– О чем вы говорите, – сказал профессор, – полицию обязательно нужно было вызвать, ему нужно было как можно скорей оказаться в госпитале! Вам себя винить не в чем, вы все правильно сделали. Как можно в таком случае быть в чем-то уверенным, это дело врачей решать. Вы же видели, что его не выписали и перевели в Кридмур, значит, его по-прежнему считают опасным для других.
– Да нет, – сказала Перси и опять утерла слезу. – Просто он пытался там покончить с собой, они полагают его опасным для собственной жизни. И потом…
Она прервала себя и отвернулась.
– Что тут говорить, – сказала она, поворачиваясь обратно. – А вы не хотите его навестить? – спросила она Кочева.
– Я? Гм, то есть, конечно… если это можно…
– Я потому спрашиваю, что…
Тут она снова запнулась.
– …Он нехорошо реагирует на меня… я не могу его посещать… не желает видеть и называет марсианкой… – сказала Перси и, наконец, расплакалась в открытую.
– Ну что вы, что вы… Как же это так, – растерянно сказал Кочев. Перси нравилась ему по-человечески все больше и больше, и он чувствовал всю нелепость и несправедливость происходящего.
– Я теперь сообразила, он вас вспоминал, уже там, в госпитале, после того, как… как это случилось. Меня спрашивал его лечащий доктор, не знаю ли, кто такой Кочев. Потому что Гэрри смеется и молчит, только один раз сказал: Кочев знает. Доктор его спрашивает, кто такой Кочев, но он не отвечает.
– Кочев? – переспросил Кочев, и внезапно граница, которую он только что провел между собой и Гариком, исчезла, то есть, наоборот, это он переместился туда, где находился Гарик, а остальные люди остались за упомянутой границей. – Я здесь еще только два… собственно говоря, один день, вы поможете мне добраться туда завтра, ведь я совершенно не имею представления, где этот, как вы называете, инститьюшен.
– Я отвезу вас, – сказала обрадованная Перси.
Вот так и вышло, что Геннадий Кочев повидался перед отъездом из Америки в последний раз в жизни со своим, может быть, единственным другом Гариком Красским.
Кридмур находился за чертой города, туда следовало ехать на машине по шоссе, которое именовалось Гранд Централ. Эта дорога вела в том же направлении, по которому следовало ехать, чтобы добраться до особняка героя Фицджеральда Гетсби, но Кочев, конечно же, не мог этого знать.
Через минут тридцать езды Перси свернула с шоссе, и они покатили по улице, вдоль которой стояли одноэтажные дома.
– Гм, это все еще Нью-Йорк, больше выглядит, как пригород? – стал оглядываться вокруг Кочев.
– Это Квинс, одна из частей города. Нью-Йорк – это Манхэттен, Бруклин, Бронкс, Стейтен-Айленд и Квинс. Но говорят, что настоящий Нью-Йорк – это Манхэттен, не знаю. Я, впрочем, родилась в Бруклине, во Флатбуше. Погодите, я сейчас.
Перси нырнула машиной в свободное место у тротуара, выскочила из машины и скрылась в двери, вывеска над которой гласила «Пиццерия». Через некоторое время она вышла оттуда, придерживая подбородком две плоские одна на другой квадратные коробки. Кочев выскочил из машины, желая помочь, но Перси только кивнула на заднюю дверцу автомобиля, Кочев отворил ее, и Перси сгрузила обе коробки на сиденье.
– Я беру здесь пиццу на всю компанию, там ее любят, и Гэрри тоже любит, – объяснила Перси, кивая на коробки.
Они снова поехали, но ехали недолго, через несколько кварталов Перси свернула и въехала в ворота стоящего особняком двадцатиэтажного здания, размер которого поразил Кочева, напомнив ему огромные здания московских министерств. Впечатление усиливалось тем, что, хоть Кочев понимал, что находится в Америке, ему трудно было преодолеть российское представление о том, как должна выглядеть больница, даже самая лучшая. Задрав голову, он увидел на самом верху здания множество высоких антенн, которые, скорей, должны были бы торчать на здании министерства обороны. Здание окружало четко распланированное широкое пространство с деревьями и площадками для парковки автомобилей. Перси припарковала машину и они пошли по наклонной дорожке вверх к входу в здание. У самого входа стояли две скамейки, и на них сидели какие-то люди. Кочев внимательно посмотрел на них, чем-то они напомнили ему московских алкашей. Но как только он посмотрел, до тех пор пустые по выражению лица расплылись в приветливых улыбках и стали кивать, здороваясь. Тут же один из сидевших вскочил и услужливо подбежал к двери, отворив ее для Перси и Кочева. Это был негр и, проходя мимо, Кочев заметил, что мелкокурчавые его волосы как-то особенно тщательно уложены и напомажены до полного блеска. Эта деталь совместно с тем, что улыбка негра была абсолютно беззуба, задело в сознании Кочева настораживающую и не слишком комфортабельную струну, и его восхищение нормальностью здания госпиталя как-то мгновенно было забыто.
Вестибюль был пуст.
– Еще целый час для посещений остался, и опять никого нет, – сердито пробормотала Перси. Она ткнула локтем в какую-то кнопку в стене, открылась дверь в корридор, и они прошли внутрь.
– Вот безобразие: штатный госпиталь, – сказала Перси и покрутила головой. – Немудрено, что у них такая репутация. Нам на пятый этаж, – сказала она, входя в лифт. – Да, я вот что хотела сказать. Вас хочет видеть доктор Лич, это лечащий врач Гэрри, я ему говорила о вас. Так что сперва зайдем к нему в кабинет.
– Пожалуйста, – нахмурился Кочев и пожал плечами. – Я только не знаю, чем могу быть полезен, ведь столько лет прошло…
– Прошу Вас, – сказала Перси и положила свою руку на его. – В конце концов, вам это ничего не стоит.
– Разумеется! Подумать только, вы так о нем заботитесь! – вырвалось у Кочева. – Вы замечательная женщина!
– Что же тут особенного. Разве по-вашему Гэрри этого не стоит? Мне его так жаль! Я же его люблю.
– Что вы, что вы, вы меня не поняли! – засуетился Кочев. Он смутился, поняв, что он так говорит, потому что Перси американка, то есть страшно далекий человек, которого он все равно не может воспринимать непосредственно.
– Я любил… я тоже люблю его, у меня, вероятно, не было более близкого друга…
Доктор Лич встал из-за стола.
– Значит, вы друг мистера Красски? – спросил он Кочева. – Вы давно и хорошо его знаете?
– Да, довольно давно, с шестидесятых годов…
– Но вы не знали его с детства?
– Нет…
– И за то время, что вы его знали, у него никогда не было психиатрических проблем? Или вы не можете твердо быть уверены?
– Думаю, что могу. Гм, думаю, у него не было никаких таких проблем.
– А семье у кого-нибудь, вы не знаете, случайно?
– Как будто тоже нет… Правда, он мне говорил, что отец в последнее время стал ходить к врачу… Это давно было, я ничего не знаю, не знаю даже, жив ли его отец.
– Ага. А почему именно отец стал ходить к психиатру, не знаете диагноз?
– Кажется что-то вроде депрессии… или маниакальной депрессии… А чем Красский болен, что с ним случилось?
– У мистера Красски, по всей видимости, шизофрения…
– Но… но как же так вдруг??
– В таком возрасте случается, очень редко, но случается. Что-то спровоцировало, а предпосылки, видимо, были. Впрочем, мы еще ничего точно не знаем и будем лечить.
– Эх, не надо было ему уезжать из России! – вырвалось у Кочева, и он тут же виновато посмотрел на Перси.
– Ну, вам так не следует думать, – сказал доктор. – Не одно спровоцировало бы, так другое. Он, наверное, уехал, потому что все евреи уезжали из коммунистической России, не так ли?
– Да нет, – поморщился Кочев. – У вас в Америке слишком, гм, примитивное представление о том, что происходило и происходит в России. – У моего друга Красски, как вы его называете, все было сложней, это не легко объяснить… Он был писатель, которого в те времена не публиковали, ну, и другие вещи…
– Ну, как бы то ни было, – сказал сухо доктор, роясь на столе в поисках какой-то бумажки и давая понять, что интервью закончено.
– Во всяком случае, вы не можете отрицать, что в Советской России практиковался открытый антисемитизм… Очень приятно было с вами познакомиться!
С этими словами он встал и пожал, так типично широко улыбаясь, руку Кочева.
– Гэрри не любил говорить, что он был писатель, это про него в «Нью-Йорк Таймс» написали, – сказала Перси, когда они вышли от доктора. – Он даже сердился…
Они подошли к двери палаты.
– Я не зайду, – сказала Перси, перед тем, как нажать на звонок. – Я буду ждать вас в машине.
– Но как же так? – растерялся Кочев, который что-то такое предполагал, но гнал из головы, потому что трусил, никак не зная, что ему делать глаз на глаз с Гариком.
– Поверьте, так лучше. Я могу только все испортить своим присутствием, он разозлится и вообще не станет ни с кем из нас говорить.
Кочев хотел что-то возразить, но не посмел.
– Он вас так давно не видел, может быть, он будет рад… Я уверена, что он будет рад!
Высокий санитар открыл дверь и впустил Кочева, коротко спросив, к кому он.
– Я, гм, пришел навестить мистера Красски.
– Гэрри! – заорал санитар. – К тебе пришли. Вы пройдите, он в общем зале.
Со смутным сердцем Кочев прошел короткий коридорчик, по правой стороне которого шло стекло, затем было помещение, где толпился медицинский персонал. Общий зал начинался после коридорчика, в нем стояли два длинных стола и стулья из желтого пластика. Стулья стояли в беспорядке, на трех из них, придвинутых к столу, сидели больные и играли а карты. Все трое были мужчины, и Кочев прощупал их взглядом, полагая, что один из них может быть Гарик. Нет, непохоже было, и у него упало сердце от мысли, что он может не узнать друга, с которым столько лет не виделся. И тут он увидел Гарика, который стоял в противоположном углу комнаты и смотрел на него, но, как только Кочев взглянул, тут же отвернулся.
– Гарик! – воскликнул Кочев, подвигаясь к нему. – Гарик Красский!
– Ну чего тебе? – пробормотал Гарик, по прежнему не поворачиваясь.
– Как чего? – опять воскликнул Кочев, поставив коробки с пиццой на стол и подходя к другу – Ты что, меня не узнал?