– Я ничего не знал. – По его лицу Ангелина увидела, что он все понял. – Я правда не знал. Герман… он мне всегда был как отец. Тот ушел, когда я совсем мальчишкой был.
– Герман?
– Ну да, так брата зовут. Ему не везло. Обе жены бросили его, сказали – мало зарабатывает. Он страдал – молча, но я видел. А потом плюнул на все. Сказал, что главное для него – работа. Мол, смысл его жизни – ловить преступников. Я, дурак, мечтал пойти по его стопам, стать таким, как он… Черт! – Спичкин заскрипел зубами и рубанул кулаком воздух. – Я даже не догадывался! Он весной домик купил в Испании. Сказал – первая жена умерла и наследство ему оставила. Я поверил, идиот. Он уже билеты нам взял в Малагу. На август…
Спичкин медленно поднялся и встал рядом с Ангелиной. Он выглядел в момент протрезвевшим.
– Я в тот день еще утром, сразу, как ты ушла, стал в базе искать Оксану. Нашел. Говорю Герману: «Странная история. Девчонка – малолетняя проститутка. Кто-то продает ее у тебя на районе. Ты же знаешь кто». А он мне: «Не лезь в это дело. Мой район, сам разберусь». Ну, я понял: что-то там нечисто. Решил молча, по-тихому разузнать все. Ты прости, Ангел, что я тогда не сказал тебе адрес. Прости! Ревность меня одолела. Я ж понятия не имел, что они сотворили. Думал, Петрачев с ними заодно, в доле, у них там свои разборки, а я тебе буду помогать его искать. Фигушки… – Спичкин криво улыбнулся, достал из кармана платок, вытер лицо и продолжал: – Думал сам к этой Оксане нагрянуть. Но пока то да се, пообедал, дела текущие раскидал – уже вечер настал. Выхожу на улицу покурить, а там – нате, здрасьте – на КПП эта Оксана собственной персоной. Наши над ней ржут, не пропускают даже. Она ревет. Ну я привел ее в кабинет, благо Герман отлучился куда-то. Там она все мне и рассказала: и про то, как Петрачева в лес заманила, и как эти твари за тобой следят, не ровен час, и тебя на ножи поставят…
Спичкин замолчал, тяжело дыша. Медленно поднял руку, осторожно дотронулся до Ангелининой щеки. Она стояла, не шелохнувшись.
– Как я мог тебя потерять? – Его голос дрожал от нежности и от боли. – Как? Мы даже не знали, где ты: только что ты ходишь по району, разыскиваешь Оксану, а у тебя на хвосте эти отморозки… Рванули наугад в лес. Слава богу, не ошиблись…
Ангелина облизнула пересохшие губы:
– Это… это он… твой брат… приказал Артему убить Андрея?
– Он не приказывал. Глушаков сам решил, что так будет безопасней для него. Петрачев слишком далеко зашел в своем расследовании, возможно, он уже догадывался, кто именно стоит за бандой малолеток…
Ангелина кивнула, молча ожидая, что еще скажет Спичкин.
– Глушаков на первом же допросе раскололся и сдал Германа. В тот же день за ним пришли. – Он тяжело вздохнул и опустил голову.
– Послушай, Глеб, не надо так убиваться, – робко произнесла Ангелина. – В конце концов, твой брат преступник. Ты не мог покрывать его.
– А утопить родного брата мог?! Так, по-твоему? – взвился Спичкин.
– Из-за него человека чуть не убили! С его ведома грязные дела вершились, девочками торговали. А он на эти деньги дом в Испании… – Ангелина не договорила, увидев, как скривилось лицо Спичкина. – Я считаю, ты все правильно сделал, – проговорила она мягче. – Как учил тебя препод в академии – не верь, пока сам не увидишь. Вот ты и увидел…
– Такому нас не учили, – сквозь зубы буркнул Спичкин. – Ладно, я пойду.
– Куда ты теперь?
– А, сам не знаю. В органы мне дорога закрыта, тут такого родства не прощают. Попробую спортом заняться, как твой Петрачев. У меня ведь разряд по плаванию…
Слова «твой Петрачев» он произнес обыденно, словно речь шла об Ангелинином муже.
– Выговорился, и легче стало. – Спичкин обнял Ангелину по-братски, бесстрастно. – Прощай.
– Римма тебя в гости звала. Поблагодарить хотела за ремонт.
– Как-нибудь в другой раз. – Он усмехнулся и пошел от нее по дорожке вдоль дома.
Ангелина постояла немного, глядя ему вслед, нащупала в кармане Риммины пять тысяч, дернулась было догнать Спичкина, но махнула рукой, медленно зашла в подъезд и поднялась в квартиру. Едва она нажала на звонок, дверь распахнулась.
– Что с тобой! Почему трубку не берешь? Я уже чуть с ума не сошла! – Римма смотрела на нее круглыми от страха глазами.
– Разве ты звонила? Я не слышала. – Ангелина достала телефон и увидела на экране кучу пропущенных вызовов: три от Риммы и два с неизвестного номера.
– Это я звук выключила, когда в полицию ходила, – виновато объяснила она. – А потом… а потом забыла включить. Не до того было. – Перед ее взглядом снова встал Спичкин, с глазами, полными слез. – Тут такое было сейчас…
– Из больницы звонили, – перебила Римма, – они тебе не могли дозвониться, позвонили на домашний. Что-то случилось там у них.
– Из больницы?
Ангелина без сил прислонилась спиной к дверному косяку. Ноги ее ослабели и подкосились. Неужели все, конец?
– Господи, только не это! Пожалуйста, господи!
Римма молчала, глядя на Ангелину, в глазах было сочувствие.
– Я в больницу!
Ангелина бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь, пока приедет лифт.
– Линка! – вслед ей крикнула Римма, но она даже ухом не повела.
Такси! Скорее! Ну почему это чертово приложение пишет, что машина приедет только через семь минут! Она не может ждать ни секунды! Возможно, в это мгновение Андрей Петрачев прощается с жизнью. Она должна увидеть его, должна успеть!
Глава 25
Веснушчатый мальчуган держал на ладонях прозрачную голубую стрекозу, похожую на маленький веселый вертолет.
– Смотри. – Он поднял ладонь. Стрекоза немного подумала, взвилась и полетела. Она летела прямо в небо, чистое, лазурное, без единого облачка. – Ну как?
– Здорово, – сказал Андрей.
Ему было хорошо и легко. Только на самом дне души маленькой темной точкой засела тревога. Он попытался отогнать ее.
– Чего стоишь? – спросил веснушчатый. – Идем.
Он повернулся и зашагал по высокой изумрудной траве, с хрустом притаптывая ее босыми ногами. Андрей шел позади, с любопытством оглядываясь вокруг. Над головой порхали разноцветные бабочки, жужжали жуки, едва слышно звенели лиловые колокольчики, щелкали цикады.
– Долго еще идти? – спросил Андрей у мальчугана.
– Почти пришли. – Тот кивнул на низенький зеленый забор. Калитка была распахнута, за ней виднелась дорожка, посыпанная оранжевым гравием, и дом, старый, но добротный, бревенчатый. На окнах петухи, под ними кусты рябины. – Узнаешь? – Веснушчатый по-хозяйски зашел во двор и тут же скрылся из виду.
– М-ме-е… – донеслось сбоку, и из кустов появилась маленькая белая козочка. На ее рогах висел венок из ромашек, во рту торчала морковка. – М-ме-е!
– Нюрка! Вот я тебе, озорница! Опять всю грядку повыдергала! – Еще не старая, румяная и загорелая женщина в цветастом платочке выбежала за козой с хворостиной. – А ну кыш! Кыш, говорю тебе… – Она увидела Андрея и осеклась. Рука ее, держащая прут, опустилась, губы дрогнули.
– Андрейка! Ты?
– Теть Женя?
Они стояли друг напротив друга, напряженно присматриваясь.
– Пришел, значит, – грустно проговорила женщина. – Ну что ж, проходи. Я как раз баньку истопила, попаришься. – Она повернулась и пошла в дом. Коза с меканьем устремилась за ней.
Андрей вдруг увидел мальчугана – тот с деловитым видом рылся в сарае.
– Хочешь, покажу тебе свои удочки? Мне отец смастерил. Ни у кого нет таких! Хочешь?
– Хочу, но позже, – сказал Андрей.
Он вспомнил эти удочки, его гордость в 10 лет от роду. Таких и верно не было ни у кого в деревне. И дом он тоже вспомнил. Как войдешь – сени, за ними большая столовая, слева длинный дощатый стол, справа печь. На печи всегда лежал кот Тимофей, толстый, ленивый и полосатый…
…Значит, смерть – это детство? С запахом молока и ржаного хлеба, с жужжанием стрекоз и самодельными удочками…
– Андрейка, – донесся из дому голос тетки.
– Иду. – Он вошел в дом.
Да, все так, как он помнил: вот они, сени, старая лавка, под ней вереница резиновых галош. Полотняная штора на двери. Он отдернул ее и оказался в просторной светлой комнате. За столом сидели люди. Тетя Женя доставала из печки чугунок с борщом.
– Проходи, милый, садись. Мы тебя не ждали, прости. Но я сейчас, мигом. – Она поставила чугунок на стол, куда-то быстро нырнула, вернулась с тарелкой в руках. – Садись.
Андрей отодвинул от стола тяжелый дубовый табурет и сел рядом с плечистым мужчиной. Тот обернулся:
– Сынок…
– Отец?
Плечистый поколебался и обнял его:
– Не ожидал. Отлично выглядишь.
– А мама? Где мама?
– Я здесь. – Красивая молодая женщина по другую сторону стола приветливо улыбалась Андрею. Он совсем не узнавал ее.
– Почему… почему вы не рядом сидите? Не вместе? – Андрей в растерянности переводил взгляд с отца на мать, затем на тетку и обратно.
– Так надо, сынок. Здесь свои порядки. – Отец промокнул вышитой салфеткой губы и принялся хлебать борщ. – Ты кушай, раз пришел. Чего стесняться?
– В баньку ему нужно, вон какой бледный. Все хвори и выпарятся, – проговорила худенькая старушка, сидящая рядом с матерью. Андрей смутно угадал в ней бабу Симу, мамину маму.
– Подождет банька, Серафима Сергеевна, – строго проговорила тетка. – Пусть покушает сначала. Не видите разве, он голоден.
– А где малец? – забеспокоился вдруг отец.
– В сарае, где еще ему быть, – ворчливо ответила тетка, – все с удочками своими копается. Ты ешь, племяш, ешь, борщ получился знатный.
Андрей послушно взял ложку и, зачерпнув красную свекольную гущу, отправил ее в рот. К его удивлению, борщ оказался безвкусным, как вода, даже хуже. Есть его было невозможно. Он потихоньку отложил ложку.
– Не нравится? – забеспокоилась тетя Женя.
– Что ты! Очень нравится. Просто… просто я не голоден. Можно я выйду, воздухом подышу?
В комнате было душно, духота нарастала с каждой минутой. Андрею стало тяжело дышать, на лбу выступил пот. Сидевшие за столом молча хлебали из тарелок. Не дождавшись ответа, он встал и вышел во двор. Мальчугана у сарая уже не было.