да, и сегодня! – рассуждает таким же образом, выискивает на Западе наиболее твердых правителей, будь то Тэтчер, Рейган или Буш, приветствует любую «немягкость», любую войну «за правое дело» (иракскую войну, например)… Собакевическая же часть давно и с гораздо более проницательными ненавистью и отвращением поставила на Западе крест и наконец-то вспомнила о Византии, о которой ни Кожинов, ни Гачев, ни даже Сталин не вспомнили вовремя, чтобы до конца прояснить положение России в современном мире.
И вот, как только прозвучало слово «Византия» (как долго я подбирался к нему!), я оставляю в покое прошлое, моих усопших друзей и переношусь в настоящее, чтобы описать, как в прошлом году мы с женой на склоне лет все-таки съездили в Грецию. И если кто-то заметит, что мой рассказ продолжает ту же тему, которую я развивал на предыдущих страницах, то по крайней мере в нем не будет (надеюсь!) всяких философствований, а, напротив, один только упор на развлекательность…
В последние годы туристические поездки в Европу стали мне трудны: семь-восемь часов в самолете, таскание багажа, аэропортные ожидания, пересадки… Кроме того, с возрастом появляются разные болячки, и два года назад нам пришлось отменить полет на Сицилию, к которому давно готовились и который был оформлен и оплачен за несколько месяцев вперед. Моя жена в течение года изрядно трудится, и я знаю, что в летнее отпускное время она любит поездки в другие страны, но что же делать, если возраст, и опасение заболеть в путешествии, и нужда следить за диетой… Неудавшаяся поездка на Сицилию провела как бы водораздел в моем сознании, и я покорился тому, что нам в Европу больше нет ходу. А что же еще есть, кроме Европы?
Но прошло два года, я приободрился, страх перелетов поутих, и снова усилилась тоска по Европе, которая никогда не исчезала, только ушла в подполье. А тут кто-то из друзей подсказал идею круиза на теплоходе. До сих пор я относился к такому заведомо туристическому способу путешествовать с презрением, а на этот раз мне открылась другая сторона: меня будут с комфортом возить по разным городам, не нужно никаких усилий и беспокойств для переездов. Тут был компромисс, потому что я прекрасно знал, что в круизах на береговые экскурсии уделяется мало времени, но теперь это было не так важно, как комфорт, а коли жена (она главный у нас турист) не возражала, то и я не возражал.
Тут мы стали думать, куда поехать. У жены весной пасхальные каникулы, это идеальное время, чтобы ехать на юг, на Сицилию или в Грецию. Я стал искать в интернете. Круизы по Сицилии не нашел, а Грецию нашел, теплоход назывался «Музыка» и уходил и приходил в Венецию – ага, тут и Италия подверстывалась. Насчет Греции у меня не было особенных конкретных желаний, но жена расписала, как мы будет заходить на разные острова, и названия кружили голову: Корфу, Лесбос, Миконос, Эгейское море, Ионическое море… Ну а кроме того, Афины с Парфеноном. Я помнил, как в конце девяностых, во время очередного приезда в Москву, Маша Касьян сказала мне, поднимая брови и улыбаясь так, будто перебирает пальцами:
– Но тут важен сам размер!..
(То есть размер Парфенона, который уже столько раз был увиден на открытках и в кино, но в реальности впечатляет совсем иначе.)
Тогда я, значит, тоже сомневался, стоит ли ездить в Грецию, и Маша вот как мне возразила. И ее слова подействовали на меня, иначе бы не запомнил – мол, значит, все-таки стоит съездить, будет впечатление.
Но ничего из этого не вышло, то есть не вышло впечатления. И размер Парфенона не подействовал (может, потому что я его заранее так досконально предвидел), и бесчисленная туристическая толпа раздражила, и вообще все эти развалины, выступающие из земли, как окаменевшие зубы доисторического чудовища, не вызвали никакого вдохновения. Ко всему половина Парфенона была отгорожена из-за каких-то работ, и на музей Акрополиса, в том числе и на знаменитых кариатид, пришлось взирать с очень неудобной стороны. Я знал, что кариатиды изумительны, несравненны, идеальны в своей пропорциональной огромности, но несчастье было в том, что я слишком это знал! Я миллион раз видел, видел, видел и потому знал, знал, знал каждую складку на одеждах этих кариатид! Необъяснимое дело: в какой-нибудь Лондонской национальной галерее эти складки производили большее впечатление, чем здесь. Может, потому, что там огромность античных осколков больше проступала? Жена повела меня от Парфенона по какой-то тропинке, и говорит: видишь, тут была академия Платона! Я озираюсь – вокруг трава, кусты, отдельные деревья, и из земли те самые зубы, на этот раз как-то особенно жалкие, то есть ну совсем ничего нет, можно сказать, никакого даже Бахчисарайского фонтана. А жена, смеясь, говорит, представляешь, тут прогуливались Платон с Аристотелем! Может и прогуливались, пожимаю я плечами. Если бы тут был Гена, он бы уж что-нибудь сказал высокое и значительное, говорит жена, смеясь. Наверное, говорю я безразлично и кошусь на жену: она хоть и смеется, но на самом деле немножко жалеет, что Генки нет рядом, потому что он действительно мог бы привнести выспренную экзальтацию, которую она так в нем любила, рассказал бы какие-нибудь детали, Платон и Аристотель ожили бы, может быть… Это такое дело: или экзальтация есть в твоей жизни, или ее нет. Но в моей жизни ее уже давно нет, так что, если бы тут оказался Гачев со своим скрипучим многозначительным голосом, все равно на меня он бы не подействовал, я бы только оскалился в пренебрежительной ухмылке, в которой теперь пребываю преимущественно (жена – дело другое, она все равно всех их любит, наших московских друзей, и твердо знает, что шестидесятые годы жизни в Москве были лучшие годы нашей жизни).
Как бы то ни было, древние Афины были на самом верху, а внизу лежал современный город, никакого отношения к красоте не имеющий, его улицы были запружены людьми, в воздухе стоял угар от выхлопных газов. Я, впрочем, не имею права говорить об Афинах, потому что провел там слишком мало времени, вполне допускаю, что в городе есть и красивые районы (хотя наши друзья греки тоже говорят, что Афины довольно уродливы).
Но зато были острова, и они были вовсе не уродливы, хотя тоже не имели никакого отношения к древности… Впрочем, опять я чувствую, что ухожу в сторону и одновременно забегаю вперед: я собирался рассказать о путешествии и вот, почти ничего не сказав, оказываюсь практически в конце, подбивая итоги… Ну хорошо, Парфенон и другие почтенные развалины не произвели на меня впечатления, но было же еще что-то в нашей поездке, что оставило определенное впечатление: те самые весьма красивые острова, а кроме того, сам теплоход «Мусика» (произношу нарочно по-итальянски – конечно же, только в Италии могли так назвать пароход, не в Америке же!). Я несомненно должен был бы прямо начать с теплохода, поскольку он был центром нашего бытия и, как когдатошние корабли (скорей лодки) аргонавтов или как ковер-самолет (поскольку незаметно для чувств восприятия, без малейшей качки), переносил нас с места на место, с одного места красот природы в другое место красот природы, и в этом смысле все было просто замечательно. То есть комфортабельно! То есть почему человек, которому семьдесят шесть лет, должен писать о каких-то «Афинах» или «Иерусалиме» вместо того, чтобы описать, с каким удовольствием он плавал на корабле? Разве мало он произвел за свою жизнь текстов, в которых ногу можно сломать, разве он не знает, что практически всякий читатель станет читать такое описание с куда большим удовольствием? Именно этим я собираюсь в данный момент заняться и сразу напомню, что я вырос в портовом городе, так что плаванье на пароходах мне не в новинку (вот и эвакуация во время войны началась с парохода). В одесском порту пришвартовывались белые пассажирские красавцы, которые с годами становились все крупней и крупней. После войны это были трофейные немецкие теплоходы, самый большой из них назывался «Крым», и мы с мальчишками с благоговеньем произносили цифры тонн водоизмещения – сперва это были двадцать тысяч тонн, потом тридцать, сорок казались нам пределом достижимого. Где-то плавали по океанам океанские лайнеры, но разве могли они быть больше «Крыма»? Трудно было себе представить. Откуда нам было знать, что Queen Магу давно уже имеет восемьдесят одну тысячу тонн водоизмещения? Как бы то ни было, «Музыка» имела девяносто тысяч тонн, в ней было четырнадцать этажей, и, когда ты приближался к ней, возникало ощущение какой-то неправильности, чрезмерности, какого-то вызова самой идее корабля. В моем представлении корабль – это такая штука, которую качает, но меня заверили, что теперешние лайнеры не качает, оттого я рискнул на круиз (меня сильно укачивает). И когда я увидел «Музыку», то понял, что мне действительно нечего бояться. Издалека я видел иногда такие лайнеры, когда они проходили вдоль побережья Бруклина, так что имел о них представление, но только вблизи смог осознать их успокаивающую огромность: несомненно, это сооружение символизировало собой современность, оно своим размером убаюкивало, успокаивало, погружало в состояние сытой дремы, в какое вообще погружает благополучие западной жизни до тех пор, пока тебя не пробудит болезнь и приближение смерти. Черт побери, на эту «Музыку» можно было положиться, как полагаются на нежнейшую и огромную перину, а что будет после – какая разница'.
Как изменилась корабельная жизнь со времен моей молодости! Тут расстояние, которое трудно измерить арифметическим исчислением прошедших лет, тут прошли целые столетия, начало которых в том самом средневековье, в которое удалился мой друг Георгий Гачев. Посмотрите, уважаемые дамы и господа, фильм «Титаник», и вы поймете, о чем я говорю. Пассажиры «Титаника» делились даже не на три, а на четыре класса (четвертый класс – steerage, то есть трюм) согласно цене на билеты, и это деление четко отражало деление людей в обществе. Это было даже метафизическое деление людей, если хотите, потому что если, вообще говоря, можно себе представить человека из низов общества внезапно каким-то путем разбогатевшего, то представить этого человека, обитающего в каюте первого класса на «Титанике», одетого в смокинг и обедающего з