я начался как политик, когда меня назначили в Чрезвычайную комиссию по улучшению быта рабочих (в октябре 1920 г. в Баку. – С.К.). Тогда я понял, что рабочие – очень отзывчивый народ на хорошее. И это осталось у меня на всю жизнь, о своих работниках ты обязан заботиться, это у тебя должно быть как дыхание. Можно расстрелять, но за дело. Если честные работники будут знать, что за дело, то они тебя бояться не будут, а будут уважать. Но ты их тоже должен уважать. А для начальника уважение к подчиненным, это забота о них.

Но забота тоже может быть разной. У каждого есть его личная жизнь, кому надо с жильем помочь, иначе у него семья рухнет, или не сложится. Кому надо путевку дать, пусть человек подлечится.

А есть большая жизнь, для всех общая. Тут тоже нужна забота, но уже другая. Надо вовремя заметить человека, поддержать и выдвинуть. Если тебя ценят и дают работу по плечу, у тебя сразу крылья вырастают. Я это по себе хорошо знаю. Я всегда работал напряженно, иначе не могу. Но если бы меня не ценили и не поднимали, то мог и надорваться. Если ты много сил и нервов вкладываешь в маленькую работу, а можешь делать большую работу, то можно перегореть. И забота начальника – вовремя заметить и поднять человека, пусть растет. И ему легче, и для дела полезно.

К врагу тоже надо уметь заботу проявить. Пока он делает свое дело, ты на него влиять не можешь. Ты сидишь в кабинете на виду, а он законспирирован. Может он в подполье а может сидит в соседнем кабинете или тебе бумаги приносит в папке. Он для тебя закрыт. А если он раскрыт, тоже надо посмотреть, какой он человек. Если ты в нем человеческое найдешь и поймешь его, если он увидит, что он для тебя не чужой, что ты его хочешь понять, то он тоже, может, к тебе потянется. Если сволочь, тоже видно, такого надо уничтожать. Но в разных людях разное сидит, можно найти такое, что он тебе первым помощником станет.

Я в Азербайджане разгромил Иттихат (правая мусульманская организация. – С.К.) и правых эсеров, а потом в Грузии быстро разгромил в основных чертах меньшевиков. А это были крупные антисоветские партии, в десятки тысяч членов. А почему такая успешная работа была мной проведена в такие короткие сроки? Потому что всегда опирался на своих работников – раз, а два – уважал в врагах человека, хотел добраться до него. И добирался.

У них тоже свои убеждения были, за деньги тогда мало кто работал. А если человек убежден и дело делает подлое, его можно переубедить. Ты докажи, что правда у тебя, он если это увидит, то согласится помочь. Сколько раз так было. Это уже потом, позже, когда я в Москве был, редко когда можно было переубедить, потому что шли на заговор как шкурники и прямые предатели.

Но тогда тоже срабатывало. Раза три я с Фриновским (замнаркома внутренних дел СССР, участник антисталинского заговора. – С.К.) говорил, как с человеком говорил и как с оступившимся товарищем. Я ему сказал: «Я большевик и ты большевик. Я чекист, и ты чекист. Только я остался большевиком и чекистом, а ты сплоховал. Там будь мужчиной, Михаил, жизнь твоя, считай, кончена, вряд ли уцелеешь. А душу облегчить надо. Ты за Советскую власть кровь проливал, ты это знаешь и я это знаю. Так что, зря это было?» И подействовало, дал развернутые показания, серьезно помог.

Меняются люди, за эти годы сильно изменились. В первые пятилетки начался новый человек. Маяковский дожил всего до 1930 г., СССР только подниматься начал, а он уже сказал: «У советских собственная гордость, на буржуев смотрим свысока». Это он правильно сказал, пусть буржуй хоть на самый высокий небоскреб залезет, а все равно с наших высотных зданий видно дальше. У него небоскреб – коробку поставил, потому что земля дорогая, а у нас каждое высотное здание – это маяк. У нас дома друг к другу не жмутся и небо не заслоняют. Человеку нужен простор и для души и для глаза, особенно в городе. А у них какой простор?

Я горец, вырос в горах и горы люблю. Но больше всего я их люблю за то, что если на гору подняться, с горы далеко видно. Горы поднимают человека и учат, что всегда можно подняться так, что вокруг будет небо и простор. Товарищ Сталин недаром сравнил товарища Ленина не просто с орлом, а с горным орлом. Орел в степи тоже есть, но горному орлу надо выше летать, надо летать выше гор, чтобы видеть свою Родину.

Мне уже много лет, жизнь прожил большую, и в Грузии я сделал много, смотрел не от подножия Кавказа, а с вершин. Потому и сделал много. И всегда смотрел в сторону России. Кавказ сделал курортом для кого? Для России, для всего СССР. Заводы строили в расчете на что? На весь СССР, Грузия даст России, Россия даст Грузии. У Грузии богатств много, а у России сила, значит, есть чем эти богатства защитить для всех, и для Грузии тоже. Я так сам думал и людей учил.

Откуда у Грузии нашлись бы средства на ту работу, которую мы провели всего за две пятилетки, пока я был в Грузии? Без СССР и Грузии не было бы, если бы мы не прогнали меньшевиков, какая бы Грузия была? Об этом тоже напишу когда-нибудь подробнее.

Уже надо писать краткую историю каждой союзной республики. Для партийной учебы написали «Краткий курс ВКП(б)», сколько пользы было. Надо такой же краткий курс написать «История Грузинской ССР». Когда историю пишут через сто лет, разве это история? А когда через двести или триста лет? Это уже не история, а художественное произведение на тему истории. Настоящую историю должны писать те, кто все видел своими глазами и кто все помнит. Мы написали историю большевистских организаций в Закавказье, и сразу стало понятно, кто был первым человеком в партии – товарищ Сталин. Он был главная сила. А сила у него была, потому что он опирался на народ и воспитывал актив.

У меня в Грузии был самый хороший период жизни, особенно с 1931 г., когда я перешел на партийную работу. Всю Грузию стройкой сделал, образование поднял, физкультуру. Так бы всю жизнь работал, а пришлось ехать в Москву разгребать Наркомвнудел. Не хочется и вспоминать. Тем более об этом в книге не напишешь. Но тогда тоже не все дрянь было, хорошее тоже делалось.

Пограничную охрану я крепко поставил, много внимания уделял. И промышленность поднимали, а с 1941 г. еще больше был привязан, когда меня назначили заместителем товарища Молотова (3 февраля 1941 г. Л.П. Берия был назначен заместителем Председателя Совета народных комиссаров СССР. – С.К.).

Когда я приехал в Москву, положение оказалось ещё сложнее, чем думали я и товарищ Сталин. Заговор в ЧК был в несколько слоев, одни друг друга поддерживали, другие друг друга топили, и те и те ликвидировали честных работников. Поэтому первые полгода я больше занимался чисткой завалов и разбирался с необоснованными репрессиями. Перегибы были страшные, мы тогда выпускали людей волнами, десятками тысяч в одной волне. А потом тоже было много дела, но уже по новой организации и укреплению Наркомата. Я тогда поставил три задачи.

Первая – проверить разведку и организовать дело так, чтобы разведчики не играли в политиков. Дело разведчика – осторожное создание агентуры, сбор информации, поиски надежных каналов связи и предельная осмотрительность. Риск – в исключительных случаях. Тут самый поучительный пример с Зорге. Умный был человек, слал хорошую информацию, но никакой дисциплины. Лез в политику, пил, статьи писал, был на виду. А если разведчик на виду, он рано или поздно провалится. Примеров много даже с осторожными агентами.

Вторая задача была поставить экономическую работу на высоту. Главное Экономическое Управление (речь о ГЭУ НКВД СССР. – С.К.) должно было стать особо доверенной рабоче-крестьянской инспекцией. Надо было подобрать технически грамотные кадры, потому что вредительство и разгильдяйство в промышленности классовым чутьем не учуешь, тут нужны мозги и образование. Это дело у нас тоже пошло хорошо.

Третья задача была по погранохране. Хоть и говорили, что граница на замке, а больше не замок был, а штык. И штыков была нехватка. Техники было мало, связь плохая. Надо было всю границу опутать связью, под каждым пнем телефон поставить. Технически оснастить пограничников, боевая подготовка должна была идти каждый день и политическую учебу мы тоже сразу крепко двинули. И пограничники, когда война началась, не подвели. Если бы не Пограничные Войска, еще неизвестно, как бы в 1941 г. все повернулось.

И почти сразу международные дела пошли. Пакт с немцами, потом поход на Западную Украину и Белоруссию, и почти сразу Прибалтика. Товарищ Сталин тогда сразу много задач поставил, особенно по чистке от антисоветских элементов. Помню, он меня вызвал одного, долго говорили. Он сказал что война, наверное, будет, и ты, Лаврентий, должен понимать, что на новых территориях концентрация контрреволюции особенно высокая, а это как раз приграничная зона, если война начнется, бои как раз там будут, значит надо заранее ликвидировать базу разведки и диверсии.

Сейчас мы знаем, что не все у нас получилось. Особенно в Латвии нас переиграли. Провокаторы подставляли честных людей, а буржуазные кадры прикидывались лояльными. Умные люди там давно понимали, что Прибалтика самостоятельной долго не будет, под кого-то пойти придется, или под немцев, или под англичан, или под нас. А реально под немцев или под нас. И они готовились, если под нас, так надо иметь заранее подготовленные кадры и заранее подготовленную линию.

Они думали, как будут жить под нами, а мы поздно начали думать, как нам с ними быть. Организационные меры мы разработали правильные и провели их вовремя. Перед самой войной тогда Меркулов занимался и я лично. Но захватили мы тогда гребенкой много не тех, кого надо. Верили не тем, кому надо.

Комментарий Сергея Кремлёва

Уже в 30-е гг. обострение непосредственно классовой борьбы в СССР, а также борьбы формально внутрипартийной, а на самом деле – тоже классовой, но в другой форме, привело как раз к тому, о чём пишет Л.П. Берия, – к сознательным оговорам честных людей классовыми врагами. Именно в этом, а не в «кровожадности» Сталина надо видеть одну из основных (но – не единственных) причин некоторой избыточности репрессий конца 30-х гг.

В ещё большей мере сознательными провокациями антисоветчиков объясняются частично избыточные репрессии в виде высылки во внутренние районы СССР и ссылки в отдалённые районы части литовцев, латышей и эстонцев в самые последние дни перед 22 июня 1941 г. Прибалтийские националисты сумели «подставить» органам госбезопасности Литовской, Латвийской и Эстонской ССР немало или второстепенных фигур, или вообще невинных людей, в то время как настоящие враги советской власти нередко оказались вне поля зрения органов НКВД.

Так что в избыточном выселении из Прибалтики накануне войны виновна не Москва, как это сейчас утверждается, а само националистическое подполье в Прибалтике.

Возвращаемся к записям Л.П. Берии.

Классовый вопрос везде важен, а в национальных республиках он переплетается с национальным вопросом, а мы это и сейчас плохо учитываем, а тогда совсем плохо учитывали, многие на классовую солидарность рассчитывали. А враг тоже не дурак, это мы часто дураками были.

Когда началась война, никто не ожидал, что так плохо все пойдет. Товарищ Сталин вначале думал, что долго отступать не будем, а оказалось, что чистил Ежов армию, а не дочистил. Верхи снял, и то не все. Сейчас уже не узнаешь, сознательно он кого-то прикрывал, или не смог все до конца вскрыть, но мы больше потеряли не из-за растяп и дураков, а из-за предателей. Кроме прямых предателей на подозрении многие были, но видно быстро поняли, что от Гитлера им пряников не будет и стали воевать.

Когда я принял в июле 1941 г. объединенный НКВД, товарищ Сталин мне сказал, что пусть Особые отделы смотрят внимательно и держат руку на пульсе, а арестовывать генералов не будем. Сами поймут, что лучше честно воевать против Гитлера, чем рассчитывать на его щедрость. Война с первых дней пошла жестокая, так что это убеждало колеблющихся лучше арестов. А если человек решил предать в боевой обстановке, так заранее не узнаешь, это уже не заговор, тут каждый сам решает, как Власов (бывший командующий 2-й ударной армией, сдавшийся в 1942 г. немцам в плен. – С.К.) решил.

Почему люди предают? Из-за страха перед смертью или пытками, это понятно. Из-за денег, удовольствий захотелось. Тоже понятно. Власти хочется, тоже понятно. Но самое непонятное для меня, это когда предают из-за политической слепоты. Я занимаюсь политической работой с 17 лет, и все время работа становилась только ответственней. Видел разных людей, много было идейных. У Троцкого идеи не было, у Бухарина тоже идеи не было, а были только амбиции. Но за ними же шли в какие-то моменты десятки тысяч людей, и молодых людей. Даже сотни тысяч шли. За нами шли всегда миллионы, так что нам могли помешать, но уничтожить нас не могли. Но эти десятки и сотни тысяч мне и сейчас покоя не дают.

Я знаю, что много рядовых молодых троцкистов были ребятами идейными и хотели для народа добра. Им забили голову, что Сталин узурпатор, а вокруг него клика, они и поверили. Они предавали дело народа, и сами этого не понимали. Глаза были горящие, они за Советскую власть были готовы жизнь отдать, а отдали они ее потому, что на самом деле они шли против Советской власти. Получается, самый страшный вид предательства, это когда предаешь сам себя или свой народ по глупости, сам того не понимая.

Комментарий Сергея Кремлёва

На мой взгляд, выше высказана не просто глубокая, но и очень актуальная мысль, важная для сегодняшнего и особенно завтрашнего дня России. Так же, как в 20—30-е гг. ХХ в. немало молодых энтузиастов «мирового пожара» и т. д. искренне верили Троцкому и Зиновьеву, были охвачены романтикой Коминтерна и с подачи лидеров троцкистов считали Сталина предателем идей мировой революции, так в 2000-е годы немало молодых людей в России искренне верят Путину и Медведеву и считают, что этот «тандем» может вывезти Россию в достойное будущее.

Перефразируя мадам Бонасье из бессмертных «Трёх мушкетёров», можно сказать, что тот, кто говорит: «Путин» («Медведев»), тот говорит: «Сатана». Единственное, на что способны эти два наиболее статусных ельциноида, это – на провоцирование гибели России и на подталкивание её к анархии и гражданской войне. Точно такая же судьба была бы уготована России, если бы во главе неё оказался троцкистско-зиновьевский блок или бухаринско-енукидзевская клика и т. п.

А базой – не очень-то массовой, но и не единичной – для провокаций Троцкого, Зиновьева и К° были как раз молодые энтузиасты, которым не подходил спокойный стиль Сталина. Им нужна была «буча, молодая, кипучая», и чтобы не с теодолитом, с киркой, с циркулем и логарифмической линейкой, а с шашкой, с маузером и с горячими речами.

Линия Троцкого была для России губительна, и тот, кто шёл за Троцким, шёл путём гибели России. Но молодые энтузиасты-троцкисты думали иначе.

Линия Путина – Медведева тоже гибельна для России – объективный анализ любых статистических данных (включая даже статистику продаж иномарок) доказывает это однозначно. Но сколько молодых ребят, не умея мыслить и принимать верные решения, заявляют: «Мы – за Путина». Они – невольные враги самим себе и Родине, и их не так уж и много, большинство даже молодых людей относится к «тандему» прохладно. Но это активное меньшинство может серьёзно влиять на исход федеральных выборов, причём – только в сторону краха страны.

Поэтому необходимо осознание того, что любая поддержка Путина и Медведева – главных официальных фигур капитализации России – для России гибельна.

Так же, как была гибельной для будущего СССР любая поддержка Троцкого, какой бы бескорыстной и искренней она ни представлялась. Поддержка Троцкого была предательством интересов России, и таким же предательством является поддержка нынешнего «тандема».

Далее – вновь записи Лаврентия Павловича…

Я рос в бедной обстановке, но жизнь была дружная, характер воспитывала правильный. Фактически главой семьи в Баку был я, потому что скоро стал главным добытчиком. И с юностью мне повезло, от соблазнов ушел, и люди вокруг были хорошие, и время было такое, что или туда, или сюда. А если никуда, так ты и не человек, а размазня или того хуже.

Но все это вспоминать не то что нет желания, но это ни к чему, надо дать картину политики. Черчилль написал о войне как государственное лицо, но у них там все по-другому, и не Черчилль всю обстановку определял.

Но прямо об этом тоже не напишешь, потому что вскрывать суть империализма – это задача других. Я должен написать, как мы свое создавали, через какие препятствия и трудности.

Самое тяжелое, с чем большевикам все время приходилось бороться и сегодня боремся, это две вещи: чиновник, бюрократ и лень массы. Даже скрытые враги не такими страшными оказались, врага можно разоблачить, а с бюрократом тяжелее. Говорят о перерождении, но я этому не верю. Я знаю сотни людей, которые как были честными работниками, так и остались честными работниками. И останутся. И знаю сотни людей, которые работали неплохо, а потом стали работать плохо или вообще не работать. В каждом случае не разберешься. Но если человека знаешь давно, то видно, что у него и сначала были серьезные недостатки, а дали ему власть, и он их развил.

А второй наш порок, это то, что люди работают много, а толку мало. А толку мало потому, что люди думать ленятся. Если человек думать любит, он и канаву копать будет с умом. Я как-то разговорился со старым землекопом. Всю жизнь выше лопаты не поднялся, а получил две медали и орден Ленина. Он говорил: «Я землю копаю с четырнадцати лет, дядька в артель взял. И сколько лет копаю, столько лет думаю, как лучше землю копнуть, как поддеть, как выбросить. К одной земле один подход, к другой надо по-другому. Опять же разная погода, по разному копать надо. А бывает, лучше вообще не работать, а силу поберечь, пока погода установится. Так на так и выйдет, и сработаешь больше».

А бывает директор завода как сел в кресло, так и через пять лет руководит, как руководил, все, достиг, и все превзошел. Сколько я с этим боролся. Так и в войну было, на фронте.

И еще нам все время вредит нежелание учиться. Товарищ Сталин сам всю жизнь учится, и около него иначе нельзя, тоже всю жизнь учишься. И я всю жизнь учился и учусь. Когда так подходишь к делу, всегда проще разобраться, чем другим. Потому что когда ты большой начальник, ты всегда можешь вызвать, спросить, тебе любой расскажет, хоть инженер, хоть академик. Только соображай и запоминай. У большого начальника большие возможности расти и учиться, учителей хватает, только умей пользоваться.

А пользуются не все. Как это раздражает товарища Сталина, он таких людей терпеть не может, и я не могу, а часто приходится терпеть. Кадры решают все, но где наберешься хороших кадров на все.

Но готовить кадры надо, я этим всегда занимался, и в Грузии, и потом, в Москве. А чтобы кадрами руководить, надо и самому все время учиться.

Комментарий Сергея Кремлёва

Нужны ли к вышеприведённым мыслям пространные комментарии?

Я когда получил назначение на Спецкомитет, в Урановых делах разбирался плохо. Шли данные от закордонной агентуры, потом мне поручили по линии ГОКО курировать эти работы, а вплотную уже с осени 1944 г. занялся. Сразу сказал, все бумаги только через меня. Тяжело было, зато был в курсе, что я понимаю, что не понимаю. Что не понимаю, сразу спрашиваю. Так и учился, и выучился, ушами не хлопал.

За полгода до первого испытания ко мне зашел Курчатов, говорит: «Как вы Лаврентий Павлович, все это успеваете прокручивать? Каждую бумажку смотрите и размечаете. Я уже по карандашу знаю, что это ваши пометки».

Я спросил: «А вы, Игорь Васильевич, во время войны сколько часов в сутки работали?» Он говорит: «Когда как, а в среднем часов по 10–12». А я ему говорю: «А я работал, бывало, по 16 часов, а то и больше, потому что при товарище Сталине иначе работать не получалось. Так что у меня школа хорошая, если школу товарища Сталина прошел, все сможешь».

Курчатов засмеялся и говорит: «Ну, теперь мы проходим вашу школу, тоже есть чему поучиться».

А я школу Сталина начал ещё в ЧК проходить. И проваливал вначале, но товарищ Сталин умеет ценить по силе, а не по слабости. Только вранья не прощает. Ошибся, подвел по глупости, простит. А если врешь или на дело наплевать, тут ударит – с ног собьет.

Когда меня перевели из ЧК в Заккрайком (до образования трёх отдельных союзных республик Азербайджан, Армения и Грузия были объединены в Закавказскую СФСР, а республиканские ЦК подчинялись Закавказскому краевому комитету ВКП(б). – С.К.), я уже думал, что так по линии ЧК и пойду. А получилось иначе.

Сейчас партийный работник стал больше хозяйственным работником, а это неправильно. Партийный работник должен быть прежде всего политическим работником, а сейчас в СССР политическая работа должна переносить центр тяжести в образование.

Главным должен становиться Совет Министров, а партийные органы от хозяйственных дел должны отходить, на это советские органы есть. Но до войны Советской власти было всего двадцать лет, все было новое, а сколько воевать пришлось. А потом троцкизм, оппозиция, так что тогда политический работник должен был везти все. Тогда отдай хозяйственную или плановую работу только в наркоматы, такого могли нахозяйствовать и напланировать, что Советская власть без войны могла погибнуть.

Комментарий Сергея Кремлёва

Не развивая эту мысль Л.П. Берии, тем не менее обращаю на неё отдельное внимание читателя. Мысль-то очень верная и многое в том времени проясняет.

И для меня Заккрайком стал главной школой. Академию я уже в Москве прошел, сталинскую. А ВУЗ можно сказать в Тбилиси прошел. В Баку не получилось, а в Тифлисе такие университеты получились, что и сейчас вспомнить приятно. Работал как собака, и ночью работал. Любил ночью по Тифлису ходить. Дышать легче, и все сразу видно, где идет работа, а где тяп-ляп. Ночью до Сталинири (до 1934 г. Цхинвали. – С.К.) бывало доезжал, когда там лесокомбинат и кирпичный завод строили. До Боржоми ночью доезжал.

Когда я начал работать в Заккрайкоме и в ЦК Грузии, в Грузии было 100 агрономов. Груз на арбе возили, пахали сохой. Все промышленное производство субтропических культур мы поставили, когда я уехал в Москву, мандарины миллионами собирали.

Как я тогда работал, это одно удовольствие. Все менялось на глазах, и все для хорошей жизни. Когда мы атомные заводы строили, чувство другое было. Знаешь что надо, торопишь, подгоняешь, а сам думаешь: «Эх, если бы всю эту силу на мирное дело. Сколько сил приходится тратить, а на что? Чтобы тебя бомбами не забросали». За полгода до первого испытания я был у товарища Сталина, докладывал, он слушал, слушал, потом говорит: «Сколько мы, Лаврентий, на эти деньги могли бы жилья построить для рабочих. Деревня в развалинах, как бы мы все быстро подняли». Потом выругался, рукой махнул.

Говорят, что большевики кровь льют. А большевики самые мирные люди, потому что большевику больше всего хочется строить и мирно жить. У большевика для себя жить времени нет, мы для людей живем. Для меня это давно стало привычкой. Государственный деятель, это человек с особой ответственностью. Если тебе доверили, от тебя миллионы людей зависят. Ты ошибся – им плохо, ты поленился, им тоже плохо. Так работай, это большое удовольствие, когда ты работаешь, а людям от этого лучше, а ты знаешь, что это от тебя идет.

У меня биография богатая. А уложить можно в один листок, книгу не напишешь. Горький сказал, что каждый может написать книгу о своей жизни. А я что напишу. Сидел в кабинете, а когда из него выходил, садился в машину или на поезд и ехал давать нагоняй, потому что должность такая. Любил читать, а читал мало, потому что времени не было. Любил с красками повозиться, а тоже времени не было. Любил рыбалку, а рыбу ловил раз в году, и то не каждый год.

Ездил много, видел мало, потому что там, куда приехал, не на пейзаж смотришь, а на бумаги и людей. Черчилль картины пишет, я бы тоже писал, а когда писать?

Но у меня тоже жизнь интересная, видел много чего, не все напишешь. Но всегда работали для народа. А как об этом напишешь?

У Черчилля получается, что он хотел мира, а войны он не хотел. Но мы-то знаем, кто чего хотел. Гитлер в завещании написал про английских поджигателей войны, и правильно написал. Они войну и подожгли. Перед войной мы не сразу поняли, в чем дело. Думали, что Англия и Франция поняли, что немцы для них главная опасность, так что надо договориться с нами. И Литвинов всех уговаривал, что Запад нам поможет. Как Остап Бендер.

Я с большой политикой дела до Москвы постоянно не имел, а когда приехал в Москву, надо было все отдавать Наркомату, а потом дела по вскрытию заговора навалились. Все тогда с весны 1939 г. началось, когда мне пришлось Деканозова отдать в Наркомат иностранных дел к Молотову. Деканозов был мой старый сотрудник, но в дипломатическую кухню вошел быстро, товарищ Сталин им был доволен, и Молотову он помог крепко.

Тогда мы уже поняли, что нас хотят с немцами столкнуть, так что надо с немцами договариваться. И вся нами получаемая информация от закордонной агентуры и по дипломатической линии показывала в одну сторону. Англичане и американцы готовят новую войну, а главная их задача, заставить немцев воевать с нами, а они будут наблюдать со стороны. Товарищ Сталин тогда сказал, что это мы еще посмотрим, кто будет наблюдать, а кто будет воевать. Так оно и получилось, мы с немцами заключили Пакт, а в Европе началась война. Черчилль очень хотел нас спровоцировать, но с нами у него ничего не получилось. А Гитлера они спровоцировали, он на нас полез, хоть сразу было ясно, что у Германии нас побить кишка тонкая.

Если бы не ряд предательств в начале войны, мы дальше Смоленска немцев не пропустили бы. Так и товарищ Сталин считает, но только не хочет тыкать этим маршалам. Сказал, кто старое помянет, тому глаз вон. Теперь уже никто не захочет ставить Советской власти палки в колеса, мы теперь сильные, выгодней Советской власти верно служить.

Они в Англии и в США думают, что у нас тут идет внутренняя склока и борьба за власть. Меряют по себе, потому что там власть дает удовольствия и богатство. А у нас чем больше власти, тем больше болячек. Я больше всего работал, когда у меня было больше всего власти, когда я в 1944 г. стал заместителем товарища Сталина по ГОКО (Государственный Комитет Обороны. – С.К.) вместе с товарищем Молотовым. Тогда ГОКО был высший орган, заместитель Председателя ГОКО, это, считай, второй человек после товарища Сталина. У меня и до этого была нагрузка дай бог каждому, но тянул. Когда стал заместителем [Председателя] ГОКО, осталось все как было, но все равно что-то прибавилось. Конечно, тогда была война, особый случай, но все равно у нас чем больше власти, тем больше работы. И отвечаешь за все перед самим товарищем Сталиным.

У них там получил власть, значит получил богатство, поэтому там интриги и идут, но все это шито-крыто, наружу не выпускают. У нас это тоже было, но причина другая. Троцкий к власти рвался, Тухачевский тоже рвался. Типичные бонапартисты. В политику они играть любили, а работать не умели. А когда мы с этим покончили, то все руководство ВКП(б) перешло на хозяйственные позиции. Когда основную оппозицию ликвидировали, то во главу угла стали хозяйственные задачи, по социалистической реконструкции и управлению. Война это закрепила, политический работник даже в тылу у немцев должен был прежде всего быть организатором, а не агитатором. Людей за Советскую власть сама немецкая политика агитировала, а вот сумей организовать людей на оккупированной территории!

Война нам испортила все планы и наметки. К 1942 г. мы рассчитывали создать уже прочную экономику и всерьез перейти к соцкультбыту. Товарищ Сталин ориентировал нас на то, что война будет, но надо ее оттянуть так, чтобы если кто сунется, сразу крепко получил по зубам. Все основные предприятия должны были получить дублеров, а дислокацию намечали на Урале, в Казахстане и в Сибири. Намечали так, чтобы откуда ни ударили, все равно до дублеров не достали бы. Но никто не думал, что дублеры станут основными, а почти все основное придется эвакуировать.

Думаю, если бы мы год еще продержались, Гитлер может вообще не пошел бы на войну. Мы на эту тему уже после войны много спорили, и с товарищем Сталиным тоже не раз говорили. Он эту тему не очень любит, но как-то сказал, что могло быть по-другому, без войны. Сказал тогда: «И Гитлер сглупил, и мы сглупили».

В феврале 1941 г. Наркомат (НКВД СССР. – С.К.) разделили на 2 Наркомата (НКВД СССР и НКГБ СССР. – С.К.), вопросы государственной безопасности взял на себя Меркулов. А я тогда кроме НКВД стал курировать отстающие промышленные наркоматы. Потом они так у меня на глазах и оставались и во время войны и даже после войны.

Товарищ Сталин предполагал меня постепенно перевести на хозяйственную работу по линии Совнаркома, потому и сделал Заместителем Председателя Совнаркома. Если бы не война, я бы может через год или два вообще отошел от НКВД, смена тогда была хорошая. Но война все перевернула, пришлось снова соединять оба Наркомата и тянуть такой воз, что сейчас уже не верится, что тянул. Второй раз я уже не смогу так, не выдержу. А тогда работал, и все работали, а товарищ Сталин работал не как двужильный, а как семижильный.

У меня по каждой линии всегда был толковый аппарат, поэтому успевали сделать все. Если ты будешь проверять и контролировать, так делается, или не так, то у тебя времени на все не хватит. Утонешь, и барахтаться не будешь. Я всегда аппарату доверял, но для этого надо аппарат подобрать, и все ключевые фигуры ты должен знать и подобрать сам. Если люди сидят на своих местах, то главное дело ты сделал. Они работают, а тебе надо быть в курсе всех дел, чтобы все важные документы шли через тебя.

Я думал, когда работал в Тбилиси, что умею руководить, и руководил неплохо, сам знаю. Но университет прошел уже у товарища Сталина. Так как он я не могу, но так никто не может. Я человек вспыльчивый. Спокойный, спокойный, а потом могу сорваться. А товарищ Сталин, даже не знаю как у него получается, но сразу видно, что он тебя превосходит. Не то что он дает понять, а получается само собой. Этому не научишься, этот надо гением быть. Но когда есть с кого брать пример, то сам тоже подтягиваешься.

Управление – это очень увлекательное дело, когда много вопросов и ты знаешь, как их надо решать, уже ничего другое не интересует. Зачем книжки читать, если нет времени и делаешь такое дело, о чем потом новые книжки напишут. Все бумаги не знаешь когда прочитать, не то что книжки.

Но форму держать надо. Я привык с молодых лет, что зарядку надо сделать, с тяжестями размяться, полезно поплавать и побегать с мячиком, или попрыгать. У меня сейчас здоровье барахлит, но песок еще не сыпется.

Пока я работал в Тбилиси, ездил не очень много, и все в одно и то же место. Москва, Баку, Ереван и по Кавказу, но это недалеко. Когда переехали в Москву, стал ездить еще меньше, надолго отрываться от кабинета нельзя. Каждая большая поездка была связана с большим делом. За время войны я куда из Москвы ездил? Ездил на Кавказ, потом в Иран, потом был в Крыму на Ялтинской конференции, а после войны ездил в Берлин на конференцию.

После войны еще в отпуск стал ездить, пошло полегче. Но начинаешь вспоминать, только работу вспоминаешь. Но работа тоже была разная. Одно дело по линии ГОКО, там все время мы работали сутками. Спал по два, много по четыре часа, хватало, засыпал как мертвый.

А после войны стало легче, но все равно тяжело, потому что товарищ Сталин все время на прорывы меня бросал. Всегда мне доставались самые отстающие отрасли, но это уже когда я окончательно ушел из Наркомата и передал его Круглову (нарком (министр) внутренних дел СССР после Берии. – С.К.). Думаю, я теперь уже ушел из ЧК в последний раз, больше не потребуется.

Но есть мысли! Наше МГБ надо перестроить. Может, надо снова вместе соединить два министерства, но с другими функциями. У нас Министерство госконтроля не имеет того авторитета, который имеют органы, а для контрольных функций очень важен авторитет и кадры. Если подобрать хорошо аппарат, то можно все задачи госконтроля передать только в органы, и это будет хорошее решение. Тут надо еще додумать и поговорить с товарищем Сталиным.

Комментарий Сергея Кремлёва

Считая, что его работа «в органах» уже окончательно позади, Берия, как мы теперь знаем, ошибался. Сразу после смерти Сталина Берия вновь стал министром вновь объединённого МВД СССР. Однако есть основания предполагать, что новый приход Берии в объединённый МВД СССР был предрешён ещё при жизни Сталина и предрешён самим Сталиным в начале 1953 г. Я уже писал об этом в своих книгах.

К слову замечу, что, как я уже сообщал в предисловии, отдельные записи Л.П. Берии на сходную тему я объединял в один текст. Причём объединение производил по принципу единства темы, а не строгой последовательности возможной хронологии.

К тому же недатированные записи, как следует из их содержания, практически полностью относятся к периоду после 1950 г., поэтому временной интервал между отдельными записями на сходную тему был в любом случае невелик, и в любом случае мы имеем дело с мыслями позднего, зрелого Берии.

После убийства Сталина Берии было, пожалуй, не до размышлений на бумаге – всё было не раз и не два обдумано до этого, а кое-что, как видим, было и письменно зафиксировано. И в этом отношении интересен вытекающий из вышеприведённых записей факт размышлений Берии в начале 50-х годов о необходимости придания спецслужбам СССР внутренних контрольных функций, закреплённых за органами госконтроля.

В некотором смысле размышления Берии на сей счёт совпадают с размышлениями В.И. Ленина в его статьях «Как нам реорганизовать Рабкрин», «Лучше меньше, да лучше» и ряде других.

Интересно и то, что изложенные выше мысли Берии были, фактически, заложены в проект Положения о новом МВД СССР, который разрабатывался в МВД СССР после возвращения туда Л.П. Берии при активном интересе к нему нового министра.

То, что Л.П. Берия был намерен превратить МВД СССР из органа с карательной направленностью в орган с прежде всего контрольной направленностью, подтверждает его сын в своей книге об отце. И это очень похоже на правду. Предупреждение негативных явлений всегда эффективнее ликвидации уже возникших явлений. К тому же такой подход и намного дешевле. Берия хорошо понимал значение оптимизации государственных усилий и всегда был сторонником режима жёсткой экономии там, где это не мешало решению основной задачи.

Когда в Потсдаме Трумэн сообщил товарищу Сталину об их испытании Бомбы, мы уже знали, что оно должно пройти со дня на день, так что товарищ Сталин не удивился, но сразу мне сказал: «Надо как можно быстрее все уточнить. Может они нас за нос водят. Им сейчас блеф очень важен» Но после атомных бомбардировок Японии самое главное мы узнали, что Бомба есть, и это оружие серьезное и даже страшное.

Момент был очень тяжелый. Армия у нас была сильная, а все могло пойти насмарку. Маршалы плохо понимали, что война теперь меняется. А она уже изменилась, хоть непосредственно в военных действиях Бомбу не применили.

Уже тогда в Германии товарищ Сталин мне сказал, что наверное мне придется все больше внимания уделять Атомным Делам. А после бомбардировки Хиросимы все решилось быстро и был образован Специальный Комитет.

Когда все начиналось, полная секретность была нужна. Если бы в Америке узнали, как быстро мы их догоняем, еще неизвестно, чем бы кончилось. Может они все бросили бы на диверсии, чтобы затормозить. А могли и перейти к террору против главных ученых и инженеров. Тоже могли затормозить и даже сорвать работу. Но сейчас полная секретность уже начинает мешать. В Америке сразу написали книгу и там народ знает, что это все недешево стоит. А мы сказали, что секрета Атомной Бомбы не существует, а народ не видит, какой ценой это досталось. Политически получается неправильно. Когда я предложил товарищу Сталину написать для открытой публикации что-то вроде русской книги Смита, он сразу согласился и сказал: «Пишите, а потом издадим».

И это дело мы до конца доведем.

К концу 1945 г. я заканчивал дела по Наркомату и работал с Сергеем Кругловым по передаче дел по Наркомату. За Наркомат я не боялся, потому что Круглов работник крепкий, умеет думать и видит перспективу. Мы с ним хорошо поработали до этого и сейчас тоже хорошо работаем.

Уходил я из Наркомата, было жалко, большой кусок судьбы остался позади. Но в целом я с удовольствием перешел из Наркомата на работу в Совмине в качестве Заместителя товарища Сталина и в Специальном Комитете в качестве Председателя. Работать в экономике все-таки интереснее. Тут можно развернуться с такой работой, что четко виден результат. В 1944 г. начали раскручивать атомную промышленность, а через пять лет уже сделали Бомбу. Смотришь, голое место, а через несколько лет уже комбинат, город, кипит жизнь. Это дает новые силы, а на Лубянке работа нервная и напряженная, а в окно видишь одно и то же.

В Англии через 50 лет рассекречивают любые архивные документы. У нас такого закона нет, но надо подумать. Без документов нет архивов, а без архивов нет исторической науки. История – это прошлое, а без прошлого нет будущего, это не я открыл, но это так и есть.

Если мы будем рассекречивать архивы через 50 лет, то архивы по Бомбе будут рассекречены только в конце века. Меня тогда уже давно не будет, и никого из тех, кто руководил работой по Бомбе, тоже не будет, но чем больше мы рассекретим, тем лучше будет видно, что мы все работы провели так быстро в первую голову потому, что у нас уже была своя база. Не такая как у Америки, нам от царизма достались лапти и дворцы, а в Америке уже тогда были десятки фирм, которые работали на науку. Но мы свою базу уже до войны хорошо заложили, а потом только развивали, не считая перерыва на оккупацию тех институтов, которые были в Киеве и в Харькове. Как-то мне сказали, что буквы РДС люди расшифровывают «Россия делает сама». Я товарищу Сталину рассказал, он сказал: «И правильно расшифровывают».

В Америке над Бомбой работали три года, но у них были ученые со всего мира, и наука развивалась еще в прошлом веке. И в Америке на науку давно выделялись большие средства. А мы сделали Бомбу примерно за пять лет. И ученые были кроме наших только немцы. Немцы, конечно, помогли крепко, профессору Рилю мы даже дали звание Героя Социалистического Труда, но все равно основное сделали сами.

О всем этом надо написать, тем более что немцев все равно скоро надо будет отпускать домой, а там им рот не закроешь. Поэтому нашу историю Атомных Работ надо написать без искажений.

* * *

Когда началась война, мы такого начала не ожидали. В последние дни армия получила все приказы и товарищ Сталин был уверен, что армия остановит наступление в первые же дни. У Тимошенко и Жукова были планы наступать до Германии, но товарищ Сталин говорил, что дай бог выдержать удар и стабилизировать фронт. Потом можно провести такую наступательную операцию, чтобы можно было предложить немцам мир с надежными гарантиями. Товарищ Сталин имел в виду взаимно демилитаризованные зоны в полосе до 100 километров и систему наблюдателей.

А вышло иначе. Товарищ Сталин 22 июня был уверен, хотя чувствовал себя неважно. А потом в следующие дни почернел и слова цедил. Очень жестко себя вел. А через неделю…

Нет, об этом так не напишешь (см. комментарий ниже. – С.К.). Главное было то, что мы образовали ГОКО, и с этого момента товарищ Сталин так впрягся, что и сам тянул как вол, и другие за ним тянулись всю войну. Он просто переступил через себя и повел нас к Победе. Я иногда думаю, как он точно выбрал себе партийную кличку. Получается, что молодым был, а уже знал, что ему всю жизнь придется стальным быть.

Комментарий Сергея Кремлёва

Слова Л.П. Берии: «Нет, об этом так не напишешь», – несут в себе, на мой взгляд, очень важную историческую информацию. Они лишний раз подтверждают факт очень серьёзного, почти катастрофического кризиса в высшем советском руководстве в начале войны и прежде всего – кризиса в поведении Сталина.

С одной стороны, факт такого кризиса был вроде бы признан уже Хрущёвым в его докладе «о культе личности» на ХХ съезде КПСС. Однако заявление Хрущёва о том, что Сталин уже в первый же день войны сломался и уехал на «ближнюю» дачу, было лживым от начала до конца. Тем не менее анализ Журнала посещений кремлёвского кабинета И.В. Сталина, анализ ряда воспоминаний (в частности, А.И. Микояна), а также анализ письма Л.П. Берии, написанного им после ареста Г.М. Маленкову, показывают, что Сталин действительно испытал сильный душевный надлом, но не сразу, не в первый день войны, а позднее – примерно через неделю, после сообщения о сдаче Минска.

Вышеприведённая недатированная запись Л.П. Берии тоже содержит косвенное указание на то, что кризис наступил через неделю. Прямо писать об этом Берия не стал, поскольку свои записи он, надо полагать, рассматривал как наброски воспоминаний. Но тон записи говорит сам за себя.

Однозначно документированной картины первой военной недели мы, скорее всего, уже не получим, даже при полном открытии любых архивов. Однако сегодня вполне возможна её реконструкция. Так, не приходится сомневаться в том, что в последнюю предвоенную неделю Сталин осознал скорую неизбежность войны и примерно 18 июня 1941 г. санкционировал приведение войск в боевую готовность.

Объективно боевой и военно-технический потенциал РККА вполне позволял ей выстоять в приграничном сражении в течение двух-трех недель, не пропуская агрессора на свою территорию далее 100…150 километров. Поэтому Сталин имел основания для относительного спокойствия и уверенности в том, что принять катастрофический характер события не могут никак. Но произошла катастрофа, и в реальном масштабе времени, в первую военную неделю, можно было лишь гадать, почему так произошло. Даже сегодня полного и точного ответа на этот вопрос мы не имеем, хотя обоснованные предположения высказать можно. И фактор прямого предательства части генералитета в Западном и Киевском Особых военных округах и в Москве должен рассматриваться здесь как один из значащих. И не только генералитета.

Война особенно показала, как важно иметь крепкие кадры сверху донизу. Мои пограничники первое время немцев и сдержали, оборонялись лучше, чем армейские части. Товарищ Сталин потом сказал, что для пограничников надо бы учредить особую награду за участие в войне, но разговор шел при маршалах и они начали возражать. Так и не получилось ничего. А можно было учредить медаль за приграничные бои 1941 г. Только почти все, кого надо было бы награждать, там на границе и остались.

Пока шла война, наши органы выполняли большую работу. Вся серьезная работа в немецком тылу шла через нас, партизанский штаб тоже на нас опирался. Тут обстоятельства деликатные, партизаны всегда напирали на роль партийного руководства, а о чекистах вспоминали редко. Но ЧК всегда рассматривались Центральным Комитетом как государственный орган, наиболее тесно связанный с партией и практически проводящий линию партии по ряду важнейших вопросов. Так что нельзя противопоставлять ЧК и партию. Об этом надо сказать прямо.

Когда для меня был самый тяжелый период войны? Сейчас я вспоминаю, все было тяжело, но особенно тяжело мне пришлось в 1942 г., когда товарищ Сталин послал меня на Кавказ спасать обстановку. Тогда он сказал: «Тут, Лаврентий, тебе и карты в руки. На Кавказе лучше всего могут разобраться два человека, я и ты. Но я уж в Москве буду, а ты двигай в Тбилиси, и если Кавказ сдашь, в Москве можешь не появляться». И я поехал.

1942 год начался для нас с больших успехов, почти до апреля мы наступали, отбросили немцев и кое-кто думал, что в этом году можем дойти даже до границы.

Тогда рассчитывали так. Немцы дошли до Москвы за четыре месяца со свежими силами. Теперь немец уже не тот, мы тоже не те, окрепли, набрались опыта. Производство вооружения растет, так что если наступать с мая, то к осени можно взять обратно Белоруссию, Одессу на юге и дойти хотя бы до Риги на севере, а может пройти и дальше.

Товарищ Сталин считал, что можно выйти на линию Рига – Минск – Киев – Одесса, но уверен не был. Он считал, что нам главное выдержать летний удар и наверняка взять Харьков, очистить Крым и выйти к Киеву. А получилось наоборот, пришлось отступать до Сталинграда и Туапсе.

Когда я приехал на Кавказ, дело шло плохо, и не потому что сил не было, а потому что было много разгильдяйства. Тогда я работал почти круглые сутки. Дома и стены помогают, я тогда как живой воды хлебнул. В это время давно не был дома, и воздух был другой. Работы было по горло, а я как помолодел, да и на самом деле молодость вспомнил. Все знаю и всех знаю, так что раскручиваться не пришлось, все закрутили быстро.

Много тогда людей хороших погибло, но жалко Саджая, он позже погиб, толковый был человек, с перспективой (старый соратник Берии по работе на Кавказе Алексей Саджая (1897–1942) погиб 12 ноября 1942 г. в ходе Нальчикской оборонительной операции. – С.К.).

Тяжело было на Кавказе, а когда вернулся, в Москве еще тяжелее стало, работа тоже круглые сутки, а дышать нечем. Правильно сказано, что дым Отечества нам сладок и приятен, а что говорить про воздух, особенно если это воздух гор. Никогда я так горами не дышал, как тогда в 1942 г., и никогда так горы не помогали.

На Кавказе мы обстановку удержали, а к Волге тогда как раз был главный прорыв. Но у меня уже была уверенность, что Сталинград мы удержим. Тогда мы бросили туда самых чистых людей из десантных частей. Сразу переформировали их в гвардейские части, дали гвардейские знамена даже тем, кто еще пороха не нюхал. В Наркомате Обороны тогда генералы сомневались, а я не сомневался. Если люди хорошо подготовлены и как надо воспитаны, зачем сомневаться. Если ты их воспитал, они не подведут. Если ты в себе уверен, почему им не верить?

Комментарий Сергея Кремлёва

В комментариях ко второму тому дневников Л.П. Берии я уже писал о той роли, которую сыграли в обороне Сталинграда воздушно-десантные корпуса, до боя переформированные в гвардейские дивизии. Тогда же я высказал предположение, что эта идея принадлежала не армейскому руководству, а Л.П. Берии – это было вполне в его стиле. Когда я работал над подготовкой дневников к печати, я, конечно, был знаком уже и с вышеприведённой недатированной записью, что лишний раз укрепляло меня в таком предположении. Конечно, в записях Л.П. Берии нет прямого подтверждения версии о том, что идея удостоить десантников звания гвардейцев до боя – это идея Берии. Однако основания для такой версии записи Лаврентия Павловича, на мой взгляд, дают.

После Сталинграда мы стали спокойнее. Прошел уже год войны, мы уже устали, но зато результат уже увидели, и стало ясно, что войну мы рано или поздно, выиграем. Товарищ Сталин одно время надеялся в 1943 г. на Второй Фронт, а потом понял, что и в этот год мы будем воевать сами.

Тут перелом настоящий дала Курская Дуга. Воевали и там люди по-разному, не все воевали умело, но уже научились смерти не бояться и воевать как надо. А потом уже все для меня пошло накатано, потому что все определилось и по Наркомату, и по ГОКО. Кого-то награждал, кого-то снимал, но все уже шло как по часам. Когда Днепр форсировали и взяли Киев, товарищ Сталин сказал: «Ну, теперь будем кончать в Берлине».

Я спрашиваю: «А союзники не опередят?». Товарищ Сталин усмехнулся и говорит: «Теперь как ни старайся, не успеют. Они раньше лета (имеется в виду лето 1944 г. – С.К.) наступать не начнут, а мы к лету уже в Польше будем. Польшу нам надо кровь из носа занять всю, и хотя бы Восточную Пруссию. В Болгарию они не успеют точно, и Болгарию мы не отдадим. А насчет остального посмотрим. Главное – занять Польшу, тут Черчиллю маком будет».

Я не понял, спрашиваю: «Как это маком?» А товарищ Сталин дулю скрутил, под нос мне сунул и сказал: «А вот так!»

Много за войну было всякого, но не все сказать можно. Да и незачем. В истории главное какой результат и какой ценой. А кто что кому сказал, неважно. Мы много чего друг другу говорили, но главное то, что мы делали, что люди делали.

В капиталистических странах ты сегодня руководишь страной, а завтра только женой командуешь, и то у кого как. Черчилль считался выдающимся лидером, хотя против товарища Сталина кишка у него тонкая, а война кончилась, выборы прошли, и Черчилля скинули. У нас такого нет и не будет.

У нас человек растет по-другому, в конкретном деле. Так что если поднялся и должности соответствуешь, будешь лямку тянуть, пока жив. На пенсию пока никого не отправляли, все на боевом посту. Потому и ответственность по-другому чувствуешь, знаешь, что на том участке, который тебе поручен, ты полный хозяин, но и спрос полный.

В Америке линию не президент определяет, а клуб капиталистов. А у нас линию определяем мы сами. Но главный стержень дает товарищ Сталин. Он умеет посмотреть сразу со всех сторон и заглянуть вперед. В 1944 г. были разные мнения, где наносить главный удар, а товарищ Сталин после Киева сказал: «Следующий год должен стать годом непрерывных ударов Красной Армии. Мы теперь по всему фронту имеем прекрасные плацдармы, так что бить можно со всех позиций. А начнем с Ленинграда».

Тогда маршалы начали возражать, стали доказывать, что положение Ленинграда стабильное, а Ленинград – это фланг фронта, надо бить ближе к центру. Товарищ Сталин послушал, потом говорит: «Немец сейчас только две наши столицы контролирует – Минск и Ленинград. Минск оккупирован, а Ленинград в блокаде. До Минска сразу не доберемся, а Ленинград пора сделать тыловым городом. Мы теперь можем позволить себе роскошь планировать стратегические операции с учетом политического момента. Слова «блокада Ленинграда» пора сдавать в архив истории».

Это сейчас мы говорим: «10 сталинских ударов». А тогда эти удары надо было задумать, обеспечить и все провести с успехом. И все провели. Союзники уже пишут историю Второй мировой войны. Так пишут, что только союзники и воевали. А попробуй за год провести 10 стратегических наступательных операций, когда два года назад одну планировали на Харьков, и та не получилась. А тут 10 ударов за год почти один за другим.

Это такой подвиг, что надо 100 томов написать, и то мало будет. Но товарищ Сталин не торопится. В 1949 г. зашел разговор после нашего испытания Бомбы, что надо по горячим следам написать историю по Атомным делам, товарищ Сталин говорит: «Пишите». А тут был Булганин и говорит, что историю войны тоже надо быстро написать. Но товарищ Сталин не поддержал. Сказал: «Рано, пока собирайте и сохраняйте все документы. Все положите в архивы, а разбираться будут после нас. А то перехвалите себя».

Булганин говорит: «А Лаврентий Павлович себя не перехвалит? Война у всех на глазах прошла, а у него дело секретное, темное, кто проверит, все так, как было написано, или в розовых тонах».

Товарищ Сталин тогда хорошо ответил. Он сказал: «Вот потому, что это дело было секретное, надо будет сразу людям рассказать, чтобы все знали и гордились. Чтобы знали, на что деньги и силы тратить пришлось, что мы за пять лет сделали. А что мы за четыре года войны сделали и без историков все знают».

Потом посмотрел на Булганина, и говорит: «И если честную историю войны писать, не очень она удобной для генералов получится». Сказал, как припечатал, и правду сказал. Но с этим пусть будущие историки разбираются, а архивами мы их обеспечим.

Комментарий Сергея Кремлёва

Выше приведены весьма интересные, на мой взгляд, сведения о том, каким был подход Сталина к освещению современных ему исторических событий, в том числе – событий Великой Отечественной войны. К сожалению, надежды И.В. Сталина и Л.П. Берии на то, что полнота исторических архивов станет залогом и фундаментом объективной истории войны, в послесталинском СССР не оправдались, а в антисталинской «Россиянии» вообще улетучились.

Уже первая – хрущёвская шеститомная – история войны была полна инсинуаций в адрес Сталина и умалчиваний о всём, для Хрущёва и маршалитета неудобном.

Берия из той «истории» почти выпал. «Почти» потому, что дважды его на страницах той «истории», всё же, упомянули, и оба раза – оболгав. Наркому внутренних дел Л.П. Берии приписали запрет на перехват германских самолётов, залетавших в первой половине 1941 г. на нашу территорию, хотя это был общий запрет как для погранвойск, так и для приграничных Особых военных округов.

Кроме того, на Берию свалили якобы «обескровливание» РККА после чисток 1937 г. Но в том году Берия работал в Тбилиси первым секретарём ЦК Компартии Грузии и не имел никакого отношения к ликвидации заговора в армии и к аресту группы Тухачевского – Якира.

Сталин и Берия об архивах тщательно и деятельно заботились. Хрущёв и хрущёвцы начали их деятельно уничтожать. После брежневских, относительно безопасных для архивов, лет наступила пора члена Политбюро Яковлева и генерала от дезинформации Волкогонова, то есть – пора уже горбачёвского уничтожения архивов, дополненного их фальсификацией. Ельциноиды эту линию горбачёвщины лишь укрепили.

Что же до «десяти сталинских ударов», то, пожалуй, не мешает хотя бы кратко напомнить современному читателю, о чём идёт речь.

Десять сталинских ударов – это ряд крупнейших стратегических операций, составивших наступательную кампанию 1944 г. Этот год начался январским ударом наших войск под Ленинградом и Новгородом – на Нарву и Псков.

Второй удар – в феврале-марте, нанесли 1, 2, 3 и 4-й Украинские фронты, разгромив группы армий «Юг» и «А» и отбросив их за Буг и Днестр.

Третий удар в апреле и мае привёл к освобождению Крыма и Одессы, а в июне пришло время для четвёртого удара – в Карелии.

Пятый удар – это знаменитая операция «Багратион» в Белоруссии, когда за июнь и июль была разбита группа армий «Центр», а Красная Армия заняла значительную часть Польши и вышла непосредственно к границам Германии.

В июле-августе войска 1-го Украинского фронта разбили группировку немецких войск на Западной Украине. Львов перестал называться «Лемберг» и вновь стал Львовом. Это был уже шестой сталинский удар, а в августе последовал седьмой удар – Ясско-Кишинёвская операция.

В результате восьмого сталинского удара в сентябре-октябре в Прибалтике, русские войска начали «варить» «уху» в Прибалтийском «котле». Более 30 немецких дивизий были отрезаны от Восточной Пруссии, прижаты к побережью Балтийского моря между Тукумсом и Либавой и затем ликвидированы. Была освобождена почти вся Прибалтика и выведена из войны Финляндия.

В октябре 1944 г. в Карпатах и Венгрии был нанесён девятый удар, длившийся до декабря. Тогда же был освобождён Белград.

В октябре же начался и последний, десятый сталинский удар 1944 г. – войска Карельского фронта, наступая от Мурманска на Печенгу, ликвидировали угрозу нашим северным морским коммуникациям.

К концу 1944 г. были выведены из войны союзные Германии Финляндия, Болгария, Румыния и Венгрия, а боевые действия перенесены уже на территорию рейха.

Такой была история России когда-то.

Сегодня ситуация изменилась на прямо противоположную – внешний мир и внутренние предатели то и дело наносят по России один за другим антисталинские удары.

Да, после 1943 г. война пошла пополам с политикой. Приходилось приносить жертвы в интересах будущего. Товарищ Сталин тогда говорил: «Россия всегда жила в условиях враждебного окружения, а теперь появилась возможность окружить Россию защитным поясом буферных держав. А может и лучше, чем буферных, а союзных нам держав. Особенно важно иметь лояльную к нам Польшу, потому что агрессия из Европы всегда шла в Россию через Польшу (этот тезис Сталин выдвигал и на Ялтинской и Берлинской конференциях 1945 г. – С.К.)».

Я с большой политикой впервые имел дело в Тегеране, тогда много чем пришлось заниматься (в том числе и обеспечением безопасности участников Тегеранской конференции. – С.К.), но на все обсуждения товарищ Сталин меня привлекал. Для меня была хорошая наука, я привык все делать быстро, а в дипломатии надо умение тормознуть. В этом смысле контакты с иностранцами приносят большую пользу. Тут не нажмешь, как на своих, а свою линию надо провести. Но мне такая тренировка редко выпадала, только в Тегеране и потом в Берлине.

Когда все время приходится работать при недостатке времени и в сжатые сроки, то привыкаешь работать быстро и принимать решения быстро. Бывает и ошибаешься. Правильно говорят, что время – деньги. Но если очень будешь спешить, можно потерять и деньги, и сроки. Тут мне помогал всегда мой опыт по разведке. Разведчик должен уметь сидеть как кошка перед норкой мышки. Но должен уметь рискнуть. Руководитель тоже должен уметь и ждать, и быстро соображать. Говорят, что нет худа без добра. Война нам очень помешала и забрала очень много хороших, преданных и толковых работников. Но война и дала нам много хороших, преданных и толковых работников взамен. Теперь важно воспитать смену.

У меня было в жизни пять крупных периодов. Первый – это работа в ЧК. Второй – работа в Заккрайкоме и в ЦК Грузии. Третий – работа в Наркомвнудел СССР, потом четвертый – война. А пятый – это работа сейчас, по Совмину. Каждый период мне дал свою закалку и свой опыт. И люди в каждом периоде были разные. И время прошло, и сам подход был разный.

С кем я работал? Я работал с разведчиками, с оперативными работниками, с партийными и советскими работниками, с военными, и с учеными и инженерами. Сейчас вспоминаешь, оцениваешь, и надо признать, что проще всего мне было работать с хорошими инженерами. Самый некапризный народ, и склок меньше всего. Я давно заметил, чем человек дальше от стола в кабинете и ближе к конкретному делу, тем с ним проще разговаривать. У него времени на переливание из пустого в порожнее нет, и привычки к этому нет.

Долго у меня работа была не на виду у людей. Но на Кавказе даже если в ЧК работаешь, все равно тебя все знают. Когда стал во главе Кавказа, тогда весь Кавказ меня знал, и я знал весь Кавказ. Был на виду, все время на людях и с людьми. Это дает хороший заряд, но недолго это было.

Приехал в Москву и снова начал работать в тени. И сейчас так работаю. Вроде люди и знают, но не так, как было на Кавказе. Бывает, с новым человеком говоришь, видно, что он не с тобой говорит, а с твоей должностью. Потому что если он к моей работе дела не имел, то не знает, каким я для него буду руководителем. У хорошего начальника как? Вначале он работает на авторитет, потом авторитет работает на него. Проще всего работать Молотову и Кагановичу, их все знают. А я все равно в тени. Вот высотные здания. Сколько я души в них вложил, а кто знает. Только те, кто строил, те только и знают, и то не все, а только главное начальство. Думаю, об этом тоже надо будет написать подробнее. Не хвалиться, но сказать надо.

Маяковский хорошо написал: «Сочтемся славою, ведь мы свои же люди». Но дело не в славе. Когда у руководителя авторитет в народе, проще руководить. Для будущего Советской власти важно, чтобы и авторитет у руководителя был, и чтобы он не перерождался. Тут важно чувство меры.

Наброски политических портретов

От составителя и комментатора

В этом разделе даны своего рода наброски политических и житейских портретов различных современников Л.П. Берии. По структуре эти наброски весьма неоднородны. Конкретные детали перемежаются общими рассуждениями, и, наоборот, обобщённый тезис порой подкрепляется примером из жизни и деятельности того или иного деятеля партии или правительства.

Наличие этих недатированных записей тоже объясняется, скорее всего, намерением Лаврентия Павловича со временем дать картину эпохи в своих воспоминаниях. Каждому, даже самому незаносчивому и скромному, человеку хочется адекватной оценки своих заслуг, недаром было сказано: «Доброе слово и кошке приятно». Но как раз Берии в этом отношении не повезло ещё при его нахождении на вершинах власти.

По сути, его хорошо и всесторонне знала только Грузия – Грузия в широком смысле слова, то есть – непосредственно Иверия, Абхазия, Аджария и т. д. Берия оказался наиболее крупным и успешным реформатором Грузии. Он в считаные годы вывел её из относительного союзного захолустья в, так сказать, люди.

Вспоминая одну весёлую (а, значит, и умную) советскую классическую кинокомедию, можно сказать, что Урал был кузницей Союза, Украина – житницей, Крым – всесоюзной здравницей, а Кавказ был и кузницей, и житницей, и здравницей. И в таком преображении Кавказа, приморские болота которого трудами Берии и его «команды» превращались в цветущий край, роль первого секретаря ЦК Компартии Грузии была ведущей.

Именно при Берии был создан новый Тбилиси, сохранив при этом весь исторической аромат старого Тифлиса. Именно Берия выстраивал экономику Грузии так, что она становилась важной частью общесоюзной экономики. Берия превращал Грузию в страну с развитыми высшим образованием и наукой, Берия делал Грузию республикой молодых физкультурников и спортсменов. В то время, когда во главе Грузии стоял Берия, только две не московские футбольные команды пользовались всесоюзной популярностью: киевское «Динамо» и тбилисское «Динамо» – детище Берии.

В Грузии всё это хорошо знали, и грузинская масса всё это ценила. Но в масштабах СССР эти заслуги Берии не только перед грузинским, но и перед всем советским народом, были известны мало. А его работа в Москве тоже проходила не очень-то на виду у страны, и сетования Лаврентия Павловича на то, что широко известны Молотов и Каганович, были вполне обоснованны. И в намерении написать о своей эпохе и о себе в ней угадывается не только естественное желание крупной исторической фигуры дать своё видение жизни и истории, но и вполне естественная горечь от сознания общественной недооценки своего значения для страны и её истории.

Отсюда, возможно, и проистекало желание дать зарисовки некоторых своих коллег, прежде всего – из ближней, наиболее доверенной, «команды» Сталина и пусть не впрямую, сравнить их и себя.

Думаю, не случайно (и я обращаю на это особое внимание читателя) в недатированных записях Берии нет ничего ни о Булганине, ни о Микояне, ни о Хрущёве, а о Молотове имеются лишь скупые обмолвки. Возможно, Берия и писал о них, но эти записи или сразу же были уничтожены хрущёвцами, или не попали в поле зрения «группы “Павла Лаврентьевича”».

Но, скорее всего, Берия ничего о Булганине, Микояне и Хрущёве не написал.

К Булганину Берия был, думаю, достаточно прохладен. И, скорее всего, потому, что Сталин ценил Булганина больше, чем тот стоил, а вот Берию Сталин почти до конца своей жизни ценил меньше, чем тот стоил. Иногда Берия оказывался на втором плане в то время, когда Булганин выдвигался на авансцену – как это имело место быть после войны с председательствованием Булганина на заседаниях Совета министров СССР. Всё это не могло не отразиться на отношении Берии к Булганину.

Микоян же к началу 50-х годов (а недатированные записи Берии относятся к периоду никак не раньше, чем где-то 1951 г.) был, судя по некоторым деталям, человеком с двойным дном. Не раз выезжая за рубеж и имея некритический склад ума, Микоян вполне мог разочароваться в практике социалистического строительства и даже как-то сблизиться с представителями космополитической мировой элиты.

Я понимаю, что последнее предположение выглядит чересчур смелым, если не авантюрным, однако я от него не отказываюсь. Возможно, этим своим тайным связям, а не только умению вести весьма гибкую линию, Микоян и обязан тому, что прожил «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича».

Так или иначе, по натуре Микоян вряд ли был близок Берии, хотя из всех членов высшего руководства знакомство Берии с Микояном было самым давним – ещё по подпольной работе в Баку в период Гражданской войны.

С Хрущёвым Берия был, как можно судить и по ряду документов, и по дневникам Берии, в формально достаточно хороших, и даже временами чуть ли не приятельских отношениях. Во всяком случае на такие отношения явно набивался сам Хрущёв. В своём «письме из бункера» на имя Маленкова, написанном уже после ареста, 1 июля 1953 г., Берия, обращаясь к Хрущёву, написал следующее (пунктуация мной исправлена):

«Никита Сергеевич! Если не считать последнего случая на Президиуме ЦК, где ты меня крепко и гневно ругал, с чем я целиком согласен, мы всегда были большими друзьями. Я всегда гордился тем, что ты прекрасный большевик и прекрасный товарищ, и я не раз тебе об этом говорил, когда удавалось об этом говорить, говорил и т-щу Сталину. Твоим отношением я всегда дорожил».

Достаточно дежурные и, что самое важное, не содержащие ничего конкретного, фразы. Они мало убедительны, особенно если сопоставить их с другими местами письма, содержащего обращение ко всем членам старой «команды» Сталина, составившим после его смерти Президиум ЦК, – Маленкову, Молотову, Ворошилову, Булганину, Кагановичу, Микояну и в третьем лице – к Сабурову и Первухину.

Отношения Берии с Молотовым тоже вряд ли были очень уж безоблачными, особенно после того, как Молотов доказал свою неспособность эффективно руководить советским Атомным проектом, а Берия, напротив, доказал свою способность успешно его реализовать. Тем не менее Берия наверняка относился к Молотову лучше, чем Молотов к Берии.

Завершая это введение, отмечу, что в этот раздел включены также некоторые записи, касающиеся, так сказать, общих кадровых вопросов и проблем компетентного руководства.

У нас книги о героях революции и гражданской войны пишут когда их уже нет в живых. При жизни тоже хвалят, если только к стенке не ставят, и такое бывало. Но есть документы, и кто что делал и как делал из бумаг узнать можно.

А почему он так делал и как он жил, это из документов не узнаешь, а когда вспоминают люди рангом ниже, то получается все равно снизу вверх. А чтобы ровно вровень, для этого надо, чтобы о человеке написал равный, или хотя бы тоже крупный человек.

Лучше всего о Ленине написал Максим Горький, но он и сам был великий писатель. Человек был и дрянь, но талант не отнимешь, так что и написал точно. А ещё о Ленине хорошо написал товарищ Сталин, он сказал, что Ленин – горный орел. Не просто орел, а горный орел. Ленин смог над всеми подняться, а гордости не потерял, бога из себя не изображал. В степи орел летает, кажется, высоко, а разве высоко по сравнению с горами. Тут надо выше всего взлететь, выше солнца, и чтобы не обожгло.

Товарищ Сталин тоже горный орел, а мы тянемся, тянемся, а так высоко как он не полетим. Это талант, так все видеть и всех в руках держать.

О Троцком, Бухарине и др

Я всех видел, могу сравнивать. Вот Троцкий. Когда он был в руководстве, я был еще на большом расстоянии, но видеть его в деле приходилось, так что он для меня – живой человек, могу судить. А что Троцкий? Троцкий себя с Лениным равнял, а на самом деле был павлин, и до конца был павлин.

Под конец он был ручной попугай. Делал, что говорили. Мы давно сказали что он агент империализма. А надо будет рассекретить документы и показать на прямых примерах, что Троцкий в Мексике снюхался и с Гитлером, и с Черчиллем, и с Америкой. На кого только не работал, лишь бы против товарища Сталина. А разве их можно равнять?

Горький написал о Ленине, что он был свой, товарищ, а Плеханов был партийным барином. Так и Троцкий с товарищем Сталиным. Товарищ Сталин и барин Троцкий. Даже по окружению было видно, как люди вокруг одного стоят и как вокруг другого. Троцкий сразу выделялся, когда был в центре, а товарищ Сталин в людях не теряется, хоть себя не выпячивает.

Сразу видно – вот Троцкий, а вокруг люди. А у товарища Сталина наоборот – вот люди, а среди них стоит товарищ Сталин. Троцкий был барин. И Зиновьев был барин, только на свой лад, что-то вроде Керенского, Манилова и Ноздрева вместе. А Каменев сидел последние годы как мышка, скромный. А если присмотреться, видно было, что из него так и перло, что это он должен руководить страной, а не Сталин.

Тогда претендующих хватало. Был такой Рютин. Сейчас о нем уже и не помнят, а было дело, за одно чтение платформы Рютина из партии исключали. И правильно делали. Парень был здоровый, много читал, а не в коня корм. Корчил из себя вождя и теоретика, а не тянул даже на крупного практического работника, зато болтать был мастер. И кончил плохо. Думал, что он тоже орел, а оказалось – чижик.

Комментарий Сергея Кремлёва

На фигуре Рютина, помянутого Л.П. Берией, стоит остановиться подробнее.

Мартемьян Никитич Рютин, член РСДРП(б) с октября 1914 г., родился 13 февраля 1890 г. в деревне Верхне-Рютино Балаганского уезда Усть-Удинской волости Иркутской губернии в крестьянской семье.

Начал работать с 13 лет на кондитерской фабрике в Иркутске, потом – «мальчиком» в мелочной лавочке, то есть – настоящей пролетарской закалки в хорошем рабочем коллективе не получил. Хотя позднее, на вопрос анкет о социальном статусе, отвечал: «интеллигентный пролетарий».

Ответ для характеристики Рютина вполне показательный. Он много читал, любил полемику, но его претензии на глубину были намного большими, чем его глубина, зато самооценка всегда была крайне завышена.

С началом Первой мировой войны Рютин был направлен в школу прапорщиков, окончив её, служил в Харбине, и в сентябре 1917 г. был избран председателем объединённого Совета рабочих и солдатских депутатов Харбина и председателем Харбинского комитета РСДРП(б), став также редактором еженедельного партийного журнала «Борьба». Затем – гражданская война, из которой Рютин вышел партийным работником.

С 1924 г. он стал работать в Москве, вначале заведующим отделом агитации и пропаганды Московского комитета ВКП(б), затем – секретарём Краснопресненского райкома Москвы, с 1927 г. – кандидат в члены ЦК. В декабре 1925 г. на XIV съезде ВКП(б) активно поддержал Зиновьева и Каменева, затем составил антисталинское обращение «Ко всем членам ВКП(б)». Сталин потребовал исключения Рютина из партии, но за Рютина заступился Киров.

В борьбе с троцкистами Рютин вроде бы поддерживал Сталина, но всегда по-своему. И 8 октября 1928 г. на заседании Оргбюро ЦК Сталин бросил Рютину жёсткий упрёк: «Может быть, вы человек смелый, но очень трудно поверить, чтобы Ваша политическая ошибка была случайностью».

И она не была случайностью… Рютин, как и схожие с ним натуры, считал себя избранным, хотя был всего лишь званным. Уже осенью 1930 г. Рютин, тогда председатель Управления фотокинопромышленности, был арестован органами ОГПУ на основании агентурно-оперативных данных.

В стране шла первая пятилетка, были неудачи, но в целом намечался первый грандиозный успех. А Рютин и рютины каркали о «провале», «крахе» и т. д.

Впрочем, тогда Рютин был освобождён из-под ареста с личной санкции Сталина. Киров был ещё жив, но за Рютина уже не ходатайствовал. Сталин же, вопреки инсинуациям разного рода «правдюков», был порой терпим к коллегам до неразумного. Надо было совершить явное преступление против народа, партии и государства, чтобы обеспечить себе гнев Сталина.

Рютин на этот путь и встал. Почти сразу после освобождения он организовал подпольный «Союз марксистов-ленинцев», где не пахло ни марксизмом, ни ленинизмом, зато вовсю воняло антисталинизмом. В 1932 г. из-под пера Рютина (впрочем, одного ли Рютина?) вышел документ, ставший известным как «платформа Рютина». В её основе лежали следующие тезисы:

«1. Ликвидация диктатуры Сталина и его клики.

2. Немедленный слом всей головки партийного аппарата, назначение выборов партийных органов на основе подлинной внутрипартийной демократии с созданием твёрдых организационных гарантий от узурпации.

3. Немедленный чрезвычайный съезд партии.

4. Решительное и немедленное возвращение партии по всем вопросам на почву ленинских принципов».

Всё это на бумаге выглядело вполне демократически, а реально было лишь выражением неуёмных, неумных и ничем не обоснованных амбиций. Реализация «платформы Рютина» означала бы полный срыв пятилетки, утрату непрочной стабильности, смуту и… И – почти неизбежную внешнюю интервенцию в сочетании с внутренней контрреволюцией, а иными словами – гибель советской власти и СССР.

При этом Рютин не был врагом советской власти в том смысле, что он не желал ей гибели. Но он, конечно же, был злейшим врагом советской власти, потому что с начала 30-х гг. быть противником Сталина, а это и означало тогда быть – на деле – врагом советской власти. И хотя Рютин был не сознательным врагом, а законченным политическим дурнем с инициативой, в качестве такового он становился опаснее врага.

«Платформа Рютина» не могла получить в партии и в народе массовую поддержку, наиболее развитая и сознательная часть народной и партийной массы уже поняла, что правда – за Сталиным. Однако «платформа Рютина» могла сплотить все антипартийные силы, а поскольку «правые» и троцкисты были почти исключительно аппаратчиками или разного рода руководителями, такое сплочение грозило заговорами, террором, ослаблением СССР.

В сентябре 1932 г. Рютин и члены «Союза марксистов-ленинцев» были арестованы. Следствие шло до января 1937 г. 10 января состоялось судебное заседание, где Рютин виновным себя не признал и отвечать на вопросы отказался. В тот же день он был расстрелян. Реабилитирован он был лишь в 1988 г. – уже комиссией антикоммуниста и одновременно члена горбачёвского «Политбюро» ЦК КПСС А. Н. Яковлева. Даже хрущёвцы обелять Рютина побоялись.

В 1990 г. были опубликованы некоторые письма Рютина из Верхне-Уральского и Суздальского политизоляторов. Из них видно, что кости ему никто не ломал («…Самочувствие удовлетворительное, здоровье даже несколько улучшилось, чему содействуют прогулки (две часовых прогулки в день…) и добровольный физический труд (расчистка дорожек от снега), которым я иногда занимаюсь. Кончил Герцена, Фейербаха, Кропоткина… и 7–8 № «Под знаменем марксизма». Взялся за Гаузенштейна – «Искусство и общество»… и т. д.).

Чтобы лучше понять уровень этого незадачливого и самозваного «кандидата» в руководители государства, находящегося в преддверии тяжёлых испытаний, достаточно привести взгляды Рютина на будущую войну, изложенные им в письме родным от 31 августа 1933 г.:

«1. В грядущей войне на европейских театрах, если это в особенности произойдёт через 4–5 лет, не меньше, пехота – даже и технически оснащённая до отказу – будет играть второстепенную роль.

2. Наземная артиллерия, которую сейчас все страны усиленно развивают и совершенствуют, окажется (за исключением зенитной) в значительной части не нужной и не использованной.

3. Кавалерия (даже и механизированная) может быть использована лишь на малокультурных и второстепенных театрах войны.

4. Решающими родами оружия в грядущей войне будут авиация, дирижабли (!! – С.К.) и химия.

5. Будут в широких размерах применены новые виды оружия – электричество, всякие невидимые химически действующие лучи (опыты уже производятся в широких размерах) и бактериология.

6. Отсюда радикальная ломка принципов стратегии и тактики.

7…Эти выводы – плод моего собственного смелого измышления…».

Вот уж что точно, то – точно. «Смелые измышления» Рютина даже дилетантскими не назовёшь! Даже для 1933 г. это было, по преимуществу, просто бредом сивой кобылы. Рютин и ему подобные имели наглость претендовать на замещение Сталина, но если бы во главе СССР в 30-е гг. оказались, не дай бог, подобные «смелые» «лидеры», а не Сталин и его «команда», то…

Впрочем, стоит ли пояснять – чем бы это всё закончилось для России?

Вернёмся лучше к записям Л.П. Берии.

Рютин тогда мог много напакостить, от глупости и фанаберии. Дурак был, но с энергией, могло выйти плохо. Но я тогда сидел в Тифлисе и был от основных событий далеко. Но даже когда мы разматывали последние ниточки в 1939 г., имя Рютина в показаниях всплывало.

Мы эти корни и сейчас еще вряд ли все вырвали, поэтому товарищ Сталин каждый раз напоминает о бдительности и прав. Чем мы сильнее, тем больше желающих нас уничтожить. Рютин мне чем-то напоминает Вознесенского (Н.А. Вознесенский, бывший член Политбюро ЦК в 1947–1949 гг., Председатель Госплана СССР. – С.К.). Думаю, если бы Вознесенский был лет на десять старше, он вполне мог бы найти общий язык с Троцким и троцкистами. Очень уж себя любил и других не уважал. По духу – вполне троцкист. Но когда Троцкий был на коне, Вознесенский еще ролей не играл.

Троцкий даже не себя любил, а свою будущую роль в истории. Очень заботился, и думал, что умнее его нет. Еще один такой был умный – Николай Бухарин. Ко всем мог подобраться, любого уговорить. И товарищ Сталин ему верил, и я ему верил когда-то, но пришло время и вера вышла.

Вроде и умный Николай Иванович был человек, вроде и уважать было за что, а на поверку скользкий был человек. И тоже думал, что он товарищу Сталину ровня, а на самом деле он ничего не стоил по сравнению с любым из тех, кто твердо шел за товарищем Сталиным.

Вначале Бухарин, Каменев и Зиновьев просто нос стали драть, возомнили, что они могут быть главными вождями. А кончили работой на Троцкого и чужие разведки. Товарищ Сталин говорил: «Пойдешь налево, придешь направо». Николай Иванович был левым коммунистом, а стал правым заговорщиком. Еще и дочку Ларина с толку сбил. Жалко девчонку, даже не скажешь, что сама себе судьбу испортила, Бухарин виноват, не пожалел молодости, влюбил. А ей бы жить и радоваться (Н.И. Бухарин был женат последним браком на приёмной дочери старого большевика Ю. Ларина, которая была намного моложе мужа. – С.К.).

У Бухарина всегда было так же, как у Троцкого. Всегда был вроде и товарищ, но держал себя на расстоянии, особенно умом своим гордился и образованием. Все латинскими выражениями щеголял. Все старался ввернуть. Тоже был барин. Как Лев Толстой. Ходил в косоворотке и сапогах, а за ним лакей с подносом.

И отдыхал Николай Иванович сам по себе, все его тянуло так обособиться, чтобы он один, без связи, без контактов. Товарищ Сталин давно забыл, что такое побыть наедине с собой, и мы все тоже давно забыли. Варишься в одном котле, а варишься потому, что нельзя надолго отлучиться. Отдыхаешь, а все равно на расстоянии не больше двух часов от телефона или ВЧ (высокочастотная правительственная защищённая связь. – С.К.).

Как-то приехал ко мне в Тбилиси. Говорит, хочу по горам полазить, посмотреть старые монастыри в Армении и в Грузии. Я ему говорю: «Ты, Николай Иванович, посмотри, какой мы новый Тбилиси построили, какая набережная! Поедем, новые стройки покажу, красота!». Он головой кивает, но вижу, глаза не горят. Повезли его по развалинам, вернулся, глаза горят. «Понимаешь, это же старина, история, тысячу лет назад эти камни рука человека обтесала и в стены сложила». Невысокого полета человек был.

Комментарий Сергея Кремлёва

Мнение Л.П. Берии о Троцком и т. д. безусловно имеет историческую ценность. Но лично для меня наиболее интересным в психологическом плане оказалась мысль Л.П. Берии о том, что Николай Вознесенский был сродни Троцкому по духу и по натуре. Это, на мой взгляд, с одной стороны – неожиданное, а с другой стороны – точное и глубокое замечание.

Николай Алексеевич Вознесенский (1903–1950) в 1947–1949 годах заместитель Председателя Совнаркома СССР был фигурой сложной, но его оценка Берией как потенциального троцкиста бьёт, что называется, «в точку». Я много писал о Вознесенском в своём послесловии к третьему тому личных дневников Берии, куда заинтересованного читателя и отсылаю, а здесь просто отмечу, что в последнее время Вознесенского порой представляют чуть ли не правой рукой Сталина, особенно во время войны. Однако это абсолютно не так, что убедительно доказывает анализ состава участников совещаний военной поры в кремлёвском кабинете Сталина. Непременными членами компании были тогда почти ежедневно лишь Молотов, Маленков и Берия, а Вознесенский бывал у Сталина относительно редко.

О Сергее Мироновиче Кирове

С Сергеем Мироновичем Кировым я познакомился в острый период моей жизни. Тогда я работал нелегально в Тифлисе по созданию разведывательной сети в Грузии и Армении. Это был апрель-май 1920 г. В Тифлисе меня тогда мало кто знал, но нашелся предатель, меня арестовали и выручал меня товарищ Стуруа, выручил. Нас высылали в Баку, но мне никак нельзя было возвращаться, потому что связь была на мне, с резидентами и в самом Тифлисе я уже завязал связи. Тогда товарищ Киров меня взял к себе, он только приехал в Тифлис как полпред РСФСР. Тогда мы и познакомились, хотя оказалось, что он знал меня заглазно еще когда работал в 11-й армии.

Сергей Миронович был человек веселый и легкий, людей понимал очень хорошо. В выражениях человек прямой, за словом в карман не лез. Тогда в Тифлисе говорили, что Ной Жордания (лидер грузинских меньшевиков, в 1918–1921 гг. глава правительства буржуазной Грузии. – С.К.) ненавидел Кирова так, что при одном упоминании Кирова у него руки тряслись, ненавидел и боялся. Потом, когда мы где-то в 1932 г. вспоминали в Москве те дни, Сергей Миронович много смеялся, когда я ему это напомнил. Помню, он тогда сказал: «Если у него тогда поджилки тряслись, в Тифлисе, как он нас должен сейчас ненавидеть, когда мы его из Тифлиса вышибли в Париж».

Потом меня снова арестовали, снова подвел предатель, и мы с Кировым встретились снова в Баку, когда он там был секретарем. Там я уже по делам чека имел с ним дело, и все решали быстро. Он вообще был быстрый человек, резину не тянул, а ошибался редко. Говорил: «У меня глаз газетчика. Там надо хватать все слету, ворон ловить некогда. И у большевиков глаз должен быть меткий, точный».

Когда его убили, в Закавказье был большой траур. Многие и радовались, он много кому хвост накрутил и дал по шапке. Но все честные люди тогда горевали. И товарищ Сталин, когда потом о Кирове разговор заходил, сразу темнел, очень переживал.

Комментарий Сергея Кремлёва

Сергей Миронович Киров (1886–1934), выдающийся деятель партии большевиков и ближайший друг Сталина, был связан с Кавказом прочно и давно. Ещё до революции, с мая 1909 г. до весны 1917 г., он вёл большую партийную работу на Кавказе и в гражданскую войну опять вернулся на Кавказ, сыграл важнейшую роль в восстановлении в Азербайджане советской власти, с 29 мая 1920 г. был полпредом РСФСР в меньшевистской Грузии, с июля 1921 г. до переезда в Ленинград – первый секретарь ЦК КП(б) Азербайджана.

Именно Киров, уже в первые дни пребывания в Тифлисе, выручил Берию из меньшевистской тюрьмы, куда Берия, посланный в Грузию для организации нелегальной работы, попал после ареста весной 1920 г. Киров же устроил Берию после его освобождения на службу в представительство РСФСР под псевдонимом «Лакербая».

Летом 1920 г. Берию вновь арестовывают на пути из Баку в Тифлис и направляют в Кутаисскую тюрьму. И вновь Киров хлопочет за Берию. В итоге в августе 1920 г. Берию этапным порядком выслали в советский Азербайджан.

Более года Берия работал в АзЧК при первом секретаре ЦК КП(б) Азербайджана Кирове и без ведома и санкции Кирова вряд ли мог быть переведён на работу в Тифлис.

Иными словами, Киров был для Берии старшим товарищем, которому Берия, возможно, был обязан даже жизнью. Между прочим, если бы Киров относился к Берии отрицательно, он вряд ли согласился бы с назначением Берии 1-м секретарём Закавказского крайкома ВКП(б), а мнение Кирова в глазах Сталина весило очень много.

«Товарищ Стуруа», упоминаемый в записи Л.П. Берии, это Георгий Федорович Стуруа (1884–1956), младший брат известного кавказского большевика Ивана Стуруа (1970–1931) и сам видный большевик, член РСДРП с 1901 г. Оба брата работали в революционном подполье со Сталиным, оба пользовались его уважением и доверием. После Гражданской войны оба работали в Грузии, младший Стуруа в 1942–1948 гг. был Председателем Президиума Верховного Совета Грузинской ССР.

О Серго Орджоникидзе

Иногда тяжело писать и вспоминать даже об очень близком человеке. Для меня это Серго Орджоникидзе. В моей судьбе самое большое значение имел товарищ Сталин. Он меня оценил, поверил и поднял. А если тебе товарищ Сталин поручает, разбейся, а сделай. Но тот, кто хочет работать и помогать товарищу Сталину, никогда не разобьется, он только крепче становится.

А второй человек, который меня поднимал, это товарищ Серго. Один сын у меня, и тоже Серго. Иначе я не мог, тем более, что товарищ Киров тоже Сергей, а товарищу Кирову я тоже многим обязан.

Товарищ Серго был для меня и старшим товарищем, и дорогим другом, я ему очень обязан и всегда это помню.

Товарищ Серго и в судьбе Кавказа сыграл второе значение после товарища Сталина. Товарищ Сталин в гражданскую войну работал уже по всей России, по Кавказу мы работали, имея его директивы и директивы товарища Ленина. А практически, на месте, больше всего работали два Серго – Киров и Орджоникидзе. Горячий был человек, это его и погубило, верил людям, а его подводили. А он все равно верил. И братьям верил, а они его тоже подводили, особенно Папулия (Орджоникидзе застрелился 18.2.1937 г., а его брат Папулия был расстрелян 9.11.1937 г., братья Вано и Котэ тоже арестовывались. – С.К.).

Товарищ Серго много сделал для всего Кавказа, советизация Кавказа – это его первая главная заслуга перед Кавказом. Об этом знают все, это уже история. Но когда он стал секретарем Заккрайкома (Орджоникидзе был 1-м секретарём Закавказского крайкома ВКП(б) с февраля 1922 по сентябрь 1926 г. – С.К.) уже начались сложности.

У Серго было два главных недостатка. Во-первых, он был больше политиком, чем хозяйственником. Он много сделал для индустриализации, а мог бы сделать еще больше, если бы правильно выбирал кадры. Второй его недостаток был в том, что он плохо разбирался в кадрах. Верил всем, а получалось так, что одним он верил с основанием, и они дело двигали вперед и очень крепко. А другие или прямо вредили, или были болтунами, и они делу вредили. А Серго от них не мог избавиться.

Серго был для меня большой фигурой, но учителем он мне не стал. Кто мне был всегда учителем, это товарищ Сталин. Он Серго очень любил, но под конец его уже не очень уважал. Серго был честный, горячий человек, а время наступило такое, что надо было холодным стать. Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки. У Серго было горячее сердце и чистые руки, а ум тоже был горячий. Увлекался и под конец пошел не туда. Это его и погубило, не мог все оценить холодным умом.

Но я его любил и люблю.

Комментарий Сергея Кремлёва

Выше приведена не просто интересная и неожиданная, но, на мой взгляд, ещё и психологически и исторически точная характеристика Серго Орджоникидзе (1886–1937).

В дореволюционной партии большевиков Орджоникидзе был не просто яркой и крупной фигурой. Фактически этот грузинский дворянин стал одним из основателей РСДРП(б), уже в 17 лет, в 1903 г., придя в революционное движение именно как большевик. Однако Орджоникидзе всю жизнь был человеком прежде всего с горячим сердцем, а ум – хотя ума у него хватало с избытком – не был его подлинной путеводной звездой. Орджоникидзе был на своём месте тогда, когда надо было убеждать и переубеждать, когда надо было намечать контуры нового.

К рутинной повседневной работе он был склонен менее, и поэтому в кадрах знаменитого советского Наркомтяжпрома – Наркомата тяжёлой промышленности, созданного Орджоникидзе, имелось как немало подлинных «звёзд» социалистической реконструкции России, так и прямых врагов этой реконструкции.

Орджоникидзе умом понимал правоту Сталина и только Сталина, а сердце не могло принять жёсткие формулы эпохи: «Кто не с нами, тот против нас», и «Если враг не сдаётся, его уничтожают». Разрываясь между правотой Сталина и жесткостью Сталина, Орджоникидзе и пал – от собственной руки, а точнее – жертвой собственной горячности. Он жил как большевик, а умер как дворянин и интеллигент. И Берия, как видим, это понимал.

Понимал это и Сталин, для которого Серго был частью судьбы и жизни. Но – частью противоречивой. Очевидно, недаром Сталин вначале переименовал – ещё при жизни Серго, в 1932 г. – Владикавказ в Орджоникидзе, но в 1944 г. город Орджоникидзе был переименовал в Дзауджикау. В томе 1 Энциклопедического словаря, подписанного к печати 9 сентября 1953 г., имелась следующая статья:

«ДЗАУДЖИКАУ (б. Владикавказ), город, столица Сев. – Осетинской АССР, ж.-д. станция. 127 т. жителей (1939). Расположен у сев. подножья Гл. Кавказского хребта, является начальным пунктом Военно-Грузинской дороги. Цветная металлургия, металлобр. и пиш. пром-сть, 5 высших уч. заведений. Осн. в 1784 (как русская крепость Владикавказ. – С.К.).».

Как видим, о том, что Дзауджикау-Владикавказ одно время носил имя Орджоникидзе, ни слова (хотя в статье о Дзауджикау в подписанном к печати 19 июля 1952 г. томе 14-м 2-го издания БСЭ сообщается, что в 1932–1944 г. город назывался Орджоникидзе).

Думаю, всё это было не случайно, и в этой малоизвестной детали советской истории отразилась двойственность отношения Сталина к Серго. Он и любил его как друга и человека, и не мог простить ему политической слабости.

Показательно, что после убийства Сталина и Берии, в 1954 г., Дзауджикау был вновь переименован в Орджоникидзе. Хрущёвцы создавали видимость «возврата к ленинским нормам партийной и общественной жизни», уже замышляя будущее ниспровержение этих норм.

О Дзержинском, Ягоде, Ежове и других чекистах

Все процессы оппозиционеров шли без меня, это ещё Ежов проводил. Мы с Николаем Ивановичем Ежовым, еще один Николай Иванович, работали плотно и по партийной линии, и по линии ЧК. Работать он умел, и задачу поставить умел, а организатор был все-таки слабоват. Это потом и в НКВД сказалось, он во всем запутался и уже не думал, туда идет или не туда. Последние полгода он как в тумане жил. И не он один.

Когда мы чистили Грузию, там мне все было более-менее ясно. Всех знал, знал, за кем какая слабина, и особенно не удивлялся, когда одно стало наматываться на другое. До этого терпели, старались, а когда товарищ Сталин решил, что надо принять жесткие меры, а то так и проваландаемся до самой войны, а там нас съедят, то сразу все гнилое в Грузии выявили быстро. И так видно было, да руки не доходили.

А когда меня перевели в Москву и поставили на НКВД, я насмотрелся на разные республики, и на Москву, и все не мог понять, как же так можно. Был ты честный партиец, кровь проливал, шашкой махал. Потом ушли кто куда, кто на партийную работу, кто на советскую, кто на хозяйственную или военную. И перебрасывали первое время, а потом каждый свое определил, у кого что лучше получается.

Вроде бы теперь работай, учись, дела по горло, как ни работай, все равно по горло. А ты начинаешь недовольство, думать, что обошли тебя. Твоего товарища портрет носят, а ты рядом стоишь и завидуешь. Нет, чтобы подумать, а почему так вышло, может товарищ толковее оказался, или больше работал, меньше спал. Нет, главное – его портрет, а я умнее, а портрета нет. С этого и начиналось.

А кто-то просто заелся, но слабина все равно с самого начала была. У меня Михаил Фриновский из головы не идет. Умный был мужик, в меру горячий, мог бы полезно работать и работать. А не туда пошел.

В ЧК последний безупречный человек был Менжинский. Первый был Дзержинский, а второй – Менжинский. Ошибки у него были, конечно. Но это были ошибки рабочие, хотя кадровых ошибок он тоже наделал. Но это было уже от болезни, а в отдельную политику он не играл. Четко понимал, что товарищ Сталин – это единственная верная линия и он от нее не отходил.

Ягода был человек умный и работать умел, если хотел или если ему было надо. Но Ягода полез в заговоры, амбиция заела. Говорят, что черного кобеля не отмоешь добела, а бывшего троцкиста или правого красным и левым не сделаешь, в этом мы убедились на горьком опыте. Товарищ Сталин многим верил до последнего, а они клялись, кто-то даже перед расстрелом клялся, а что толку. Пока жили, рвались в историю, и перед концом тоже рассчитывали в историю попасть, умереть для истории.

Был момент, Ягода меня тоже начал прощупывать, но очень тонко. Вроде все правильно говорит, но такое впечатление, что он меня наталкивает на осуждение товарища Сталина. А вроде и не наталкивает. Раза два такой разговор был, но было непонятно, прощупывает или проверяет. Я в разговоры играть не стал, спросил прямо: «Ты что, товарищ Ягода, проверить меня хочешь? Я линию партии всегда понимал как линию товарища Сталина, одно от другого не отделял и отделять не буду. Так что ты меня не проверяй, а не доверяете, так ставьте вопрос». Он сразу отработал назад, и даже не назад, потому что вроде никакого особого разговора и не было. Уже потом я понял, что было к чему. Но тогда Ягода уже давал показания Ежову.

В чем была беда ЧК до того, как меня назначили на Наркомвнудел. ЧК была создана как политический орган партии, потому потом и переименовали в Главное Политическое Управление. Дзержинский был политик большого масштаба, создатель партии и государства. Здесь все понятно, Дзержинский в политику не играл, он политику делал. Мог с товарищем Сталиным разойтись, даже было дело Троцкого поддержал, но за Троцким никогда не пошел бы. Дзержинский был крупный человек и мог идти только за двумя, за Лениным и товарищем Сталиным. На меня мало кто сильное впечатление производил, но Дзержинского я помню, как вчера было. Второго такого не будет, тут надо чтобы характер и время совпали.

Менжинский тоже был политик, послабее, но умный человек, свое место знал и понимал, что его задача политическая, но ограниченная. Надо обеспечить безопасность государства, а общий политический курс – это за товарищем Сталиным. Но Менжинскому кадры достались от Дзержинского, а тогда в ЧК пришли люди разного склада, было много авантюристов. Тут Дзержинского упрекнуть тяжело. Пока шло становление и шла борьба с эмиграцией, это было даже хорошо. В эмиграции тоже собрались авантюристы. И наши авантюристы против их авантюристов неплохо сработали, потому что у нас идея крепче и массовая база надежнее. А у них внутри хорошей массовой базы не было.

Дзержинский был человеком идеи, сам был увлечен, мог рискнуть, может поэтому смотрел на рисковых людей спокойно. Потом это сказалось, уже после Дзержинского.

Но большевикам досталась слабая страна по всем статьям. В Европе и в Америке уже электронные радиолампы делали, а в России при царе простых лампочек сделать не могли, все покупали. Мы и сейчас на «Электросиле» (завод в Ленинграде. – С.К.) держимся, а в Америке десятки фирм. Что такое был Тифлис при царе? А что была Грузия в 1917 г.? Вспомнить нечего, кроме грязи. И в 1927 г. мало что изменилось. Жили все равно по старинке. А в 1937 г. Грузию уже не узнаешь. Показать кому в 1917 г., что такое Грузия через двадцать лет, никто не поверил бы. Я бы сам не поверил. А сделали. Мы сами и сделали, большевики и народ.

Все сразу не поднимешь, а товарищ Сталин правильно сказал, мы отстали на 100 лет и теперь надо это расстояние пробежать в 10 лет, иначе нас сомнут. А как пробежать? Были сомнения, были недовольные, а ГПУ получило уже большие репрессивные права.

Время было такое, что иначе нельзя, но в ГПУ костяк уже был послереволюционный. И стали играть в бонапартизм. Это и в армии так было, а в ЧК тем более. Но в армии заговор сделать тяжелее и скрыть тяжелее, потому что там надо выходить на массу, а масса была после 1935 г. за товарища Сталина и его курс. И раньше основная поддержка была у курса товарища Сталина. Восстания были, но каждый раз это была провокация, горючего материала даже в деревне много не было.

В ЧК заговор скрыть проще, все люди стреляные, опытные, сами заговоры вскрываем. Так получилось, Менжинский стал болеть, Ягода забрал силу и начал сбивать кадры под себя. Енукидзе возомнил и к тому же разложился, а товарища Сталина в упор не видел. Снюхался с Ягодой.

Но разобраться с Ягодой было проще, у него было много видных связей, положение видное, скрыть все не скроешь. Потом, сама обстановка требовала широкой борьбы с оппозицией, а товарищу Сталину видно было, что кто-то серьезно наверху крутит. Первое время ЧК обязана быть политическим органом партии и для партии, потом надо было менять задачи на более профессиональные, а Ягода стал в политику играть.

Ягода тоже был политик, имел богатое революционное прошлое, его Дзержинский продвигал, он с писателями дружбу водил, стал первым Наркомом. Я говорил с ним зимой 1939 г., когда все уже было ясно и ему, и мне. Он тогда прямо сказал: «Я, Лаврентий, не так жизнь прожил. Не буду врать, считаю, что ярко прожил, а все равно не так. Надо было по-другому, тогда и под конец ярко горел бы, а так сижу здесь, в родных стенах и осталась от меня одна копоть».

Я ему ничего не сказал, он видно ждал, что я что-то скажу, а потом видит, я молчу, и сказал такие слова, что сразу врезаются на всю жизнь. Говорит: «Я всю жизнь за собой шел, а надо было дураку идти за Сталиным. Только тот, кто за ним идет, тот в историю и войдет. Потому что Сталин – это и есть история. Учти, Лаврентий».

Ежов был аппаратчик, и товарищ Сталин правильно выбрал, он Наркомом был одно время подходящим. Николай был работящим человеком и думать умел, и говорить умело дельно. Но Николай был слабым человеком. У Ягоды был характер, и закалка была. И амбиции были, и положение в революции. А у Николая крупной революционной биографии не было, по ступенькам поднимался. Но поднялся быстро, может это и погубило. Николай политиком не был, а дал себя втянуть в темные шашни, одних вычистил, а других расплодил. Хотя он провел неплохой набор молодых кадров, большинство мы и после оставили, ребята были с высшим образованием.

Товарищ Сталин когда меня на Наркомвнудел сватал, предупредил, что всю дурь и игры в политику из Наркомата надо вычистить полностью, железной метлой. Чекисты должны быть не бойцами партии (это само собой), а преданными Советской Власти государственными работниками. Когда надо – щитом Советского Государства, а когда надо – его циркулем и гаечным ключом.

Товарищ Сталин мне тогда и рассказал, как он на дело смотрит. Сказал, что в ЧК произошло разложение от политика Дзержинского до разложенца Ягоды. И с Ежовым надо разобраться. Сказал: «Тебе, Лаврентий, урок и наука. Ты можешь быть хорошим политиком, но политиков кроме тебя я еще найду, а мне нужен на этом посту человек, который будет смотреть не с политической вышки, а с государственной. Чувствуешь разницу?»

Я сказал, что чувствую. Политически можно быть грамотным, а если у тебя в службе наружного наблюдения шляпы, то грош цена такой политической грамотности. Товарищ Сталин был очень доволен, сказал, что я его абсолютно правильно понял. Нам в ЧК нужны профессионалы. Преданность социализму и Советской Власти, это само собой, это как для солдата уметь стрелять. Но чекист обязан знать свое дело досконально.

Я так людей всегда и подбирал. Например, Богдан Меркулов и Кобулов – люди опытные, но для меня важно было то, что они и сами дело знали, и умели подчиненных организовать. И умели расти.

Много лет уже прошло, давно они от меня отошли, но сейчас смотрю, вижу, что и я потерял, и для них тоже нехорошо вышло. Плохо, когда люди меняются вниз, а не вверх. Расти надо всю жизнь.

О руководстве РККА и вообще о руководстве

Как-то перед войной товарищ Сталин мне сказал: «Наломали мы дров, Лаврентий, много невинных голов полетело, обыграл нас враг. Твоей вины тут нет, это мы здесь в Москве Ягоду и Ежова просмотрели и вообще вопрос ЧК запустили. А там главное. Если в ЧК враги, это по всей стране врагам потачка будет».

А потом началась война, и мы быстро увидели, что и в том правда, что правильно головы рубили, и в том правда, что невинные тоже попали в оборот. Когда война началась, тут быстро проявилось, кто был честный человек, а кто враг. Потом война кончилась, и оказалось, что все равно не все враги выявлены. Я сказал товарищу Сталину, он согласился и сказал так: «Дурак бывает хуже врага, но все-таки это только дурак. Он не скрывается, а если считает себя умным, то это все равно его умным не делает. Его дурость видна любому толковому работнику. А враг всегда стремится скрыться за обликом честного человека и если он маскируется умело, мы его воспринимаем как своего. Вот что страшно. От дурака средство найти можно, а от предательства не найдешь. Поэтому так важна бдительность. Надо стараться разоблачить врага, пока он еще не предал. Пока он не предал, он вынужден работать на нас, на наше дело, а если он хочет занимать видное положение, ему приходится работать на нас хорошо. Важно разоблачить врага тогда, когда он еще на нас работает больше, чем против нас».

Я много над этими словами думал. Когда я стал Наркомом (внутренних дел СССР. – С.К.), самые крупные заговоры были уже вскрыты и ликвидированы, кроме заговора Ежова и Фриновского и еще по мелочам, это уже я размотал. А по старым заговорам я только материалы читал и удивлялся, какими мы слепыми были. Туполев почти десять лет морочил нам голову рекордами, и Серго его поддерживал, и Михаил Каганович, а потом спохватились, у всех авиация современная, а у нас загробное рыданье. Еле-еле выправили до войны, и то не все. Старые конструкторы не дали ни одного боевого самолета, все дали молодые ребята перед войной. Если бы мы Туполева на три года раньше посадили, он бы и Мясищева с Петляковым с собой не потянул, и сам бы начал правильно работать раньше.

Самая страшная ошибка для большого руководителя, это не видеть того, что есть, и видеть то, чего нет. Мы не видели молодых генералов, думали, что Тухачевский голова, и Якир голова, и Уборевичу верили. А потом я сразу после войны попросил ребят из Экономического Управления составить справку, когда начались разработки того оружия, которым мы выиграли войну. И оказалось, что почти все было сделано почти перед самой войной. До этого все перспективные идеи военная оппозиция задерживала. И самолеты с рациями, и новые танки, и новые самолеты.

Тухачевский мог всю ствольную артиллерию погубить. Минометы – какое великое дело, а внедрили уже когда война началась. Началась война, целый наркомат образовали по минометам, а можно было сделать до войны, как легче могли войну начать.

Армейские генералы очень виноваты перед страной и народом, армию готовили плохо, технику осваивали плохо, больше блестящими сапогами любовались, чем делом. Даже когда РККА почистили, гнили осталось много, как показала война.

И воевали в начале войны плохо. Не все, но чем выше был командир, тем хуже командовали. Тимошенко и Жуков и весь их аппарат фактически провалились. Плохо к войне подготовились. Кричали: «Ворошиловский стрелок, ворошиловский стрелок», а надо было учить стрелять боевыми патронами. Сколько на учебу патронов не потратишь в мирное время, все равно во время войны окупится.

Когда я пришел в наркомат, сразу спросил, как у нас стреляет средний боец. Толком не знают. Показывают сводки, на бумаге тревоги нет. Провели стрельбы по внутренним войскам, по пограничной охране. Низкие результаты. Я говорю, что же это за конвойная служба? Если у вас заключенный побежит, вам на подводе боезапас не подвезут, что на себе будет, с тем и в погоню уйдете. Расстреляете носимый боезапас без толку, а потом что? Нет, чекист должен стрелять пуля в пулю.

Начали стрелять. Подготовили снайперов в наркомате больше, чем было снайперских винтовок. Когда война началась, я говорю Новикову (заместитель наркома вооружения. – С.К.), ты мне дай хорошие винтовки и договорись с оптиками насчет прицелов. Один снайпер стоит десятка обычных бойцов, а отличный снайпер может и сотни стоить. И то же самое я говорил генералам всю войну, а толку было мало.

Кажется Еременко мне как-то сказал: «Товарищ Берия, когда боец в атаку идет, ему не до снайперского прицела, он очередь дал из автомата, немец испугался, и бойцу веселее».

Я академии имени Фрунзе не кончал, но всегда считал так. Если тебя научили стрелять по снайперски, то ты и в атаку будешь идти как снайпер. Поднялся, бежишь, пока артиллерия стреляет, враг не очень будет стрелять в ответ. Автоматчики пусть стреляют не прицельно, но если в отделении все снайперы и хотя бы у трети снайперские винтовки, как только немцы побежали, их можно быстро выбивать. Даже рукопашную можно по другому вести. Я это говорил Жукову, Василевскому, Коневу. А они махнут рукой – мол, нет, в бою так не получится. А у меня пограничники с самых первых дней так воевали, не числом, а умением. Воевали не на плакате, а в бою.

Комментарий Сергея Кремлёва

Упрёки Л.П. Берии в адрес руководства РККА относительно пренебрежения к снайперским методам ведения войны более чем обоснованны. В армии до войны больше заботились о посыпанных песком дорожках, чем о снайперах. Как сообщает нам Советская военная энциклопедия 1979 г., «снайперское движение родилось» лишь в боях за Ленинград и «развернулось в 1941–1942 гг. в стрелковых частях и соединениях Красной Армии, а также и в войсках НКВД».

Однако в войсках НКВД уже в довоенное время, особенно после прихода в наркомат Л.П. Берии, снайперское дело стояло на высоте. Берия (он, к слову, и сам отлично стрелял) считал снайперскую подготовку важнейшим элементом боевой подготовки. Поэтому с мая 1942 г., когда во всех войсках НКВД снайперская подготовка усилилась после инициативы войск НКВД охраны тыла Ленинградского фронта, за год в НКВД было подготовлено снайперов больше, чем во всей Красной Армии. В войсках НКВД были сформированы целые снайперские подразделения.

По состоянию на 30 июня 1943 г. в войсках НКВД (погранвойска, конвойные войска, охрана промышленных объектов, оперативные войска) имелось по штату 25 410 снайперов при наличии 18 421 снайперской винтовки (то есть – с оптическим прицелом). Как докладывал Л.П. Берии заместитель наркома по войскам генерал-лейтенант А.Н. Аполлонов (1907–1978), «этим количеством снайперских винтовок в войсках подготовлено 27 604 снайпера, из которых 19 932 человека прошли боевую стажировку в частях действующей Красной Армии».

Генерал Аполлонов также сообщал, что «за время стажировки снайперами войск НКВД уничтожено 216 640 солдат и офицеров противника».

Наши потери составили 1158 человек, из них 375 человек убитыми, 770 ранеными и 13 человек без вести пропавшими.

Лично меня цифра боевых успехов снайперов НКВД просто-таки ошеломляет. Уничтожить силами двадцати тысяч снайперов за два года войны более двухсот тысяч военнослужащих врага – это не просто подвиг. Это – качественно иной уровень организации всех военных действий. Если бы относительная насыщенность частей РККА снайперами составляла хотя бы пятую часть от показателей войск наркома Берии, то война была бы к лету 1943 г. закончена самым эффективным образом – бойцы РККА просто перестреляли бы весь вермахт – от рядовых до гауптманов и майоров. А с одними оберстами, генералами и фельдмаршалами фюрер много не навоевал бы.

Конечно, в окопе всё не так просто, как на бумаге, но массовая подготовка снайперов в войсках НКВД доказывает, что подготовка масс снайперов в Красной Армии могла бы стать мощным средством ускорения конца войны.

216 тысяч уничтоженных немцев – это ещё одинзамолчанный стратегический успех в Великой Отечественной войне, достигнутый войсками НКВД, высокая подготовка которых стала результатом и трудов наркома Берии. Какой образ бойца НКВД дают сегодня? «Вертухай»… А подлинный боец НКВД – это снайпер.

В цифру «216 640» верится с трудом, однако она, судя по всему, соответствует действительному положению дел. Ведь работа снайперов – штучная, тут учёт идёт точный. К тому же снайперы НКВД не могли не быть в ходе стажировки в Красной Армии объектом особо ревнивого внимания со стороны армейского командования, так что приписок армейцы не допустили бы. А НКВД со второй половины войны направляло на фронты одновременно до 1000 снайперов с их заменой через каждые 15–20 дней.

Командование Красной Армии, «распробовав», что и к чему, пыталось решить проблему просто – начальник Главного управления формирования и укомплектования войск РККА генерал-полковник Щаденко составил проект постановления ГКО о развитии снайперского дела в Красной Армии, где предусматривалось выделение из войск НКВД 15 000 снайперов для укомплектования снайперских подразделений, формируемых в частях и соединениях действующей Красной Армии.

Иными словами, Наркомат обороны вместо резкого усиления снайперской подготовки в войсках просто вознамерился заполучить в своё распоряжение готовых снайперов Берии. Однако этот номер у армейских маршалов и генералов не прошёл. Войска НКВД и так с начала войны отдали в армию очень много отличных бойцов – смелых и умелых. Одни 15 дивизий НКВД, которые были срочно сформированы для защиты дальних подступов к Москве, чего стоили! В результате такой «донорской» работы некомплект личного состава войск НКВД до штатного составлял к середине 1943 г. ни много ни мало – 106 тысяч человек.

Тем не менее войска НКВД и во второй половине войны были для действующей армии надёжным резервом – как боевым, так и кадровым.

У меня отношения с генералами всегда плохо получались. Они любят сами приказывать, а когда им приказывают, не любят. Если товарищ Сталин дает указание, еще тянутся, а если ниже – когда как. Каста. И как ее ни чисть, все равно каста.

С армией то плохо, что ее уровень в мирное время и без противника не узнаешь. С заводом все ясно. Сделал 10 тыс. тракторов – хорошо. Смог сделать 15 тыс. – еще лучше. Ломаются твои 10 тыс. – плохо. Не ломаются твои 15 тыс. – получи орден Ленина. А тут учения провели, красные синих побили, условные потери, условные рубежи. А потом война началась, и до Москвы отошли.

И если бы сил в 1941 г. не было, так нет, были силы. К сентябрю 1941 г. мы их могли остановить на рубежах Резервного фронта, но снова подвели генералы. Об этом тяжело сказать открыто, но все равно завтра мои записки в печать не пойдут. Может придет время, когда мы полную историю войны напишем.

О Лазаре Моисеевиче Кагановиче

Из всех близких соратников товарища Сталина Лазарь Моисеевич Каганович самый, как я считаю, энергичный. Мы с ним плотно познакомились еще когда я работал в ГПУ, и сразу нашли общий язык. Потом, когда меня провели первым секретарем в Грузии и немного позднее во всем Закавказье, я часто имел с ним дело в Москве по разным линиям. Часто по политической, а больше по хозяйственной. Я попрошайничал, а он давал. Бывало давал и все, что просили. Он мне тогда говорил: «Ты, товарищ Берия, умеешь просить. Другие только что не христарадничают, а то бывает пристанут, как репях, а ты просишь много, а всегда обоснуешь. Все бы так».

Я ему говорю: «А все бы так просили, ты, Лазарь Моисеевич, мне бы так много не давал». Он засмеялся, говорит: «А твоя правда, черт».

Он мне помогал и по политической закалке. Когда меня перевели на партийную работу, он со мной хорошо поговорил и помог. Сказал тогда, что у него на Украине и у меня на Кавказе гнилое место – это национализм. Он сказал, что самый большой национализм и кадры националистов, это на Украине и в Грузии, так что болячки сходные. И советовал, как лечить. Я думал тогда, что он насчет Украины преувеличивает, какая разница, русский, украинец, а полностью понял уже перед войной, когда столкнулся с националистами в Западной Украине и потом, во время войны, когда вычищали бандеровцев.

Тогда мне запомнилось, что Лазарь Моисеевич мне говорил, что национализм надо беспощадно корчевать, а национальное чувство наоборот надо развивать. Но надо развивать его так, чтобы грузин или украинец видели, что они живут не только в Грузии, но и в Союзе ССР, что грузинский народ, это часть советского народа. Тогда он и свою нацию будет уважать, и другие нации тоже будет уважать. Хороший был совет. Это правило можно считать на все времена, тут нам еще работать и работать.

Что мне нравится в Кагановиче, это его въедливость. Образование у него, как он сам говорит, одна дратва, два жернова да конфеты вприглядку (в юности Л.М. Каганович работал во многих местах, в том числе в обувной мастерской, на мельнице и на кондитерской фабрике. – С.К.), но знаний у него побольше, чем у иного профессора. Библиотека у него огромная, и он сам признавался, что нет для него лучшего дела, чем новую книгу в руки взять и что-то новое узнать. Другое дело, что это удовольствие у нас не часто бывает. Но видно, что учится он много. Технического образования у него нет, а в технических вопросах он разбирается с толком. Я это хорошо помню по нефти. И в перевозках он хорошо разбирается, знает железнодорожное хозяйство. Не раз хвалился, что тут ему очки не вотрешь, халтуру сразу чует.

После моего переезда в Москву я с Кагановичем пересекался часто, особенно после того, как в феврале 1941 г. я тоже стал Заместителем ПредСовнаркома. Лазарь других не жалел, но и себя не жалеет. А чаще он подходил объективно, умел подойти к вопросу и к человеку с пониманием. Но отдыхать не умеет, работал всегда как вол. Я его плавать звал, отнекивается, говорит, что не пловец. Зато на лыжах я его видел, но тут я сам не лыжник.

Когда Серго (Орджоникидзе. – С.К.) умер, Лазарь не сразу стал Наркомом, вначале был Межлаук, но Межлаук не потянул, а потом его арестовали, еще Ежов. Но до этого было ясно, что человек не туда тянет. Когда Лазарь был назначен вместо Межлаука, я сразу сказал, что это хорошая смена Серго. И даже лучше. Серго брал общим размахом. А тут уже надо было брать конкретнее, и кадры подбирать. У нас тогда с нефтью неважно шли дела, и тогда нам Каганович крепко помог, собрал совещание, сам приезжал, вместе дело выправили.

Много пришлось вместе поработать в войну, когда шла эвакуация и потом. Считаю, что мы вместе с ним тогда железную дорогу расшили, очень гиблое место было. Я ему и кадрами помог, но вообще тянули вместе.

Лазарь Моисеевич человек неровный, но я ценю в нем его искреннюю черту. Если рубанет, так рубанет. Мне за ним приходилось часто подчищать, но часто он и помогал, не отказывался.

Уже после войны он похвалился: «Мы в 1941 г. на восток полторы тысячи предприятий эвакуировали. Кто еще такое смог бы?». Я ему тогда сказал: «А без моих чекистов ты все это эвакуировал бы?» Он поморщился, а потом говорит: «Да, Лаврентий, ты всегда помогал по первому сорту».

О Георгии Максимилиановиче Маленкове

Если бы я был писателем, я бы написал о Георгии Максимилиановиче Маленкове книгу. Он известный в стране человек, особенно за войну выдвинулся в самые близкие соратники товарища Сталина вместе с Вячеславом Михайловичем Молотовым. Но настоящего Георгия мало кто знает. Может, его только два человека и знают, я и товарищ Сталин. Георгия Максимилиановича считают человеком даже нерешительным, а на самом деле из него получился бы хороший чекист. И человек он смелый, мне многие рассказывали, как он вел себя на фронте. Под Сталинградом он чуть не погиб, но под бомбами держался так же спокойно, как на заседании в Кремле. Это не я придумал. Это мне говорил человек, который стоял рядом с ним в траншее и тоже был под бомбежкой.

Я с Георгием часто контактировал еще по работе на Кавказе, а когда перешел в Москву, то вместе с Георгием чистили авгиевы конюшни в Наркомвнуделе, и потом он очень помог с кадрами (в 1934–1939 гг. Г.М. Маленков был заведующим отделом руководящих кадров ЦК, с марта 1939 г. стал начальником Управления кадров и секретарём ЦК ВКП(б). – С.К.).

Георгий Максимилианович много сделал для страны, во время войны товарищ Сталин чаще всего вызывал к себе после товарища Молотова Георгия и меня. Товарищ Молотов много работал, но мы тоже не отставали. Мы тогда хорошо с Маленковым сработались, по всем линиям, и хорошо понимали друг друга. И сейчас хорошо понимаем. Но надо сказать честно, что Георгий не тянет на первую скрипку, он должен к кому-то приклониться. Сейчас товарищ Сталин нас в одну упряжку впряг, и мы ее тянем.

Маленков уступает Жданову. Жданов был человеком сильной воли и широкого взгляда. Товарищ Сталин очень его ценил за все, а особенно за самостоятельность. По жизни Жданов был мягким человеком, а финны его боялись больше товарища Сталина. Вроде оснований и не было, Жданов к финнам относился спокойно и всегда говорил, что на финнов жать не надо, с ними добром больше получишь. А все равно они его боялись. А Георгий другой, но твердость в нем есть. Плохо то, что, бывает, не сразу эта твердость проявляется.

Я его знаю лучше кого другого, кроме товарища Сталина. Товарищ Сталин всех нас знает лучше, чем мы сами себя знаем. Мы с Георгием как начали с подготовки акта сдачи-приемки Наркомвнудел, так все время вместе и работаем в контакте, по всем линиям. Не обо всем можно сегодня сказать, но надо будет позже вспомнить все то, что мы вместе делали после войны и сейчас делаем. А делаем мы много.

Комментарий Сергея Кремлёва

Слова Л.П. Берии о том, что Маленков «не тянет на первую скрипку» и должен «к кому-то приклониться», оказались пророческими для судьбы как Берии, так и Маленкова. После смерти Сталина лишь «тандем» «Берия-Маленков» мог бы везти Россию к умному и стабильному будущему. Маленков мог сидеть впереди, но основную «работу педалями» проводил бы Берия.

Маленков же поддался Хрущёву, вначале предав Берию, а позднее проиграв и себя, и, как сейчас ясно, будущее СССР.

Маленков мог взять на себя много и брал на себя много, но – лишь при наличии над ним сильного лидера, конкретно – Сталина. Оказавшись после смерти Сталина Председателем Совета министров СССР, Маленков пошел на поводу у Хрущёва, которого тогда уже вовсю «пасли» агенты влияния Запада.

В результате, как я уже сказал, Маленков отдал на заклание Хрущёву и возникающей «пятой колонне» не только Берию, но и себя. Разница была в том, что Берию тогда же, летом 1953 г., убили, а Маленкову была суждена через четыре года, в 1957 г., лишь политическая смерть в составе «антипартийной группы Кагановича, Молотова, Маленкова и примкнувшему к ним Шепилова», подвергнутой политическому растерзанию через год после ХХ съезда, на Июньском 1957 г. Пленуме ЦК.

После этого Маленков лишь долго и бесславно доживал, скончавшись в 1988 г., на 86-м году жизни.

О Науме Марковиче Анцеловиче

Сегодня мы все размышляем о том, каким должен быть советский руководитель, особенно министр. Товарищ Сталин нам уже не раз говорил, что министр у нас, это работа мужицкая, надо семь жил иметь. Так оно и есть. Вахрушев был рабочей закалки, а в 45 лет умер (бывший нарком угольной промышленности СССР Василий Васильевич Вахрушев, с 1943 г. Герой Социалистического Труда, родился в семье тульского рабочего в 1902 г., а в 1947 г. скончался. – С.К.), работал на износ. И все, кто честно работает, работают на износ, а там как получится.

А бывает так, что человек вроде и сознательный, а работать на износ не может. Не то что не хочет, а не может, нет у него вкуса к работе. Вот недавно умер Анцелович, и товарищ Сталин сказал, что Наум был примером того, каким советский министр не должен быть.

Я Анцеловича знал до Москвы плохо, а когда стал работать в Наркомате, столкнулся с ним по вопросам лесной промышленности и сразу понял, что с ним работать деловым образом невозможно. Вроде старый большевик, политически чистый, и не то чтобы для блезира, а на самом деле камня за пазухой не держал. А работать с толком не мог, и хоть ты убей! Я когда размышляю, как надо людей подбирать и воспитывать, то сразу Анцеловича вспоминаю. Как только его на прямое дело поставили, почти сразу завалил.

Сейчас таких уже почти не осталось, кого вычистили, кто сам помер, а до войны и особенно до 1937 г. таких хватало. Только Анцелович просто болтал, а в политику и в заговоры не играл, а другие были, что не лучше Анцеловича, только еще и против линии шли, считали, что умнее товарища Сталина.

Это самый страшный человек – когда политически к нему претензий нет, а толка по делу с него тоже не возьмешь.

Комментарий Сергея Кремлёва

Недатированная запись Л.П. Берии об Анцеловиче весьма просто поддаётся довольно точной датировке. Наум Маркович Анцелович скончался 15 сентября 1952 г. В октябре 1952 г. проходил XIX съезд партии, когда Берия вряд ли вёл какие-либо записи, кроме чисто деловых и оперативных. А вот сразу после съезда и последовавшего за ним Пленума нового ЦК КПСС, где Сталин говорил о подходах к проблеме высших государственных кадров, у Л.П. Берии вполне имелись повод и даже необходимость задуматься над мыслями Сталина и т. д.

Судьба Анцеловича в этом смысле была вполне поучительна и представительна.

Анцелович Наум Маркович (1888–1952) родился в Петербурге в семье рабочего-столяра. Образование получил в электротехнической школе, с 1905 г. член РСДРП(б), вёл партийную работу в Петербурге, Одессе и в Крыму, неоднократно арестовывался. В 1917 г. член Исполнительного комитета Петроградского совета профсоюзов, в октябре 1917 г. член Петроградского военно-революционного комитета, в 1918 г. член бюро Петроградского горкома партии и председатель городского совета профсоюзов. В сентябре-декабре 1919 г. заместитель начальника Политотдела Южного фронта (членом РВС Южного фронта в октябре 1919 – январе 1920 г. был Сталин).

С 1920 г. – председатель Петроградского губернского профсовета, в 1923–1931 гг. председатель ЦК профсоюзов работников земли и леса. Кандидат в члены ЦК ВКП(б) в 1927–1934 гг., член ЦК с 1939 г., в феврале 1941 г. на XVII партийной конференции выведен из состава ЦК. Член ВЦИК и ЦИК СССР, с 1937 по 1946 г. депутат Верховного Совета СССР, в мае 1937 – марте 1939 гг. член бюро Комитета советского контроля.

29 октября 1938 г. Анцелович был назначен наркомом лесной промышленности СССР, но уже 27 апреля 1940 г. он был снят с должности наркома и назначен заведующим культурно-массовым отделом ВЦСПС, затем – зам. зав. отделом охраны труда ВЦСПС.

Во время войны Анцелович был заместителем начальника политотдела дивизии. В 1945–1949 гг. зам. наркома (министра) торговли СССР, в 1949 г. переведён на Московский мебельный завод директором.

Наум Анцелович никогда не участвовал ни в каких оппозициях, всегда поддерживал линию Сталина, однако, став в 50 лет народным комиссаром СССР и получив ответственное назначение уже не на просто руководящий пост, а на пост, требующий принятия ответственных и конкретных хозяйственных решений, провалился почти мгновенно.

Анцелович не входил в наиболее близкий круг соратников Ленина, но после 1917 г. занимал такое положение в государстве, которое вполне позволяет оценивать Анцеловича как достаточно близкого сотрудника Ленина. Вполне подходил Анцелович и под определение «старый большевик». В томе 3 первого издания Большой Советской энциклопедии, вышедшем в свет в 1926 г., Анцеловичу была посвящена статья в четверть страницы, где он был представлен как старый революционер, деятель профдвижения, член ВЦИК и ЦИК СССР.

Однако всё это не гарантировало, как видим, от деловой бледной немочи. Только в отличие от многих других «старых большевиков» из «ленинской гвардии» Анцелович не винил в этом Сталина. Что ж, спасибо Науму Марковичу и на этом, жизнь он прожил хотя и без блеска, но – достаточно честно.

Он провалился не политически, а как хозяйственный организатор, и поэтому просто выпал из команды Сталина – по, так сказать, профнепригодности. Во втором издании Большой Советской Энциклопедии, начатом ещё при жизни Анцеловича, он уже не упоминался.

Управляющий делами Совнаркома СССР Яков Ермолаевич Чадаев (1904–1985), вспоминая в 1982 г. одну из неприятных коллизий, случившихся с Анцеловичем на посту наркома, сказал о нём так, что эта оценка стала, фактически, характеристикой целого слоя «старых большевиков», политически вполне чистых, но в деловом отношении мало пригодных.

Вот эта оценка:

«Хотя он продолжительное время до назначения наркомом работал в органах государственного контроля, он в моём представлении был каким-то взбалмошным, неуравновешенным человеком. Любил рисоваться на людях, показать себя. В разговорах с людьми старался переговорить их. Вступать с ним в разговор – значило впустую терять время. Он слушал только себя. Анцелович начинал философствовать, задавал вопросы и сам же на них отвечал. На первый взгляд казалось, что он обладает большим дарованием, но у него совершенно отсутствовало то, что можно назвать логикой…»

Познакомившись с этой оценкой, уже по ней можно понять, что Берия был практически во всём, кроме лояльности к Сталину, полным деловым антиподом Анцеловича.

Скорее всего поэтому, а ещё и с учётом того, что смерть Анцеловича совпала по времени с кануном замышляемых Сталиным серьёзных кадровых и системных перемен в советском обществе, пример Анцеловича и всплыл в голове Берии, размышляющего о прошлом и будущем.

О Михаиле Георгиевиче Первухине

Что там греха таить, с образованием у нашего брата дела даже сейчас обстоят неважно. Я ВУЗ так и не кончил, жизнь не дала, и разве я один такой. Маленков не кончил, Меркулов не кончил, много… Но кто у нас хорошо образован, это Михаил Георгиевич Первухин.

Он уже крепко вырос, выше уже, можно сказать, не поднимешься (см. комментарий. – С.К.). Но даже если ты уже поднялся высоко, расти все равно надо, чем больше работаешь, тем больше надо знать. Ленин верно сказал: «Учиться и учиться».

Первухин спокойный товарищ и много поработал со мной во время войны и после. В том, что у нас есть атомное оружие и его большая заслуга. Человек он скромный, вперед не лезет, его сами способности выдвинули. Хорошо с ним было работать по эвакуации, он никогда горячку не порол, а тогда легко было сорваться. Сегодня он тоже много работает и по очень важным государственным направлениям. Товарищ Сталин держит его на примете, и я тоже считаю, что он у нас еще может расти как руководитель.

Комментарий Сергея Кремлёва

Запись о Первухине позволяет, кроме прочего, провести её примерную датировку. Берия пишет о Первухине: «Он уже крепко вырос, выше уже, можно сказать, не поднимешься». Скорее всего, здесь имеется в виду то обстоятельство, что Первухин с 17 января 1950 г. по 15 марта 1953 г. занимал пост заместителя Председателя Совета министров СССР (с 17.4.1940 по 15.5.1944 г. он был заместителем Председателя Совета народных комиссаров СССР). Следовательно, эта запись Берии о Первухине сделана, скорее всего, не позднее зимы 1953 г.

Михаил Георгиевич Первухин (1904–1978) был государственным деятелем уже чисто советской формации, практически без какой-либо, как говорится, политической биографии. Он начинал как комсомольский работник, однако образование получил техническое, в Московском институте народного хозяйства имени Г.В.Плеханова (1929 г.) и работал на электростанциях, став к 1939 г. наркомом электростанций и электропромышленности СССР и членом ЦК ВКП(б).

С апреля 1940 г. он – заместитель Предсовнаркома СССР, с февраля 1942 г. по январь 1950 г. – также нарком (министр) химической промышленности СССР. Во время войны руководил эвакуацией промышленности на восток, после войны – восстановлением разрушенного народного хозяйства.

Во всех этих ипостасях Первухин очень тесно сотрудничал с Берией, в том числе – в советском Атомном проекте. Недаром Первухин получил за эту работу в 1949 г. звание Героя Социалистического Труда. И получил именно по представлению Берии, как куратора Атомного проекта.

Будучи с 1952 г. членом Президиума ЦК КПСС, Первухин хотя и отрёкся от Берии (от него тогда почти все отреклись), с хрущёвцами ладил не очень, после ХХ съезда сблизился с Маленковым, Молотовым и Кагановичем, был бит на Июньском 1957 г. Пленуме ЦК вместе с членами этой якобы «антипартийной» группы, покаялся, но полностью прощён не был и быстро сошёл «на нет».

В 1961 г. его даже вывели из ЦК, и затем он просто доживал. Но фигура это была значительная, с хорошим государственным умом.

О Всеволоде Меркулове и Богдане Кобулове

Меркулова и Кобулова вырастил я, могу сказать это без скромности. Всеволод Меркулов стал моей надежной опорой и помощником сразу как я стал 1-м секретарем Заккрайкома. С тех пор прошло много времени и поработали мы с ним много и по линии Наркомвнудела, и по линии чека и разведки. Меркулов имеет светлую голову и она всегда помогала и ему, и всем. Когда мы работали в Тбилиси, он был готов работать столько, сколько надо и в любую минуту был готов меня сопровождать в любую поездку. И всегда держал в голове всю сводку. Однажды в 1936 г. мы были в Поти, проводили совещание по портовой работе. Он меня и всех удивил тем, что знал данные по грузообороту и по вывозу марганца лучше чем сам начальник порта, не помню уже, как его фамилия. Я тогда сказал: «Ну что, товарищ, может назначить вам товарища Меркулова в помощники?» У этого начальника такой вид был, что все начали смеяться. Хоть не до смеха было, он и сам засмеялся. Работник был неплохой, но с памятью было неважно, а у Всеволода наоборот.

Богдан Кобулов мне тоже всегда был крепкий помощник и товарищ. С Всеволодом Меркуловым он хорошо срабатывался и в Тбилиси, и потом в Москве. Богдан смог быстро создать фактически новое Главное Экономическое Управление и поставил его так, как мы с товарищем Сталиным и задумывали. Брат (Амаяк Кобулов (1906–1955). – С.К.) у Богдана тоже способный работник, но Богдан берет шире.

Для меня оба эти товарища служат примером нового руководителя, воспитанного Советской властью. Мы все ей воспитаны и все быстро росли. Думаю, в Америке таких руководителей нет. Там умеют руководить, но интерес исключительно личный, а у нас хороший руководитель имеет государственный интерес как личный.

Комментарий Сергея Кремлёва

Вполне показательно, что в мыслях Берии занимали, как видим, определённое место и фигуры двух крупных его подчинённых и соратников. Оба, и Меркулов, и Кобулов, были в конце 1953 г. расстреляны именно за то, что были соратниками Берии. Но – в том числе и потому, что имели хороший потенциал роста как государственные деятели, особенно если бы в жизни СССР после гибели Сталина получила бы развитие линия Берии.

Всеволод Николаевич Меркулов (1895–1953), с июля 1945 г. генерал армии, был одним из немногих соратников Берии, имевших более солидный, чем шеф, возраст – Меркулов был старше Берии на четыре года. Однако в политическом отношении он от Берии отставал, что было вполне объяснимо – Меркулов был сыном офицера, капитана царской армии, в сентябре 1913 г. поступил на физико-математический факультет Петербургского университета и осенью 1916 г. ушёл уже из Петроградского университета в школу прапорщиков.

С осени 1917 г. служил в запасном полку в Орске, а с января 1918 г., уволенный по болезни, оказался в Тифлисе – вначале на положении безработного.

Путь Берии к большевизму был достаточно чётко определён его социальным происхождением «из низов», в то время как путь Меркулова был более трудным и извилистым.

В Грузинской ЧК Меркулов стал работать с сентября 1921 г., то есть – раньше Берии, который работал тогда в Баку. Однако Меркулов достаточно быстро вошёл в орбиту Берии, когда тот стал одним из руководителей ГрузЧК. Меркулов был развитым и не чуждым литературного дарования человеком, порой – увлекающимся. Берия и был одним из увлечений Меркулова, он не просто уважал его, но был душевно предан ему (хотя после ареста в сентябре 1953 г., когда Берии уже не было в живых, сломленный Меркулов и оговорил Берию в своих показаниях).

С 1931 г. Берия забрал Меркулова на партийную работу в Закавказский краевой комитет ВКП(б), а после перехода шефа в НКВД СССР Меркулов был возвращён в «органы» и вскоре стал 1-м заместителем наркома. 3 февраля 1941 г. НКВД был разделён на два наркомата – НКВД под руководством Л.П. Берии и НКГБ под руководством В.Н. Меркулова. После начала войны, 20 июля 1941 г. наркоматы были слиты вновь, и Меркулов вновь стал заместителем Берии, но 14 апреля 1943 г., после нового разделения НКВД, Меркулов до мая 1946 г. занимал пост наркома государственной безопасности СССР. С 1950 г. был министром государственного контроля СССР.

Богдан Захарович Кобулов (1904–1953), с июля 1945 г. генерал-полковник, начал работать в Грузинской ЧК с мая 1922 г., то есть, как и Меркулов, ещё до прихода туда Берии, однако вся очень успешная служебная судьба Кобулова прошла под знаком доверия к нему Лаврентия Павловича.

Кобулов работал в секретно-политическом отделе ГПУ Грузии, в 1935 г. вёл разведывательную работу в Персии, возглавлял экономический отдел УГБ НКВД ЗСФСР, а вскоре после отъезда Берии в Москву был вызван последним для работы уже в НКВД СССР и 4 сентября 1939 г. назначен начальником Главного экономического управления (ГЭУ) НКВД СССР.

ГЭУ было создано накануне назначения Берии полноправным наркомом внутренних дел СССР, и вся эта реорганизация была проведена по инициативе, естественно, самого нового наркома. Во главе ГЭУ был поставлен, как уже сказано, Богдан Кобулов.

1-й отдел ГЭУ отвечал за оборонную промышленность, 2-й отдел – за тяжёлую промышленность и машиностроение; 3-й отдел курировал лёгкую, лесную и местную промышленность (позднее – сельское хозяйство, финансы и торговлю); 4-й отдел курировал предприятия Гознака и аффинажные заводы; 5-й отдел – авиационную промышленность, 6-й – топливную промышленность.

Кроме того, в составе ГЭУ имелась Следственная часть.

Есть такое историческое понятие – «петровские сержанты». Это были доверенные лица царя-реформатора из числа гвардейцев Семёновского и Преображенского полков, которые были «царёвым оком» на местах, осуществляли жесткий и эффективный контроль деятельности в самых важных сферах государственной жизни, в том числе и в экономической сфере.

Вот таким «государственным оком» и мыслил Берия новое ГЭУ НКВД СССР. Изучение документов показывает и доказывает, что с этой задачей люди Кобулова справлялись неплохо. В составе ГЭУ были подобраны умные и технически компетентные специалисты, которые были способны в силу высокой квалификации не только вскрывать факты вредительства, халатности и т. п., но и давать технические рекомендации по исправлению положения.

Думаю, для читателя будет интересен и следующий момент. В сборнике материалов о П.Л. Капице, изданном в издательстве «Наука» в 1994 г., приводится следующий рассказ от лица самого Капицы, который хлопотал у Берии за Льва Ландау, арестованного ещё при Ежове:

«…Вызвали меня к часу ночи. Провели в большой кабинет, где сидели два человека. Оказалось, что это заместители Берии – Кобулов и Меркулов. Оба они потом были расстреляны… Проговорили до четырёх утра. Особенно с Меркуловым, который оказался очень начитанным… Жаль. Оба эти человека обладали, по-видимому, большими организаторскими способностями, но были совершенно беспринципны (оставим это утверждение на совести Капицы, а, возможно, на «совести» публикаторов сборника. – С.К.). Перед концом нашей беседы один из них говорит: «Хорошо, Капица, если вы согласны поручиться за Ландау – пишите письменное поручительство, в случае чего будете отвечать». Я написал, и через два дня в институте появился Ландау…»

Надо сказать, что очень вдумчивый и кропотливый исследователь той эпохи, московский профессор и доктор наук Б.С. Горобец, отмечает, что хотя рассказ идёт от первого лица, мы, скорее всего, имеем дело с пересказом слов Капицы, а не с его личными записями. Имеются и другие варианты пересказов этой истории, однако приведённый выше явно наиболее точен и достоверен, в том числе – в части оценки Петром Леонидовичем обоих доверенных заместителей Берии.

О Сергее Круглове

За время работы на Кавказе и в Москве я вырастил немало толковых работников. Тут я горжусь, потому что руководитель, который не готовит смену и не думает о ней, это негодный руководитель. Даже если он сам работает хорошо, все равно его надо гнать железной метлой, хотя не всегда это получается.

Сергей Круглов, можно сказать, мой кадр. Заметил его товарищ Маленков и порекомендовал мне, когда мы вместе подбирали кадры для центрального аппарата Наркомата. Но оформился он как крупный работник уже под моим руководством, и все время работает хорошо, куда мы его ни ставили. Умеет думать, умеет подойти к людям и чувство ответственности высокое. Положительно и то, что любит учиться, это важно. Ему не было сорока лет, когда он стал моим первым заместителем, и даже когда заменил меня в Наркомате, ему еще не было сорока лет.

Министром он показал себя на высоте, и я его ценю и уважаю. Молодец он и тем, что всегда ведет себя спокойно. Я его сколько раз ругал, и часто перехватывал. Можно было и мягче, но он всегда отвечает спокойно, так что даже злость на него пропадает.

Думаю, Круглов своего потолка не достиг, он смог бы работать хорошим заместителем по Совету Министров, но это уже дело будущего.

[Далее в материалах «Павла Лаврентьевича» помечено: «За этим текстом следует несколько густо зачёркнутых строк, восстановить которые не удалось»]

Комментарий Сергея Кремлёва

Судьба Сергея Никифоровича Круглова (1907–1977), бывшего пастуха Сережи Яковлева (это его настоящая фамилия), сына рабочего-молотобойца, а к 1945 г. – генерал-полковника, сложилась в конце концов, как шекспировский сюжет. Он начинал не на паркете, работал в сельсовете в Тверской области, ремонтным рабочим, трактористом, в 1929–1930 гг. служил в РККА автомехаником, работал в совхозе в Казахстане, а в 1934 г. окончил Московский индустриально-педагогический институт им. К. Либкнехта. Кроме того, он получал образование на японском секторе Московского института востоковедения (1935) и в Историческом институте красной профессуры (1937). С 1937 г. работал в отделе руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), которым заведовал Маленков.

С 20 декабря 1938 г. Круглов – особо уполномоченный НКВД СССР, а уже с 28 февраля 1939 г. – заместитель наркома по кадрам и начальник отдела кадров НКВД СССР. Круглов имел широкий круг обязанностей и широкий кругозор, и в конце 1945 г. был назначен наркомом внутренних дел СССР, сменив на этом посту Л.П. Берию, сосредоточившегося на работе в «атомном» и «ракетном» Специальном комитете, а также на хозяйственной деятельности в Совете министров СССР.

Объективно Сергей Круглов был фигурой, безусловно, крупного государственного масштаба. В сборнике документов «Сталинские стройки ГУЛАГа. 1930–1953», изданном Международным фондом «Демократия» в 2005 г. (к слову, приводимые в нём самими же составителями данные опрокидывают «концепции» составителей), имеется личное письмо от 20 января 1949 г. министра внутренних дел СССР С.Н. Круглова новому начальнику Дальстроя МВД СССР И.Г. Петренко (я писал о нём в комментариях к третьему тому дневников Л.П. Берии). Из этого письма деловая личность министра ВД СССР видна вполне определённо, а знакомство с письмом показывает – каких серьёзных руководителей дала стране эпоха Сталина и Берии.

Жаль только, что ученики после смерти учителей не сумели «выдержать марку». Но тут уж отрицательно сработал целый комплекс мощных факторов, о чём я говорил, в частности, в своих недавних книгах «Берии на вас нет», и «Как проср…ли СССР».

Круглов был главой МВД до смерти Сталина, а потом был назначен вновь 1-м заместителем Берии в объединённом (МВД + МГБ) МВД СССР.

После ареста Берии Круглов был немедленно назначен министром и, явно желая выжить, выступил на июльском Пленуме ЦК с очень нехорошими «обличениями» Берии. Видно, Круглов рассчитывал при этом на поддержку своего первого патрона Маленкова, тоже поддавшегося на провокацию Хрущёва и тоже предавшего Берию.

Уже в начале своей речи Круглов назвал Берию «врагом нашего государства, буржуазным проходимцем и авантюристом, матёрым, хитрым и искусным врагом, пробравшимся в сердце нашей партии, прохвостом»…

Набор выражений в адрес Берии был, впрочем, для того Пленума стандартным.

Круглов заявил тогда:

«Часто поведение Берия заставляло задумываться, особенно в последние три месяца. Принятие безапелляционных решений, полное игнорирование всех других мнений, кроме его, наглое и хамское суждение по всем вопросам находились в огромном противоречии с учением партии о методах руководства, об отношении к людям, о коллективизме. Здесь много присутствует товарищей, в жизни которых этот прохвост много принёс вреда и много унёс здоровья. Хамство, наглость, грубость, унижение всякого человеческого достоинства – вот удел людей, которых судьба сводила для разговора с этим паразитом Берия…»

и т. д.

Круглов «топил» Богдана Кобулова как сообщника Берии, «клеймил» генералов МВД Этингофа, Судоплатова, Мешика и отделял от бывшего шефа себя и ещё двух заместителей Берии по объединённому МВД – Серова и Масленникова. Однако Серов был давней креатурой Хрущёва, а герой войны и Герой Советского Союза генерал армии Масленников (1900–1954) ненадолго пережил Берию. В 1954 г. Масленников был вынужден застрелиться, не желая стать объектом хрущёвской клеветы.

Круглов остался-таки министром, но доверием у хрущёвцев не пользовался. В январе 1956 г., в преддверии ХХ съезда, его сняли и перевели вначале заместителем министра строительства электростанций СССР, а затем – председателем Кировского совнархоза, в 1958 г. вообще уволив на пенсию по инвалидности.

А потом начался надолго затянувшийся драматический финал по типу трагедии Шекспира. В 1959 г. Круглова лишают генеральской пенсии и квартиры, в 1960 г. исключают из партии. Бывший кадр Берии, отрёкшийся от него, впадает в нужду и бедствует.

В 1977 г. он погиб под колёсами подмосковной электрички, и сегодня никто не скажет – был ли это несчастный случай, произошедший по оплошности спившегося человека, или сознательный расчёт с опостылевшей карикатурой на жизнь.

Ирония судьбы: давно выведенного «в тираж» и растоптанного человека похоронили на элитном Новодевичьем кладбище.

Как-никак – генерал-полковник.

О роли ядерного оружия и о советском Атомном проекте

От составителя и комментатора

Сегодня даже самые злостные недоброжелатели Л.П. Берии не отрицают его выдающихся заслуг в реализации советского Атомного проекта. Это – действительно так, однако здесь этой темы я подробно касаться не буду, отсылая читателя к своей собственной книге «Берия: лучший менеджер ХХ в.», а также к моим комментариям ко второму и третьему тому дневников Л.П. Берии.

Тем не менее недатированные записи Л.П. Берии, касающиеся непосредственно атомной проблематики, будет, пожалуй, небесполезно сопроводить некоторыми дополнительными пояснениями.

С юности (и, скорее всего, даже с детства и отрочества) Берия был тщателен и точен. В последний период своей жизни он даже официально должен был отдавать атомным и ракетным проблемам половину своего времени. На этот счёт 15 марта 1951 г. было принято особое постановление Политбюро ЦК ВКП(б) № 81, гласившее:

«Тов. Берия обязать половину своего рабочего времени отдавать делу № 1,2 и 3».

Дела № 1,2 и 3 – это вопросы Первого, Второго и Третьего главных управлений при СМ СССР. Первое и Второе ГУ были чисто «атомными» (2-е ГУ занималось вопросами уранового сырья), а Третье ГУ – ракетным.

История умалчивает, чем было вызвано подобное, весьма нетривиальное по форме (если вообще не уникальное), решение Политбюро. В лентяях, пренебрегающих своими обязанностями, Берия никогда не числился. Скорее, он сам попросил официально закрепить за ним такое распределение своего рабочего времени как раз потому, что ему по многим государственным делам, включая «дела № 1,2 и 3», приходилось работать за других.

Лаврентий Павлович обязательнейшим образом прорабатывал как всю существенную входящую, так и исходящую документацию «атомного» Специального комитета. Тысячи важных документов хранят следы его работы – отчерки, подчёркивания, пометки и т. п.

При этом Берия никогда не крохоборствовал, умея видеть и за деревьями лес, и каждое отдельное дерево в лесу. Он брал проблему в её цельности, подвергал анализу – с привлечением компетентных экспертов, а затем намечал – прежде всего сам для себя, пути решения проблемы.

Но для Берии решать крупную проблему означало верно подобрать кадры. Принцип «Кадры решают всё» был для него – даже больше, чем для Сталина – не красивой фразой, а руководством к собственной практической деятельности. Например, Берия не был физиком, но он был выдающимся управленцем, и в подборе кадров разбирался не хуже, чем академик Капица – в квантовой механике. Разница была в том, что Берия сознавал своё невежество в вопросах физической науки, а Капица мнил себя не только физиком, но и организатором, и чуть ли не политиком. Капица пытался указывать Берии, как организовывать атомные работы в СССР.

А уж это Берия знал и сам. Любой вопрос он старался рассмотреть и обдумать всесторонне, привлекая к обсуждению тех, кто занимался конкретными задачами и был компетентен как специалист.

Важны размышления Берии о необходимости разумного снятия завесы тотальной секретности с советских атомных работ, о необходимости признания заслуг немецких специалистов в этих работах и т. д.

Если бы подходы Л.П. Берии реализовались, то вся история прежде всего ядерной оружейной работы в СССР могла бы пойти иначе. Тема национального ядерного оружия не была бы табу для открытого общественного освещения. А это помогло бы оптимизации нашей оборонной политики и всей оборонной работы – чего мы не имели уже с середины 50-х гг. и не имеем по сей день.

Советские оружейники-ядерщики были бы на виду у общества если не пофамильно (хотя Берия намеревался рассекретить основные фигуры Атомного проекта), то хотя бы своими делами. И это создавало бы оружейникам вполне заслуженный ими общественный авторитет. На деле вышло иначе, и это позволило «прорабам катастройки» во главе с Горбачёвым фактически очернить оружейников и вызвать у советского «перестроечного» общества лишь отрицательные эмоции по отношению к своим главным защитникам.

Разработчиков ядерного оружия, создателей Русского ядерного щита, публично называли «слепыми орлами», «слепыми ястребами» и представляли их публике чуть ли не как людоедов, якобы готовых сжечь мир в атомном пламени. Сегодня, окидывая взглядом те, уже давние, годы, можно лишь удивляться, как у тогдашних «перестройщиков» не хватило ума назвать советских разработчиков ядерного оружия ещё и «выкормышами монстра Берии», «бериевскими убийцами с реакторами в руках» и т. п.

Скорее всего этого не произошло потому, что после такой аттестации у кого-то мог возникнуть естественный вопрос: «А что, Берия не только протыкал раскалённым прутом уши подследственным, но ещё и имел отношение к созданию атомной бомбы?»

Ведь о Главном кураторе советского Атомного проекта, о его огромных заслугах перед Россией в этой сфере до начала 90-х гг. мало кто знал. В перестроечном антибериевском сборнике «воспоминаний» «Берия: конец карьеры», изданном Политиздатом в 1990 г., о Берии – руководителе советских атомщиков и организаторе атомной отрасли – не было сказано ни слова!

Даже хулительного.

За последовавшие двадцать ельцинских и ельциноидных лет на Лаврентия Павловича Берию были вылиты новые уже не ушаты, а цистерны грязи, однако возник и обратный мощный процесс его полной исторической, в том числе – моральной, реабилитации. Этот процесс ещё не смыл все наслоения грязи с мощной фигуры Берии, однако он идёт и набирает силу. Во всяком случае, «атомные» заслуги Берии перед Россией уже не рискует отрицать и замалчивать никто.

А «атомные» недатированные записи Л.П. Берии представляют несомненный исторический и человеческий интерес.

Атомное оружие нам досталось высокой ценой, а медлить здесь мы не имели права. США вели себя нагло, нам приходилось выкручиваться. Теперь другое дело, теперь у нас есть арсенал и они это знают. Сколько есть, не знают, но знают точно, что арсенал есть, потому что мы знаем об их испытаниях, а они знают о наших. А сразу после войны пришлось применять разные методы. Мы заявили, что секрет атомного оружия не существует для СССР с 1947 г., и товарищ Молотов это подтвердил в 1949 г., когда в США поднялся шум после нашего первого испытания. Приходилось, скажем прямо, блефовать, потому что блеф – это тоже иногда оружие. Мы тогда ломали голову, как лучше использовать этот шум, и товарищ Сталин сказал: «Мы уже заявляли, что секрета атомной бомбы для нас не существует, вот пусть Вячеслав и повторит. А они пусть считают, сколько у нас уже есть бомб. Как ни считай, все равно просчитаются».

Тогда так и сделали, а сегодня у нас на самом деле есть налаженное производство и теперь можно сказать открыто о том, что мы сделали меньше чем за десять лет. Надо будет сказать, что атомные работы в СССР велись еще до войны, что русские ученые давно заложили научную базу для овладения ядром, а Советская власть создала материальную базу. И мы действительно к 1947 г. уже разработали схему Атомной Бомбы, а два года еще потребовалось для наладки выпуска плутония. Мы его вначале получали микрограммами, а микрограмм – это миллионная часть грамма. А теперь мы его сможем получать в любых нужных нам количествах.

К лету 1949 г. мы получили первое нужное количество плутония и потом смогли провести испытание первой атомной бомбы. Теперь надо будет прямо уточнить, что мы провели его в 1949 г., хотя секретом атомной бомбы мы овладели в 1947 г.

Надо все это описать прямо и широко издать. Американцы издали свой отчет (имеется в виду, несомненно, книга Смита, о которой было сказано в предисловии. – С.К.), потому что им надо оправдать свои расходы. А нам надо издать книгу по нашим атомным работам, чтобы наши люди могли увидеть широкую картину успехов советской науки и техники. Надо будет показать, что мы получили свою советскую базу для таких успехов.

Мы проделали очень напряженную и нервную работу, по напряжению это было почти как во время войны, только спать теперь можно было каждый день.

Любое дело получается с успехом тогда, когда есть крепкая база. Вот мы хорошо двигаемся по ракетной технике, и много берем у немцев, они во время войны продвинулись дальше всех, и нас, и американцев.

Но у нас тоже база не вчера образовалась. Циолковский будоражил людей, увлекал, а мечта ученого и инженера – это великое дело. Это тебе не мечты на скамейке под белой акацией, а смелый замысел. Но если нет базы, замысел тоже улетит, как с белых яблонь дым. А у нас база была, мы ракетным делом занимались давно, когда был Тухачевский, даже чересчур. Тогда было больше на бумаге и в прожектах Тухачевского, большие ракеты войну не выиграли, это мы видим на примере немцев. Но база была.

Так и с атомной техникой. Тут у нас тоже была база. Так что нечего стесняться, что и тут нам помогали, особенно немцы. В США собрали ученых со всего света, хотя там возможности были огромные.

Комментарий Сергея Кремлёва

Да, национальная база для развития атомной физики в СССР действительно была, и это стало одним из огромных достижений советской власти. Если бы в России в той или иной форме сохранился царизм, то даже при самом успешном буржуазном развитии Россия и в 30-е гг. плелась бы здесь в хвосте. А в СССР, в Москве, в сентябре 1936 г. состоялась Вторая Всесоюзная конференция по ядерной физике и космическим лучам, в которой приняли участие такие выдающиеся физики ХХ века, как Паули (Цюрих), Оже (Париж), Вильямс (Манчестер), Пайерлс (Кембридж). В 1937 г. в Париже, в лаборатории Марии Склодовской-Кюри, работала советская исследовательница З.Н. Ершова (впоследствии начальник лаборатории в атомном НИИ-9).

В 1938 г. Ф. Жолио-Кюри сообщал А.Ф. Иоффе о том, что под действием нейтронов ядро урана распалось на два радиоактивных осколка, и в СССР хорошо понимали, о чём идёт речь – с 1938 г. под председательством Сергея Вавилова уже работала академическая Комиссия по атомному ядру, в которую входили А.И. Алиханов, В.И. Векслер, А.Ф. Иоффе, И.В. Курчатов и И.М. Франк.

В 1940 и 1941 гг. в журнале «Успехи физических наук» были опубликованы две статьи Я.Б. Зельдовича и Ю.Б. Харитона о теории цепного распада урана. При этом третья их подготовленная к печати тогда же статья «Механизм деления ядер. Часть II» увидела свет в том же журнале лишь через… сорок три года после написания, в 1983 г.

Тем не менее атомные темы стали запрещёнными в СССР для широкого обсуждения позже, чем в остальном мире. В США уже вводился режим тотального «атомного» молчания, а в СССР 31 декабря 1940 г. в газете «Известия» была опубликована статья со знаменательным названием: «Уран-235», в которой предсказывалось, что человечество скоро откроет новый источник энергии.

Да, уже тогда значение проблемы было осознано на достаточно высоком уровне. В 1940 г. была создана Урановая комиссия при Президиуме АН СССР. 12 июля 1940 г. в докладной записке академика В.И. Вернадского на имя заместителя Председателя Совнаркома СССР Н.А. Булганина говорилось: «Работы по физике атомного ядра привели в самое последнее время к открытию деления атомов элемента урана под действием нейтронов, при котором освобождается огромное количество внутриатомной энергии».

В документе подчёркивалась возможность именно технического (а не военного) использования атомной энергии: «Если вопрос о техническом использовании внутриатомной энергии будет решен в положительном смысле, то это должно в корне изменить всю прикладную энергетику».

Как видим, советский Атомный проект возникал не на голом месте.

Недавно у меня спросили, а кто имеет самые главные заслуги в овладении атомной энергией в СССР? Я прямо сказал, что товарищ Сталин. Особенно первое время ничего существенного мимо него не проходило, все читал сам и во все старался вникнуть. Все решения проходили быстро, потому что он сказал: «Этому делу зеленую улицу». Для меня работа по урану была самой приятной работой после работы в Грузии, даже приятнее. В Закавказье мы много строили, новый Тбилиси построили, дома отдыха, санатории, заводы, но в Грузии мы так склоку и не изжили, и кумовства на Кавказе много. А в работах по Урану я познакомился с огромным числом очень хороших и умных людей. Тяжело работать с дураками, дурак часто хуже врага, а работать все равно приходится, на все умных людей не найдешь. А в работах по Урану мы собрали самых толковых, сами люди все понимали. Есть дураки и растяпы, но тут их меньше. В ракетном деле тоже дураков меньше, там тоже собрались увлеченные люди, любят свое дело. С такими работать легко и можно много сделать.

Я подбирал людей, которых знал по войне, и в работах по урану не подвел никто. И очень удачно подобрали Курчатова, это очень хороший работник, сильный и умеет организовать.

Ванников был министром и сейчас готовый министр, но сильно вырос, ворочает большими возможностями.

(Ванников Борис Львович (1897–1962), в 1937–1939 гг. замнаркома оборонной промышленности СССР, в 1939–1941 гг. нарком вооружения СССР, затем арестован, в августе 1941 г. освобождён, в 1942–1946 гг. работал наркомом (министром) боеприпасов СССР, с 1945 г. – также заместитель Берии по Специальному комитету при СМ СССР и начальник «атомного» Первого Главного управления при СМ СССР. – С.К.)

Сейчас мы уже подбираемся к мирной атомной энергии, тут есть хорошие перспективы. Интересное дело двигать науку. Из меня ученого не получилось, но помогать ученым тоже приятно.

У нас есть люди, мечтают человека в космос запускать. Хорошая мысль, и уже запустили бы, если бы не война и если бы люди не воевали. Немцы крепко продвинулись тут и нас обогнали и США. А если бы эти ракеты делать не для войны, а для исследований, уже бы и человека запустили.

Американцы боятся, что если будут атомные станции, то обанкротятся все угольные компании и так далее, поэтому они боятся развивать мирную энергию, а мы будем и уже развиваем.

Комментарий Сергея Кремлёва

Это было действительно так. В СССР была пущена первая в мире атомная электрическая станция в Обнинске, был создан первый в мире атомный ледокол «Ленин».

В Америке и в Европе много пишут о будущей атомной войне. Пока США имели атомную монополию, больше писали, как нас надо забросать атомными бомбами и подсчитывали, сколько надо бомб, чтобы уничтожить четверть, треть или половину СССР. После нашего первого атомного взрыва началась паника, а сейчас себя успокаивают, что США работает над новой водородной бомбой и атомным оружием воевать можно.

Товарищ Сталин, когда я вернулся с первого атомного взрыва, спросил: «Ну, можно воевать атомным оружием?» Я сразу сказал: «Нет, товарищ Сталин. Это оружие Центрального Комитета. Давать его в армию нельзя, это что-то совсем новое. Атомным оружием должно распоряжаться только руководство. Нам надо думать, как все это организовать».

Товарищ Сталин согласился, наше атомное оружие мы в армию не передаем, военные руководители его в своем распоряжении не имеют. Тут надо отдельное подчинение, а на бумаге пусть воюют.

Я помню по войне, тогда самое сильное оружие считалось катюши, так все командующие надоедали: «Дайте катюши, дайте катюши, без катюш наступать тяжело». Чуть что, сразу катюши, так что дай военным в руки атомную бомбу, они сразу решат ей ударить, а это уже не катюша, тут начинается новая эпоха.

Военные сначала проводят войну, потом начинают разбираться, как они воевали и потом решают на основании старого опыта. А тут опыта нет ни у военных, ни у нас. Это вопрос очень важный.

Комментарий Сергея Кремлёва

Размышления Л.П. Берии о характере и смысле нового средства ведения войны (и, как он сразу задумывался – ведения ли!?) очень интересны, потому что именно в СССР Сталина начинал впервые формироваться на высшем уровне взвешенный подход к новой проблеме. Далее об этом ещё будет сказано.

В начале 1953 г. в Европе находилось 16 американских атомных бомб по 20 килотонн каждая. Англия только что стала третьей ядерной державой, но ядерным оружием как системой, находящейся на вооружении, ещё не обладала. Франции обрести ядерный статус лишь предстояло. Следовательно, собственно европейские ядерные возможности были в первой половине 50-х гг. практически нулевыми и все реальные ядерные удары по любому противнику могли нанести только США.

Однако публичных размышлений на ядерные темы в Европе хватало, не говоря уже о широком интересе к этой теме в самих США, возникшем сразу же после атомных бомбардировок Японии. Причём о ядерном оружии размышляли не только в ядерных державах. Так, в 1955 г. выходец из бывшей Австро-Венгрии, генерал Штабной академии португальской (!) армии Ф.О. Микше опубликовал одновременно в Лондоне и в Нью-Йорке книгу «Atomic Weapons and Armies» («Атомное оружие и армии»).

Вскоре она вышла также в Париже под названием «Тактика атомной войны», и в предисловии к французскому изданию генерал инженерных войск тогда ещё неядерной Франции Комбо рекомендовал её не только коллегам, но и государственным и политическим деятелям Запада.

Так что, несмотря на мало серьёзный, казалось бы, статус автора книги, внимание ей в НАТО и в США было уделено серьёзное. В 1956 г. её издали и в Советском Союзе. И, знакомясь с ней, убеждаешься, что дымкой десятилетий подёргиваются иногда очень любопытные приметы прошлого, которое не стало, увы, прошлым по настоящий момент…

Генерал Микше в начале 50-х гг. был настроен решительно, заявляя в предисловии, что все проблемы им анализируются применительно к европейскому театру военных действий и что «на широких просторах Азии и Африки боевые действия, конечно, могут принять иной, более широкий характер». Против кого НАТО (ведь Португалия была членом НАТО) собиралась воевать атомным оружием в Африке и по какому поводу, Микше умалчивал (ведь тогда проблемы Ливии для НАТО ещё не существовало).

Не касался Микше вопроса и о том, может ли появление этого нового оружия привести не к «изменению тактики», а к отмене войны как средства решения конфликтов между ведущими державами мира. Генерал теоретизировал в рамках теории не мира, а войны, которая в его голове была чем-то вроде недавно закончившейся Второй мировой, но только с атомными бомбами в придачу.

Как мы чуть позднее увидим, Сталин и Берия смотрели на проблему принципиально иначе. Американский военный теоретик Герман Кан даже в начале 60-х гг. назвал одну из своих книг «Мысли о немыслимом», а две главные фигуры советского Атомного проекта – Сталин и Берия, в отличие от западных теоретиков, мыслили весьма адекватно уже в начале 50-х…

Что же до генерала Микше, то он в своей книге, которая была задумана ещё при жизни Л.П. Берии, но появилась уже после смерти последнего, весьма подробно и обстоятельно разыграл на полутора десятках страниц атомную войну в… 1940 г., приняв допущение, что «обе воюющие стороны (то есть немцы и англо-французы. – С.К.) имели бы армии с современной техникой и… использовали атомное вооружение».

Микше описал эти гипотетические события в виде дневника некоего военного корреспондента, начав его со вторника, 10 мая 1940 г. (реальная дата начала наступления немцев на Западном фронте). Нижеприведенная цитата длинна, однако очень уж яркую картину рисует натовско-португальский генерал, и двумя-тремя фразами здесь ограничиться невозможно.

Вот как это выглядит у Микше:

«ЛЯ ФЕРТЕ (штаб союзников, вторник, 10 мая 1940 г.)

После «странной войны», которая продолжалась с осени прошлого года, нынешний день так насыщен событиями, что трудно описать их связно…. 1-я группа армий генерала Бийотт… перешла бельгийскую границу… Бурными овациями население приветствовало длинные внушительные колонны… Население особо восхищено подразделениями современной атомной артиллерии…

ЛЯ ФЕРТЕ (штаб союзников, среда, 11 мая 1940 г.)

Слабое прикрытие в Арденнах, около 2 бельгийских дивизий и несколько… французских частей, отходят с боями в западном направлении к р. Маас. На северном конце 400-мильного фронта немцам удалось проникнуть на голландскую территорию…

РАЙОН ЛИЛЛЯ

(первый эшелон штаба союзников, пятница, 13 мая 1940 г.)

Пятница, 13 мая, имеет такое же большое историческое значение, как и сражение у Креси в 1346 г. (в этой битве в Европе впервые применили порох. – С.К.). Впервые сегодня было использовано атомное оружие… 2 атомные бомбы в 20 килотонн каждая были сброшены рано утром на Ахен и ещё две – на важные узлы коммуникаций в долине р. Мозель на Мондорф (менее чем в 10 км от Бонна. – С.К.) и Трабен… Из-за постоянных налётов немецкой авиации продвижение союзников по Бельгии проходит очень медленно… Британские военно-воздушные силы опять бомбили мосты через Рейн.

РАЙОН ЛИЛЛЯ (первый эшелон штаба союзников, суббота, 14 мая 1940 г.)

Атомные удары, произведённые вчера, значительно замедлили продвижение противника… Наша воздушная разведка определяет количество уничтоженных машин в несколько тысяч… По стратегическим соображениям войска союзников оставили город Антверпен… Немецкие войска заняли Арнем и Утрехт и продвигаются на Роттердам…

РАЙОН АТ

(первый эшелон штаба союзников, Бельгия, воскресенье, 15 мая 1940 г.)

Ответа противника на применение нами атомных бомб пришлось ждать недолго. Рано утром немецкие самолеты сбросили атомные бомбы на Шарлеруа, Халь, Алост и Гент. Эффект был огромным. Эти 4 города… превращены в руины… Атомные удары сократили движение по линиям коммуникаций на 60 %… Охваченное паникой население покидает свои дома… В Голландии немецкие войска заняли Роттердам… Генерал Винкельманн, главнокомандующий голландскими войсками, ведет с немцами переговоры о перемирии».

И так далее, вплоть до виртуального дня 15 июня 1940 г., когда, по версии Микше, немецкая авиация сбросила атомные бомбы на Лондон, Париж, Лимож и Сент-Этьенн.

Берлин, Дюссельдорф, Кёльн и другие немецкие города, по версии Микше, постигла та же судьба.

Ни Л.П. Берия, ни И.В. Сталин с книгой генерала Микше познакомиться не успели – оба были убиты раньше выхода книги Микше в свет. Но сами взгляды, подобные высказанным в книге австро-венгерско-португальского генерала, не были для них секретом – планы и замыслы НАТО нередко оказывались на столах советских руководителей лишь с малым запозданием по сравнению с появлением этих планов перед руководителями НАТО.

В свете этой людоедской натовской виртуальной ретроспективы мысли Л.П. Берии выглядят особенно взвешенно. И не только взвешенно, но и актуально даже для сегодняшнего и завтрашнего дня.

Впрочем, пусть читатель убедится в этом сам. Ниже – недатированные записи Л.П. Берии, относящиеся к проблемам ядерных вооружений.

После атомных бомбардировок Японии мы с товарищем Сталиным не раз обсуждали вопрос, почему Трумэн не ударил Бомбой по японским войскам, а нанес удар по городам. Товарищ Сталин задавал этот вопрос и маршалам, но они ничего четко не сказали. Они даже сейчас плохо понимают, что это такое – Бомба, и как с ней воевать.

Товарищ Сталин спросил меня: «А ты как думаешь, почему они не ударили по войскам?» Я думаю, вот почему. Они уже знали, что мы по Японии ударим. Главная сухопутная сила у Японцев была Квантунская армия, а по ней должны были ударить мы, и было ясно, что она долго не продержится. Японский флот они тогда уже побили, потопили без боя даже самый новый их авианосец (новейший японский авианосец «Синано», действительно не проведя ни одного боя, был торпедирован подлодкой США на переходе к месту дислокации. – С.К.). Сейчас мы знаем, что Атомный взрыв по войскам не так страшен, как по городам. Боевых Бомб у них к лету 1945 г. было всего две, и если бы их использовать по скоплениям войск, того эффекта не было бы. И они сразу показали бы нам, что не так страшен черт, как его малюют. А удар по городам сразу давал большой эффект и они как бы нам говорили, что мы и Москву можем в пустыню превратить.

Я сказал товарищу Сталину: «Бомбой удар по мозгам важнее, чем удар по войскам. Вот они и ударили Японцам по мозгам, и сразу рассчитывали ударить нам по мозгам».

Товарищ Сталин тогда сказал: «Правильно думаешь. Они сразу на слабые нервы рассчитывали. А у нас нервы крепкие. Но думать надо. Это тебе не люфтваффе, тут нельзя ни одного самолета пропустить. Надо думать».

Отсюда и пошел «Беркут» (первая система ПВО вокруг Москвы. – С.К.). Задача был чёткая, надо было сделать абсолютную воздушную оборону вокруг Москвы.

В военном деле на носу революция. Реактивная техника, ракетная техника и радиолокаторы, это коренной переворот, через 10 лет армию будет уже не узнать. Но это такое оружие, которое облегчает боевые действия. Если у тебя такое оружие есть, ты можешь воевать с врагом на равных. Воевать мы будем, потому что они нас в покое не оставят, но вопрос где мы будем воевать и чем мы будем воевать. В Корее мы воюем с ними, а атомную бомбу они там не применяют. Это палка с двумя концами, по тебе может ударить.

Товарищ Сталин так считает, что по атомному оружию два главных вопроса.

Первый вопрос: «Можно им воевать или нет?»

Второй вопрос: «Кто им должен распоряжаться?»

Когда была война, такого вопроса ни по одному оружию не было, кроме химического. Тут надо крепко думать. Химического оружия у всех было огромные запасы, а ни разу ни применили. Гитлер хотел, но его сразу предупредили, что им же хуже будет. А зачем тогда все это копили? А затем, что раз у врага есть, у тебя тоже должно быть. А воевать нельзя, и военным давать нельзя, потому что если у него что-то есть, он попал в тяжелое положение и ударил. А это может быть катастрофа.

В Америке относятся легкомысленно, а в СССР отношение к атомному оружию самое ответственное. В руках советского народа это оружие обеспечивает мир против поджигателей войны. Значит, оно должно быть в руках у политических руководителей народа, а не просто так.

Тут надо еще думать, но сказать надо тоже громко всем, что мы воевать не хотим любым оружием, но если придется, будем воевать до Победы. Мы уже раз победили без атомного оружия, и второй раз победим без атомного оружия. А атомное оружие у нас для того, чтобы по нам не ударили атомным оружием.

Это надо провозгласить везде, и в книге тоже.

Комментарий Сергея Кремлёва

Мысли Л.П. Берии о сути и роли ядерного оружия были для того времени очень глубокими, и – не только для того времени. Руководство же Советской армии даже после реальных атомных бомбардировок Японии особенно не задумалось над новой стратегией, а точнее – над новой философией войны, которая должна была стать результатом осмысления нового, ядерного, фактора.

При этом подлинно новая философия войны должна была бы исходить из нового постулата о невозможности войны между ядерными державами.

В ходе Великой Отечественной войны безусловно сложилась великолепная советская полководческая школа и вообще школа военного искусства, главой которой как в части стратегического, так и оперативно-тактического (и даже – тактического!) аспекта был сам И.В. Сталин.

Эта блестящая школа была вершиной традиционной военной мысли, когда война ведётся с использованием лишь обычного оружия, а мобильность основной массы войск не превышает мобильности наземных боевых транспортных средств, фактически – автотранспорта. Однако успехи реактивной авиации и особенно ракетной техники коренным образом меняли понятие мобильности, а будущее ядерное боевое оснащение перспективных носителей в корне меняло характер проблемы войны и мира.

Собственно, прецедент создало, как верно понимал Берия, уже неприменение обеими сторонами химического оружия в ходе Второй мировой войны, и на этом надо остановиться подробнее.

К весне 1942 г. на советско-германском фронте обстановка для немцев сложилась не лучшим образом – после разгрома под Москвой советское контрнаступление ничего хорошего немцам не сулило. И уже тогда разведка НКВД СССР получила неоднократно перепроверенные данные о подготовке Германии к применению в ходе весенне-летнего наступления химического оружия против войск Красной Армии.

Начался обмен мнениями и письмами между Сталиным и Черчиллем. Сталин был встревожен и предупреждал Черчилля, что, решившись на химический удар по СССР, Гитлер может ударить затем и по Англии.

Черчилль в своём послании Сталину от 21 марта 1942 г. писал:

«…я хочу заверить Вас в том, что Правительство Его Величества будет рассматривать всякое использование ядовитых газов как оружия против России точно так же, как если бы это оружие было направлено против нас самих. Я создал колоссальные запасы газовых бомб для сбрасывания на все подходящие объекты в Западной Германии, когда Ваши армии и народ подвергнутся нападению подобными средствами.

Представляется необходимым рассмотреть вопрос о том, следовало ли бы нам в соответствующий момент выступить с публичным предупреждением о том, что таково наше решение…»

Сталин тут же подхватил эту идею и предложил Черчиллю выступить в ближайшее время с публичным предупреждением Германии.

10 апреля 1942 г. Черчилль заверил Сталина, что в начале мая в специальном заявлении предупредит нацистов.

В итоге немцы не решились применить химическое оружие против СССР даже в критические дни конца 1942 г., но в начале 1943 г. в НКВД стали поступать новые сведения о завозе химических авиабомб и снарядов на склады, размещённые на советской территории. Имеется даже известная фотография, на которой командир Черниговского партизанского соединения дважды Герой Советского Союза А.Ф. Фёдоров и командир спецотряда НКВД «Победители» капитан ГБ Д.И. Медведев рассматривают химический снаряд, добытый разведчиками.

В декабре 1942 г. химические авиабомбы были завезены на склады Сещанского аэродрома в Орловской области (то есть в район Курского выступа). В наркомат Берии сведения об этом поступили в начале января 1943 г., так что Берия был хорошо осведомлён о всех «химических» перипетиях того времени, и его послевоенная аналогия между химическим и ядерным оружием была абсолютно правомерной.

Нам надо громко сказать, что США создавали и усиливают свое атомное оружие для того, чтобы угрожать миру войной, а Советский Союз создал и укрепляет свое оружие в интересах мира.

Товарищ Сталин это всегда подчеркивает, и так оно и есть. Нам надо это оружие всемерно укреплять, потому что оно есть у США и у Англии, но воевать мы им не собираемся. Ракеты тоже надо развивать, это сильное современное оружие, будущее за ним…

О товарище Сталине

От составителя и комментатора

Берия, вне всякого сомнения, прекрасно отдавал себе отчёт в том, что вся его жизнь протекала и протекает под знаком Сталина, что Сталин – это главная тема его жизни и судьбы. Сегодня не так просто собрать всё, что Берия сказал и написал о Сталине официальным, так сказать, образом, но свой главный вклад в «сталиниану» Берия внёс еще в свою бытность 1-м секретарём Закавказского краевого комитета ВКП(б) и 1-м секретарём ЦК КП(б) Грузии. Тогда в свет вышла брошюра Л.П. Берии «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье».

Я уже писал, что недоброжелатели Берии отказывали и отказывают ему в авторстве этой знаменитой некогда брошюры. Если же авторство фактически признаётся, то делается попытка опорочить концептуальные подходы автора. Так, в исторической биографической энциклопедии «Кто есть Кто в истории СССР 1924–1953 гг.» Константина Залесского на этот счёт сказано, что Берия «стал широко известен после выхода его книги «К вопросу об истории большевистских организаций Закавказья», где роль И.В. Сталина в революционном движении была преувеличена во много раз…»

Но это – не так. В действительности в книге всего лишь восстанавливалась историческая правда, которая именно в Закавказье злостно и завистливо искажалась рядом грузинских и не грузинских «старых большевиков», так и не простивших «Кобе» того, что он оказался ярче, крупнее и талантливее их.

Если мы окинем уже современным взглядом историю большевистских организаций Закавказья, то увидим в ней ряд самобытных и безусловно талантливых фигур – того же, например, Степана Шаумяна (1878–1918), расстрелянного в числе 26 бакинских комиссаров англичанами в 1918 г. Однако гениальная фигура в истории большевистских организаций Закавказья усматривается всё же одна – фигура Сталина.

Причём сказать об этом в середине 30-х гг. громко и аргументированно не означало курить Сталину фимиам и выслуживаться перед ним. Историческая клевета на Сталина всегда была (и остаётся по сей день!) оружием текущей политической борьбы сил Зла с силами Добра. Поэтому и историческая правда о Сталине была и остаётся эффективным оружием политической борьбы сил Добра с силами Зла.

Берия это понимал, почему и стал инициатором подготовки соответствующей книги, которая хотя и имела внешне историческое, чуть ли не академическое, название, на самом деле была боевой политической дубиной против врагов Советского Союза и Грузии, против врагов советской власти и социализма.

В последний период своей жизни Берия публично высказывал своё отношение к Сталину дважды – в юбилейной статье в № 555 газеты «Правда» от 21 декабря 1949 г., написанной к 70-летию И.В. Сталина, и в речи на траурном митинге 9 марта 1953 г. во время похорон И.В. Сталина (оба текста приведены в этой книге в отдельном разделе).

Суть и стиль статьи и речи во многом определялись официальными канонами того времени, а эти каноны уже носили определённый «канцеляритский» оттенок. Не могу сказать, что по тому времени это было так уж и неверно… Мы ведь тогда лишь учились науке быть не могучим аутсайдером, а мировой великой державой.

Да, Советский Союз лишь после войны стал подлинно великой державой, но во всё более возрастающем враждебном окружении и с тяжёлым наследием войны. Ухо надо было держать востро! Всё, публикуемое в центральной прессе СССР – от статей в «Правде» до стихов в «Мурзилке», – скрупулёзно и внимательно изучалось разного рода советологами и кремлеведами в плодящихся на Западе советологических центрах. И поэтому официальные тексты отрабатывались и шлифовались до последней запятой, а это, увы, не способствовало поднятию текста до уровня речей Цицерона.

Однако ниже приводятся недатированные чисто личные записи Л.П. Берии, относящиеся к И.В. Сталину. Вряд ли их можно рассматривать как некие черновые наброски будущих официальных речей, докладов и т. д. Это записи, приближающиеся, на мой взгляд, скорее к исповедальным, и предназначены они прежде всего для личного, внутреннего пользования.

С другой стороны, постоянное употребление формы «товарищ Сталин» позволяет предполагать, что Берия мог рассматривать эти записи и как отдельные куски его будущей мемуарной книги.

Товарищ Сталин сказал о Ленине, что он был горный орел. Так можно сказать о самом товарище Сталине. Я впервые увидел его, когда был совсем молодой, а он тогда тоже был молодой, и он сразу захватывал.

Когда болванка металла остынет, цвет у нее уже не раскаленный, а темный, но если подойти близко, сразу слышишь жар. Вот так и с товарищем Сталиным, если стоишь рядом с ним, то как будто ты окружен чем-то мощным, как электрическое поле. Электрическое поле человек не чувствует, а товарища Сталина чувствуешь, такая от него энергия.

Я знаю почти всех крупных политиков мира, и капиталистических, и коммунистических, за много лет с кем только не знакомился. Все люди как люди, кто лучше, кто хуже. Мао Цзе Дун сильный человек, тоже сразу чувствуешь. Но куда ему до товарища Сталина, и близко не то.

Черчилль пустой человек, но не дурак. Я его много раз видел с товарищем Сталиным, видно было, что он товарищу Сталину завидовал, но больше всего он его боялся и уважал.

Когда шла гражданская война, товарищ Сталин был на всех фронтах, а на Кавказский фронт прибыл осенью 1920 г., и сразу двинул дело так, что уже через полгода весь Кавказ был советским. Тогда я его впервые увидел, но рядом не был.

Комментарий Сергея Кремлёва

Сталин прибыл на Кавказ в сентябре 1920 г. как уполномоченный Политбюро ЦК РКП(б) на Кавказе и пробыл там по ноябрь 1920 г.

Советская власть в Азербайджане установилась с апреля 1920 г., и Баку играл роль надёжного опорного пункта советизации Кавказа. В этом направлении активно работали Киров и Орджоникидзе, но приезд Сталина процесс ускорил. Уже в ноябре 1920 г. Красная Армия вошла в Армению и 29 ноября 1920 г. была образована Армянская ССР. А 18 февраля 1921 г. Ревком Грузии провозгласил и Грузинскую ССР и 25 февраля части 11-й Красной Армии вместе с грузинскими повстанцами вступили в Тифлис.

Конечно же, поражение мусаватистов в Баку, дашнаков в Ереване и меньшевиков в Тифлисе было исторически закономерным, и это поражение было обеспечено кровью и потом миллионов жителей Кавказа. Но велики заслуга и роль Сталина в том, что это поражение состоялось в кратчайшие сроки и было достигнуто достаточно малой кровью. Берия, как современник и участник событий, видел роль в них Сталина безусловно отчетливо. Весьма вероятно, и поэтому он пришёл к идее написания такой книги по истории кавказского большевизма, которая показала бы огромное значение Сталина для Кавказа.

Познакомились мы уже когда я работал в Тифлисе по линии ЧК и Г.У. Но это такая работа, что сегодня шпионов ловишь, а завтра надо организовать погрузку вагонов, так что мне приходилось заниматься и хозяйственной работой, тогда товарищ Сталин на меня внимание и обратил. Как Председатель Закавказской ГПУ я с ним тоже встречался, вопросов было много. Как с ним легко было вопросы решать, даже трудные. Если не может помочь, откажет, а чаще помогал. Задачи ставил всегда срочные и тяжелые, но умел так подойти, что хочешь разбиться, а сделать. И делал.

В Тифлисе тогда дела обстояли неважно. Болтали много, а настоящая работа стояла. В головке ЦК (имеется в виду ЦК Компартии Грузии. – С.К.) были люди прошлые, заслугами кичились, а работать не умели. Барство процветало. Фамилий вспоминать не хочу, дело не в фамилиях, а в самой сути, а суть была гнилая. В среднем и низовом звене работников тоже было неблагополучно, было много бывших меньшевиков, и разобраться, кто честно разоружился, а кто для вида, было трудно. Друг на друга капали, разводили склоку, кто по сволочному характеру, а кто специально, чтобы ставить палки в колеса.

Товарищ Сталин это хорошо понимал, потому что знал местную обстановку давно, и людей знал, кто чего стоит. А если не знал, то мог быстро разобраться. Он уже начал ездить к нам отдыхать, но отдыхать, это только так говорилось, он на отдыхе меньше работал, и все.

Но отдыхал тоже, по морю ездили, форель ловили и уху ели. К нему тогда много набивалось, и с делом, и по пустякам, а многие просто надоедали, мол, по старому знакомству. А у товарища Сталина глаз острый, сразу видел, кто чего стоит. Раз дал мне поручение, два дал, потом стал чаще вызывать, видно присматривался.

Мне тогда что еще помогло ему в душу попасть. Если бы это было в крепком коллективе, то товарищ Сталин мог меня не заметить, а так в ЦК и в Совнаркоме (имеется в виду, естественно, СНК ГССР. – С.К.) шла склока за склокой. Если ты делом занимался, а не склокой, сразу в глаза бросалось. И он тогда сказал, что надо товарища Берию перевести на партийную работу, там ему чекистская закалка и опыт не помешает.

Когда мне сказали, что есть решение перевести меня в Заккрайком секретарем, я не обрадовался. Во-первых, в ГПУ было дела много, а во-вторых там обстановка была склочная и я знал. Вести себя принципиально, сразу врагов получишь, а у меня их и так хватало. А в склоку я лезть не хотел, да и не мог. Товарищ Сталин это быстро понял, вначале я стал 1-м секретарем грузинского ЦК, хоть здесь мог сам решать, но все равно тяжело. Тогда он добавил мне пост секретаря Заккрайкома, но склока лишь усилилась. Он меня вызвал и сказал: «Принимай весь Кавказ, но работать надо без дураков, там такие авгиевы конюшни развели, что и чека не вычистит, будешь чистить вместе с людьми».

Комментарий Сергея Кремлёва

С декабря 1926 г. Берия занимал пост председателя ГПУ Грузинской СССР и заместителя председателя ГПУ Закавказской СФСР (фактически он курировал ту же Грузию), но в марте 1931 г. он был назначен уже председателем Закавказского ГПУ и полномочным представителем ОГПУ СССР в ЗСФСР (он оставался им и некоторое время после назначения 1-м секретарём ЦК КП(б) Грузии).

С этого поста Берия в октябре 1931 г. был избран 1-м секретарём ЦК КП(б) Грузии и в ноябре 1931 г. – также 2-м секретарём Закавказского крайкома. Ситуация стала быстро накаляться, потому что на Берию ополчилась почти вся «старая гвардия», которая даже «Кобу» высоко не ставила, а уж «выскочку Лаврентия» вообще не видела «в упор». Наличие в Грузии мощного слоя скрытых меньшевиков и провокаторов атмосферу тоже не оздоровляло.

Результатом стало осознание Сталиным необходимости кардинального решения кавказской проблемы за счёт предоставления Берии всей полноты прав, и с октября 1932 г. Берия встал во главе парторганизации Закавказья и, значит, во главе всего Кавказа. Началась по-настоящему масштабная деятельность на Кавказе Берии-реформатора.

Мы говорим: «История, история»… А товарищ Сталин – это и есть история. Я хорошо знаю всех, кто входил в руководство с конца двадцатых годов, и никто близко к товарищу Сталину не подходит. Были серьезные товарищи и есть серьезные товарищи, но их можно заменить. Серго Орджоникидзе был какой знаменитый нарком, имел большой авторитет, а не стало его, и дело хуже не пошло. Самая большая потеря была, это Киров, это была крепкая поддержка. Но Киров как раз понимал, что только товарищ Сталин незаменим.

Товарищ Сталин – другое дело, совсем другое. Сейчас смотришь, оглядываешься и понимаешь, что кроме товарища Сталина никто не смог бы победить оппозицию и провести первые пятилетки. Вот и роль личности в истории. Может эта роль по теории и не ведущая, а на практике две личности все и решили. Товарищ Ленин и товарищ Сталин. Но товарищу Сталину пришлось на себя взвалить все практические проблемы, и во всем он смог разобраться.

А смог разобраться потому, что есть две причины. Первая, он все время учился и учится. Каждый день у него норма – не меньше 200 страниц прочитать. У меня так никогда не получается, я может и больше, бывает, читаю, но это документы. А у него кроме документов, хотя документы он тоже читает.

А вторая причина, он всегда опирается на людей, и на нас, и на других. Умеет подобрать и вдохновить. Для нас, кто вокруг него, он помогает личным примером, а если человек может единственный раз в жизни к нему в кабинет попадет, так выйдет с огнем на всю жизнь. Этому не научишься.

Я помню, немцы были под Москвой, я и Георгий (Г.М. Маленков. – С.К.) пришли к нему с докладом, а у него на столе «Война и мир». Мы сели, он показывает и спрашивает: «Читали?» Мы говорим, читали когда-то. А он нам и говорит: «Знаю, времени у вас нет. Но советую кое-что отсюда почитать. Бал Наташи Ростовой можно пропустить, а насчет дубины народной войны вспомнить не мешает». Мне тогда не до Толстого было, я так и не прочитал, а он не напоминал. А недавно взял и прочитал, даже с балом Наташи Ростовой. И понял, что товарищ Сталин был прав. Если бы тогда почитал, можно было бы кое в чем работу иначе построить. Когда все висит на волоске, одним приказом не добьешься, надо до души у людей добраться, а это так просто не получается.

А у товарища Сталина получается, он может и приказом, и душевным словом. Но что тут завидовать, он гений, и сам знает, что гений. Мы сами перед собой сейчас уже все знаем, кто чего стоит. Не первый год на земле живем, не первый год руководим, сколько сделали за тридцать лет. Царизм за триста лет не сделал, а мы сделали за тридцать, и в какой стране это сделали. Вначале империалистическая война все развалила, только начали жить, немцы напали. Второй раз все разрушить пришлось, своими руками. А сколько людей полегло. Так что мы знаем, кто чего стоит, сама жизнь показала, что такое Троцкий или Бухарин, а что такое товарищ Сталин.

Без товарища Сталина России нет. Не было бы его, и России не было бы, даже не в 1941 г., а раньше. Если бы он не сплотил всех нас против оппозиции, против троцкистов и правых, если бы он не стоял железно, то Россия могла бы рухнуть из-за внутренних склок. Это самое страшное, а товарищ Сталин преодолел.

Когорта – хорошее слово, железное. Мы из истории знаем про 300 спартанцев. Герои, Грецию спасли, но я вот как думаю. Если бы царь Леонид других 300 спартанцев отобрал, то они все равно Фермопилы защитили бы, главное был сам царь Леонид. Вождь – это великое дело. Это только тот понимает, кто боролся под руководством настоящего вождя.

А товарищ Сталин – вождь настоящий, великий, и тот, кто с ним работал и работает, это знает как дважды два.

Война началась не так, как мы думали. Но он начал с самого начала переламывать, сцепил зубы. И нас всех запряг, и так ломали, ломали, и переломили. Когда Киев взяли, он сказал: «Ну, теперь войну закончим в Берлине». Потом сказал: «А можно бы в Париже, но союзники не дадут, раньше испугаются. Да оно и лучше, и так много русской крови прольется, пока до Берлина дойдем». Это было перед Тегеранской конференцией. Так оно и получилось, союзники летом 1944 г. Второй Фронт открыли, побоялись, что мы до Парижа дойдем.

После войны зашел спор, могли мы всю Германию занять, или не могли. Я сказал тогда, что могли бы, может, и до Парижа дойти, если бы поляки подняли восстание не так, как они это сделали, под дудку Черчилля, а под нашим руководством.

Если бы Польша в начале лета 1944 г. всем миром поднялась и нам помогла, если бы чехи и словаки и французы все восстали, то можно было и до Парижа дойти. Но они боялись большевиков больше немцев. Товарищ Сталин, когда поляки в Варшаве восстали по приказу англичан, сказал, что буржуи были, буржуями и останутся. Им даже на свой народ наплевать, лишь бы свое сохранить.

А все равно вышло не по буржуйски. Мы в Европе крепко встали и развитие пойдет в нашу пользу, если не сглупим.

Война была страшной проверкой, но она показала, что Россия теперь не та, и войной ее не возьмешь. За пять лет в основном восстановили разрушенное хозяйство. В 1946 г. люди кое-где крыс ели, теперь можно сказать открыто. А через два года уже и карточек не было. Сейчас еще пять лет, и можно будет сельское хозяйство поднять, а промышленность и наука и так развиваются. Если бы не война, мы бы уже далеко вперед ушли под руководством товарища Сталина.

У нас особенно интеллигенция забывает, с чем нам пришлось иметь дело всего двадцать лет назад. Взять Грузию. 20 лет назад я стал там Первым Секретарем. Что такое была Грузия в 1931 г. Хвалиться было нечем, кроме склок. Что в Грузии тогда было? Построили ЗАГЭС (Земо-Авчальская ГЭС. – С.К.), и то первую очередь, вторую уже при мне закончили. Что еще? Добывали марганец (на богатейшем Чиатурском месторождении. – С.К.), одно-другое по мелочам.

Чай, цитрусовые, этого же почти не было. Курортов не было, по берегам Черного моря болота были, малярия. Тифлис грязный, тесный, пролетариата мало, духанов много. А через десять лет в Тбилиси боевые самолеты делали. Сколько институтов открыли, какие кадры выросли. А с чего начинали? Уже забыли, с чего начинали, а надо помнить. Говорят, что за одного битого двух небитых дают. А надо за одного помнящего давать десять непомнящих. Кто прошлое помнит и правильно понимает, тот и в будущее уверенно идет.

Комментарий Сергея Кремлёва

Прекрасные слова Л.П. Берии о значении исторической памяти бьют наповал все нынешние либерастические и ельциноидные бредни о «проклятом тоталитарном» прошлом СССР. Собственно, это хорошо понимал русский народ, ещё не испоганенный геббельцинской пропагандой. В народе давно с презрением говорили об «Иванах, не помнящих родства».

У меня спрашивают, а почему у нас хуже, чем в США, там наука быстрее двигается. А я отвечаю: «А что у нас было тридцать лет назад? А двадцать лет назад?»

А что у нас десять лет назад было? Десять лет назад у нас война была. Все, что мы построили для науки в Одессе, в Киеве, в Днепропетровске, в Харькове, все самим пришлось взорвать, а потом все это нам же пришлось восстановить. Два раза одно и то же строили. Это уже в два раза мы могли бы быстрее двигаться вперед.

Но теперь подрывная работа у них главное. Тут надо подумать, может надо снова объединить МВД и М.Б. Я и сам так думаю. И товарищ Сталин об этом думает, был уже разговор. Абакумов подвел, но Игнатьев тоже подводит, ведет не туда. Наплодил не чекистов, а инструкторов горкома, а работы нет.

Товарищ Сталин так и сказал, плохо работает ЧК, не понимают политического момента. Меркулов на этом погорел правильно, если ты чека, то ты должен помнить, что внутренний враг был, есть и будет, и он опаснее внешнего врага. А для нас главный внутренний враг – это троцкизм, потому что троцкистов выявить тяжелее всего, троцкисты занимали в нашем государстве много ответственных постов и у троцкистов самые крепкие и глубокие внешние связи.

Абакумов был парень неплохой, но политической закалки не получил, потому и сплоховал. Игнатьев недалеко ушел, формалист, старые кадры разбазарил, а новые не воспитал.

Товарищ Сталин уже вел разговор, я и сам думал, что может мне вернуться в МВД и объединить с М.Б. Сергея (С.Н. Круглов. – С.К.) снова в первые замы, а Всеволода (В.Н. Меркулов. – С.К.) в первые замы по М.Б. Гоглидзе (замминистра ГБ СССР. – С.К.) отдать контрразведку, а Богдана (Б.З. Кобулов. – С.К.) на государственный контроль по линии МВД.

Товарищ Сталин сказал недавно: «Может тебе, Лаврентий, снова взять на себя чеку? Атомные дела мы наладили, а там непорядок. Подумай». А я и сам думаю.

В атомной отрасли кадры сейчас подобраны, Курчатов на месте, а Ванникова надо проводить в министры и образовать отдельное министерство. Ракетные дела тоже движутся. Так что можно снова взять МВД, там наладить, а потом попроситься у товарища Сталина на Совет Министров. Я знаю, что потяну, можно много сделать, если навести порядок в руководстве, а то много разболтались.

Товарищ Сталин всегда смотрел в суть и сейчас смотрит. Главные задачи сейчас, это разработать новую программу, чтобы поставить во главу угла развитие масс и ведущую роль Советской власти. И важнейшая задача борьба с подрывной работой, США ее давно активизируют по всем направлениям и внутренняя агентура у них есть, и сильная.

Тут надо много работать.

Комментарий Сергея Кремлёва

Очень интересный момент и интересные мысли.

Практически все записи Л.П. Берии о Сталине можно примерно датировать началом 50-х гг. и, в основном, где-то концом 1952 и даже началом 1953 г. Эта запись относится, как видно, к одной из последних.

Сегодня ясно, что Сталин к весне 1953 г. задумывал серьёзные реформы политической системы в СССР в сторону демократизации и повышения роли органов советской власти, начиная с Верховного Совета СССР, и изменения системной роли в советском обществе Коммунистической партии. Явно намечался ряд и существенных структурных и кадровых изменений и перемещений.

Сегодня есть основания предполагать, что Сталин задумывал новое объединение МВД и МГБ, и именно под рукой Берии. Задачей при этом должно было стать не ужесточение внутреннего режима в СССР, а, напротив, его смягчение.

Весьма вероятно, что многие реформы Берии (в том числе – смягчение паспортного режима, передача всех промышленных структур ГУЛАГа МВД СССР в отраслевые министерства и т. д.) были реализацией замыслов самого Сталина. Недаром почти всё положительное, что Берия успел сделать или предложить за свои «100 дней», было почти сразу же хрущёвцами похерено.

Выше приведённая запись усиливает версию о том, что Сталин был убит действительно накануне больших событий, одним из которых должно было стать назначение Берии главой нового, объединённого МВД СССР с новыми функциями.

Интересно и то, что размышления о роли МВД, безусловно не предназначенные для будущего опубликования, вклиниваются в записи более публичного характера. Это иллюстрирует нам ход мысли Берии – думая о будущих публичных воспоминаниях, он параллельно держал в подсознании насущные проблемы текущего дня. И порой, как видим, эти проблемы прорывались из подсознания в сознание.

Товарищ Сталин давно сказал, что его особенно расхваливают скрытые троцкисты. Говорит, что товарищ Ленин недаром называл Троцкого Иудушкой, вот у троцкистов такая же лесть, как иудин поцелуй. Когда он это говорил, Жданов засмеялся и говорит: «Так может мы, товарищ Сталин, так и будем политическую платформу у человека определять, кто Вас захваливает, тот и троцкист?»

Мы засмеялись а товарищ Сталин серьезно сказал: «Может, и не троцкист, но гнилой человек и подлец точно». Потом подумал и прибавил: «Жаль, что всех подлецов за один раз не выгонишь, бывает, что и подлец, а вроде бы и свой подлец, держишь, а может, это и ошибка, лучше неопытного поставить, но честного. Это, товарищи, у нас острая проблема».

Чем больше мы развиваемся, тем больше острых проблем. Кто-то отмахивается, говорит, что это проблемы роста. Но рост тоже всякий бывает, бывает рост вкривь. Мы сейчас на виду у всего мира, до войны иностранцы только из Коминтерна ездили, а сегодня кто только в Москву не едет, и со всеми надо работать. А проверенные кадры есть не всегда, война много хороших людей забрала. Я со своими бомбами и нефтяными вышками от воспитательной работы отошел, но вижу, что очень большой непорядок, и не так сейчас опасно, как может в будущем развиться.

Тут важно, какое направление сразу дать. Мой Серго уже видно, что не испортится, какую власть ему ни дай. Васька… Ну, ладно, это особый разговор. У Васьки тоже много ценного есть.

Комментарий Сергея Кремлёва

«Васька» в записи, это, безусловно, Василий Сталин – личность неоднозначная и после смерти отца – сумбурная, однако вовсе не такая несимпатичная, как это часто представляют. Его отношения с Берией и к Берии часто тоже изображаются искажённо или вовсе превратно. Не развивая эту тему, тем не менее выскажу предположение о том. что Берия – как умудрённый жизнью и незаурядный человек, всегда относился к младшему сыну Сталина лучше, чем тот к нему, хотя при жизни Берии Василий антагонизма к нему, насколько я могу судить, не испытывал. Лишь сломленный хрущёвской тюрьмой, Василий стал очернять неугодных Хрущёву людей, в том числе – и Берию, к тому времени объявленного «врагом народа».

Мы уже перед войной имели много хорошей толковой молодежи. Если бы мы ее не воспитали массово, войну мы не выиграли бы, потому что самый тяжелый период войны летом и осенью 1941 г. вытянул на себе новый советский человек, молодой человек, рождения уже после 1917 г. или чуть раньше. Мои пограничники почти все полегли тогда, а какие орлы были.

Теперь нам надо воспитать такую же молодежь, но трудностей таких уже нет. Закалка, как ни крути, не та. Тут надо брать образованием и политическим воспитанием. Товарища Сталина это очень беспокоит, все говорит: «Кому страну передадим? Мы свое сделали, еще поработаем ну, пять лет, ну шесть, а потом им тянуть. А вытянут?»

Я сам часто думаю. У нас в атомной отрасли подобрались хорошие ребята, скромные и преданные. Сахаров молодой парень, работает много, а нос не задирает, скромный. Напоминает нас в молодости, нам главное дай задачу, а для работы есть все сутки. Но как все будет лет через десять. Если мы будем развиваться так, как сейчас развиваемся, то черт знает какая страна будет. Подумаешь, дух захватывает. Нас не будет, а страна будет.

И товарищ Сталин будет. Мы пишем: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», а это и про товарища Сталина сказано. Пока жив Сталин, будет жить и Россия, Советский Союз. Если Союз СССР (так в тексте. – С.К.) бессмертен, то и Сталин бессмертен. Но что там будет через десять лет? А через двадцать лет? А через пятьдесят?

Работали, работали, много не задумывались, не до того было. А сейчас и товарищ Сталин задумывается, и нас заставляет.

От составителя и комментатора

Ниже приводится последняя недатированная запись из тайного архива Л.П. Берии. Судя по её тональности и откровенности, она не предназначалась для чужих глаз и по смыслу близка к дневниковой записи, что подтверждается и употреблением в некоторых случаях по отношению к Сталину имени «Коба». Очевидно, эта запись стала результатом размышлений Л.П. Берии о значении Сталина для будущего страны уже после окончания XIX съезда КПСС.

Я в своих книгах о Сталине и Берии касался темы этого съезда, а более подробно рассчитываю рассмотреть её в отдельном очерке и комментариях ко второй и последней части недатированных материалов Л.П. Берии из тайного архива «Павла Лаврентьевича». Сейчас же отмечу, что этот съезд, оказавшийся последним съездом партии большевиков как формально – на съезде Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) была переименована в Коммунистическую партию Советского Союза, так и по сути, даёт очень много интересной и всё ещё толком не осмысленной «информации к размышлению».

У меня нет сомнений, что после этого съезда много размышляли о будущем, в реальном масштабе времени, как Сталин и его соратники, так и скрытые враги Сталина и его соратников. И поразмышлять им было над чем – фактически в СССР назрел новый кризис руководства и Сталин это не только понимал, но и сказал об этом на съезде устами своего помощника Поскребышева (об этом сказано в моей книге «Зачем убили Сталина?»).

В свете всего этого приводимая ниже запись – последняя, относящаяся непосредственно к Сталину, особенно интересна.

Меня Коба не раз обижал, были моменты и недоверия. Но у меня всегда была на него обида, как на отца. Отец бывает и несправедливо скажет или сделает, но это отец, что тут сделаешь. Отца не выбирают, он один. Товарищ Сталин тоже один.

Страшно подумать, что будет с Россией, если не станет Кобы. Без Сталина России не будет. Сейчас ему 70 лет, возраст не очень старый, но лет много, не задумываться нельзя. Он и сам задумывается, недавно мы были у него с Георгием (Г.М. Маленков. – С.К.) и он вдруг спрашивает: «Как без меня работать будете? Не потянете кто в лес, кто по дрова?» Мы молчим, а что тут скажешь. Он подождал, вздохнул, говорит: «Молчите. Ну ладно, а думать все равно надо. Я и сам думаю, на кого все останется». У него это и на Пленуме после Съезда прорвалось, когда он просился в отставку и отказался от поста Генерального Секретаря ЦК.

Сегодня Россия – это Сталин. Это понимают друзья и враги. Не будет Сталина, не будет и России. Я это не в том смысле, что если товарища Сталина не станет, все прахом пойдет. Но если мы не будем беззаветно преданы, если мы его дело забудем, то мы провалимся и вся Россия провалится. Товарищ Сталин дал нам всем и всему народу стержень, показал, что если хочешь хорошо жить и чтобы страна расцветала, работай и учись.

Комментарий Сергея Кремлёва

Я привёл эту запись последней, ибо она стоит, пожалуй, особняком уже потому, что здесь Берией употреблена партийная кличка Сталина – «Коба». Это – явно «внутренние», так сказать, мысли Берии, не предназначенные для посторонних. И вряд ли есть необходимость подробно комментировать выше приведённую запись, она говорит сама за себя.

Для Берии всегда было важно не провалиться перед Сталиным. И это было не старание карьериста выслужиться перед шефом, а глубоко осознанное понимание того, что Сталин – это и есть Держава, что воля Сталина – это и есть державная воля, а взгляд Сталина на историю и Россию – это и есть единственно необходимый, полезный и созидательный взгляд на будущее.

В «письме из бункера», написанном на имя Маленкова 1 июля 1953 г., арестованный Берия писал:

«…Почти одновременно освободили тебя из ЦК, а меня из МВД и стали работать в Совнаркоме. Повторяю, дружно стали работать, также честно и по партийному вместе с т-щами Молотовым В.М., Кагановичем Л.М., Булганиным Н.А., Ворошиловым, Микояном А.И., а после перехода в Москву и с т. Хрущевым Н.С. и другими. Своей работой, своей преданностью своему ЦК и своему Правительству мы убедили товарища Сталина, что он был не прав в отношении нас. Я не говорю о всевозможных поручениях, которые давались нам ЦК, правительством и лично т-щем Сталиным, в связи с чем приходилось очень часто и кропотливо работать. Всегда мы старались быть принципиальными, объективными, не было у нас других интересов…»

Выше – речь явно о том, что Маленкова в 1946 г. Сталин освободил от обязанностей секретаря ЦК, а Берия в конце 1945 г. был освобождён от обязанностей наркома внутренних дел СССР, оставаясь заместителем Председателя Совнаркома СССР и председателем Специального комитета при СМ СССР. Маленков какой-то период после снятия в 1946 г. не очень-то был загружен (по сравнению с обычной для команды Сталина загрузкой сверх головы), но Берии и без НКВД забот хватало – как в Спецкомитете, так и в работе с курируемыми им промышленными отраслями. Тем не менее показательно, что временное всего лишь снижение доверия к нему Сталина Берия и через восемь бурных лет переживал как один из самых мучительных для него жизненных моментов.

Сталин был для Берии в психологическом отношении действительно чем-то вроде отца. При этом и спрашивал Сталин с Берии больше, чем с других, и судил его строже, и взваливал на него всегда сверх меры.

В том же «письме из бункера» есть и такие поразительные строки:

«В числе других товарищей я тоже крепко и энергично взялся за работу с единственной мыслью сделать все, что возможно и не провалиться всем нам без товарища Сталина…»

Для Берии было действительно важно не провалиться перед памятью Вождя. Увы, не о том думали остальные…

Смерть Сталина – даже насильственная – не смогла бы приостановить движение России к величию и процветанию, если бы Россия осталась верна идеям Сталина. Но опорочить идеи Сталина – то есть идеи социализма, развивающегося на базе всё лучшего образования и всестороннего развития масс, – было нельзя, не опорочив имя Сталина и его память.

Что и было сделано на ХХ съезде КПСС.

Убийство Сталина в марте 1953 г…

Затем – убийство Берии летом 1953 г…

Затем – скрытое потакание хрущёвцев разложению партийно-государственных верхов в течение 1953–1955 гг…

Затем – ХХ съезд в 1956 г. с докладом Хрущёва «о культе личности», и вскоре после него – разгром этими разлагающимися партийно-государственными верхами на Июньском 1957 г. Пленуме ЦК КПСС Молотова, Маленкова и Кагановича – спохватившихся старых соратников Сталина, запоздало осознавших всю гибельность для России внешнего и внутреннего курса хрущёвцев.

С 1957 г. все основные системные предпосылки для будущего убийства уже СССР были созданы. Берия написал в начале 50-х гг. верно: отказавшись от Сталина, Россия отказалась от себя, от своего великого исторического будущего.

Вернуть России подлинного Сталина – значит вернуть России её великий исторический шанс.

Автобиография Л.П. Берии от 22 октября 1923 г

От составителя и комментатора

Свою автобиографию молодой Берия написал в 1923 г. по поводу, суть которого проясняется в заключительных строках документа. Литературный стиль автобиографии вполне неплох даже для природного русака, и тем более неплох для молодого мингрела двадцати четырёх лет, всю жизнь жившего на Кавказе. К слову, вполне грамотный и свободный русский язык автобиографии сам по себе способен дать ответ интернет-сомневающимся насчёт того, почему дневники Берии написаны на русском языке. Да потому, что все существенные мысли Берия давно привык формулировать именно на нём. Но это так – к слову.

Аутентичность текста автобиографии (то есть – принадлежность его Л.П. Берии) не подвергают сомнению даже самые грязные и недобросовестные клеветники на Лаврентия Павловича. Сам текст автобиографии я привожу по антибериевскому сборнику Политиздата 1991 г. «Берия: конец карьеры» (с. 320–325), где сообщается, что этот документ Л.П. Берии был «обнаружен… в его личном деле».

Если сравнивать стиль дневниковых записей, недатированных записей и автобиографии, то можно заметить, что дневниковые записи по сравнению с автобиографией выглядят рвано и стилистически менее гладки, да и грамматически менее грамотны. Недатированные записи в этом отношении занимают некое промежуточное положение.

Парадокса здесь, на мой взгляд, нет, всё объяснимо.

Автобиографию Берия писал явно с большой тщательностью и со старанием уже потому, что направлял её в ЦК КП(б) Грузии и результат определял его дальнейшую судьбу. То есть мы имеем дело с окончательным, не раз редактированным текстом, который, весьма вероятно, Берия ещё и предварительно показывал кому-то из хорошо владеющих русским языком (тому же Меркулову, например).

Дневниковые же записи делались исключительно для себя, в постоянном цейтноте и представляют из себя то, что литературоведы называют (если я не ошибаюсь, ибо в литературоведении и психоанализе не силён) «потоком сознания».

Недатированные записи Берия делал уже без особой спешки – это было и время более спокойное, и смысл записей был менее личным – автор явно рассматривал их как первые наброски собственных воспоминаний или иного печатного труда, но – в любом случае, публичного характера. Поэтому шлифовка мысли и её словесного выражения здесь лучше, чем в дневниках.

Возвращаясь же к автобиографии, скажу, что уже первые 24 г. жизни Л.П. Берии были так плотно наполнены историческими событиями и активной деятельностью автора в ту эпоху, что многим этой биографии хватило бы на всю оставшуюся жизнь. А для Берии всё, сделанное им к осени 1923 г., нельзя даже рассматривать как стартовую площадку. Впереди у него была такая эпоха и такие свершения, что по сравнению с ними бледнела даже очень яркая и насыщенная его собственная биография до 24 лет.

Последнее… В оригинале документа имеется ряд сокращений слов, восстановленных в сборнике 1991 г. в квадратных скобках по типу «…в 15 верст[ах] от г[орода] Сухума…» Для удобства читателя все квадратные скобки мной убраны, все слова приводятся в их полной форме без особых оговорок в каждом отдельном случае.

Родился я 17 марта 1899 г. в селе Мерхеули (в 15 верстах от города Сухума) в бедной крестьянской семье. Ввиду того, что мое обучение было в тягость родителям, будучи еще учеником Сухумского городского училища, я готовил учеников младших классов, помогая таким образом семье, и это продолжалось с перерывами до 1915 г. В 1915 г. переехал в Баку; с этого момента и начинается моя самостоятельная жизнь. Уже с этих пор, учась в техническом училище, я имею на иждивении старуху мать, глухонемую сестру и племянницу 5 лет.

Учение мое, начатое в 1907 г. в городе Сухуме, по окончании курса высшего начального училища (в 1915 г.) с переездом моим в Баку продолжалось здесь и протекало следующим образом: приехав в Баку, я поступаю здесь в среднее механико-строительное училище, где обучаюсь 4 года. В 1919 г. я окончил курс в училище, а в 1920 г. с преобразованием технического училища в политехнический институт поступаю в последний. С этого момента регулярное обучение прекращается и занятия мои в институте продолжаются с перебоями до 1922 г. Однако за все это время я связи с институтом не теряю, и только в 1922 г. в связи с переводом меня Заккрайкомом РКП из Баку в Тифлис я прекращаю учение, числясь к тому времени студентом 3-го курса.

Так прерывается мое учение в Баку, начатое здесь в 1915 г. с перерывами продолжавшееся до 1922 г.

В том же 1915 г. начинается впервые и мое участие в партийной жизни, тогда еще в зачаточной форме. В октябре этого года нами – группой учащихся Бакинского технического училища – был организован нелегальный марксистский кружок, куда вошли учащиеся из других учебных заведений. Кружок просуществовал до февраля 1917 г. В этом кружке я состоял казначеем. Мотивами создания кружка были: организация учащихся, взаимно материальная поддержка и самообразование в марксистском духе (чтение рефератов), разбор книг, получаемых от рабочих организаций и прочее. Одновременно был избран старостой своего класса (нелегально). В марте 1917 г. я совместно с тов. В. Егоровым, Пуховичем, Аванесовым и еще одним товарищем (фамилию не помню) организовываем ячейку РСДРП (большевиков), где я состоял членом бюро.

В 1916 г. (летние каникулы) я служил в качестве практиканта в главной конторе Нобель в Балахнах, зарабатывая на пропитание семье и себе.

В ходе дальнейших событий, начиная с 1917 г., в Закавказье я вовлекаюсь в общее русло партийно-советской работы, которая перебрасывает меня с место на место, из условий легального существования партии (в 1918 г. в городе Баку) в нелегальное (1919–1920 гг.) и прерывается выездом моим в Грузию. В июне 1917 г. я в качестве техника-практиканта поступил в гидротехническую организацию армии румынского фронта и выезжаю с последней в Одессу, оттуда в Румынию, где работаю в лесном отряде села Негуляшты. Одновременно являюсь выборным от рабочих и солдат, председателем отрядного комитета и делегатом от отряда, часто бываю на районных съездах представителей районов в Пашкани (Румыния). На этой работе я остаюсь до конца 1917 г. и в начале 1918 г., по приезде в Баку, продолжаю усиленным темпом работу в техническом училище, быстро наверстывая пропущенное. В январе 1918 г. поступил в Бакинский Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов, работая здесь в секретариате Совета сотрудником, выполняя всю текущую работу, и этой работе отдаю немало энергии и сил. Здесь я остаюсь до сентября 1918 г., октябрь же этого года застает меня в ликвидации комиссии советслужащих, где я остаюсь до занятия города Баку турками. В первое время турецкой оккупации я работал в Белом городе за заводе «Каспийское товарищество» в качестве конторщика. В связи с началом усиленных занятий в техническом училище и необходимостью сдать некоторые переходные экзамены я принужден был бросить службу. С февраля 1919 г. по апрель 1920 г., будучи председателем коммунистической ячейки техников, под руководством старших товарищей выполнял отдельные поручения райкома, сам занимаясь с другими ячейками в качестве инструктора. Осенью того же 1919 г. от партии Гуммет (мусульманская организация большевистской ориентации, созданная ещё до революции по инициативе Сталина и др. – С.К.) поступаю на службу в контрразведку, где работаю вместе с товарищем Муссеви. Приблизительно в марте 1920 г, после убийства товарища Муссеви, я оставляю работу в контрразведке и непродолжительное время работаю в Бакинской таможне.

С первых же дней после Апрельского переворота в Азербайджане краевым комитетом партии (большевиков) от регистрода (Регистрационный (разведывательный) отдел. – С.К.) Кавказского фронта при РВС 11-й армии командируюсь в Грузию для подпольной зарубежной работы в качестве уполномоченного. В Тифлисе связываюсь с краевым комитетом в лице тов. Амаяка Назаретяна, раскидываю сеть резидентов в Грузии и Армении, устанавливаю связь со штабами грузинской армии и гвардии, регулярно посылаю курьеров в регистрод города Баку. В Тифлисе меня арестовывают вместе с Центральным Комитетом Грузии, но согласно переговорам Г.Стуруа с Ноем Жордания освобождают всех с предложением в 3-дневный срок покинуть Грузию. Однако мне удается остаться, поступив под псевдонимом Лакербая на службу в представительство РСФСР к товарищу Кирову, к тому времени приехавшему в город Тифлис. В мае 1920 г. я выезжаю в Баку в регистрод за получением директив в связи с заключением мирного договора с Грузией, но на обратном пути в Тифлис меня арестовывают по телеграмме Ноя Рамишвили и доставляют в Тифлис, откуда, несмотря на хлопоты товарища Кирова, направляют в кутаисскую тюрьму. Июнь и июль месяцы 1920 г. я нахожусь в заключении, только после четырех с половиной дней голодовки, объявленной политзаключенными, меня этапным порядком высылают в Азербайджан. По прибытии (август 1920 г.) меня ЦК РКП затребовал из армии и назначил управляющим делами ЦК Азербайджана. На этой должности я оставался до октября 1920 г., после чего Центральным Комитетом назначен ответственным секретарем Чрезвычайной Комиссии по экспроприации буржуазии и улучшению быта рабочих. Эту работу я и товарищ Саркис (председатель комиссии) проводили в ударном порядке вплоть до ликвидации Комиссии (февраль 1921 г.). С окончанием работы в Комиссии мне удается упросить Центральный Комитет дать возможность продолжать образование в институте, где к тому времени я числился студентом (со дня его открытия в 1920 г.). Согласно моим просьбам ЦК меня посылает в институт, дав стипендию через Бакинский Совет. Однако не проходит и двух недель, как ЦК посылает требование в Кавказское бюро откомандировать меня на работу в Тифлис. В результате ЦК снимает меня с института, но вместо того, чтобы послать в Тифлис, своим постановлением назначает меня в Азербайджанскую чека заместителем начальника секретно-оперативного отдела (апрель 1921 г.) и вскоре уже – начальником секретно-оперативного отдела – заместителем председателя Азербайджанской чека.

Не буду останавливаться на напряженном и нервном характере работы в Азербайджанской чека. В результате такой вскоре сказались положительные результаты. Останавливаясь здесь на разгроме мусульманской организации «Иттихат», которая насчитывала десятки тысяч членов. Далее – разгром Закавказской организации правых эсеров, за что ГПУ (ВЧК) своим приказом от 6 февраля 1923 г. за № 45 объявляет мне благодарность с награждением оружием. Итоги той же работы отмечены Совнаркомом АССР в своем похвальном листе от 12 сентября 1922 г. и в местной прессе. Работая в Азербайджанской чека, одновременно состою председателем Азмежкома (Азербайджанская междуведомственная комиссия) с VII-1921 г. по XI-1922 г. Затем в комиссии ВЭС (Высшего экономического совета) и в комиссии по обследованию ревтрибунала. По партийной линии состою прикрепленным от БК АКП к рабочим ячейкам, а позже для удобства – к ячейке ЧК, где состою членом бюро, бывал избираем почти на все съезды и конференции АКП, состоял также членом Бакинского Совета. В ноябре 1922 г. Закавказским крайкомом отзываюсь из Азербайджанской чека в распоряжение ЦК КПГ, который назначил меня начальником секретно-оперативной части и заместителем председателя ЧК Грузии. Здесь, принимая во внимание всю серьезность работы и большой объект, отдаю таковой все свои знания и время, в результате в сравнительно короткий срок удается достигнуть серьезных результатов, которые сказываются во всех отраслях работы: такова ликвидация бандитизма, принявшего было грандиозные размеры в Грузии, и разгром меньшевистской организации и вообще антисоветской партии, несмотря на чрезвычайную законспирированность. Результаты достигнутой работы отмечены Центральным Комитетом и ЦИКом Грузии в виде награждения меня орденом Красного Знамени. В Грузии, работая в ЧК, также состою членом бюро коммунистической ячейки и членом Тифлисского Совета рабочих и солдатских депутатов.

За время своей партийной и советской работы, особенно в органах ЧК, я сильно отстал как в смысле общего развития, так равно не закончив свое специальное образование. Имея к этой отрасли знаний призвание, потратив много времени и сил, просил бы ЦК предоставить мне возможность продолжения этого образования для быстрейшего его завершения. Законченное специальное образование даст мне возможность отдать свой опыт и знания в этой области советскому строительству, а партии – использовать меня так, как она найдет нужным.

1923 г. 22/X (подпись)

Комментарий Сергея Кремлёва

Публикаторы автобиографии Л.П. Берии, некто Б.С. Попов и В.Т. Оппоков, пишут: «…Показуха, самовосхваление, возвеличение мелочей (ну-ну. – С.К.) до крупных масштабов – это видимо, черта характера, получившая благодаря обстоятельствам угрожающее для других развитие…»

Читатель может сам решить, справедлива ли такая оценка, я же обращу его внимание на то, что хорошо было сформулировано однажды Юрием Мухиным: лишь очень искренняя и морально состоятельная личность способна, занимая весьма высокое положение в государственной иерархии, проситься вновь на студенческую скамью. Берия уже достиг к 24 годам вполне устойчивой перспективы роста, и вот он был готов рискнуть достигнутым успехом ради неопределённой судьбы студента, который мог в том бурном времени обрести яркую судьбу и на новом поприще, а мог и затеряться.

Тем нет менее Берия хотел стать строителем, созидателем. Между прочим, такое желание опровергает и все инсинуации относительно якобы садистских наклонностей Берии. Спецслужба в любом обществе даёт для таких наклонностей намного более широкое поле развития, чем строительная площадка.

Ранняя автобиография Л.П. Берии – безусловно яркий и убедительный документ эпохи и показывает её автора – как ни посмотри – с самой лучшей стороны.

Пожить бы еще лет 20!