Теперь возьмем проблему закупок продукта для пищеварения с другой стороны. Вы спускаетесь в продуктовый магазин за банкой кильки, а тут, оказывается, выбросили бычков в томате, – естественное дело, вы хватаете бычков на сколько достанет денег, мгновенно забывая о кильке. Но находится один на миллион среди покупателей рационалист, который все-таки потребует у продавца кильку, а если вдруг ему откажут, то он потребует жалобную книгу – и это и есть будущий диссидент и эмигрант. Потому что, думаете, он не обратил внимания на бычков в томате? Думаете, не ощутил соблазн, не прикинул выбор? Но, только что оторвавшись от чтения диалогов Платона, он замыслил побаловаться картошкой в мундирах с килькой, потому и выбежал, а теперь, выходит, должен предать принципы логики учителя. Нет, он делает волевой и рационалистический выбор в пользу духовного против материалистического и поступает как… гм… Ну, в общем, читатель понимает, о чем идет речь.
Глава 7Продолжая анализировать идею движения
Вот что было важно для колеблющегося и не знающего толком, куда его влечет Гарика: насколько люди, с именами которых связывалась идея отъезда, умели а) быть настроенными решительно идеалистически и б) решительно не бояться забывать прошлые заблуждения и ошибочные взгляды, смело идя вперед. Касаясь первого пункта: тот, кто, например, уезжал, дабы вывезти в лице своей персоны русскую литературу, мог ли упомянуть о своем вполне понятном желании вкусить плодов зарубежной славы? Ни в коем случае! Ни малейшего права не имел! Соответственно и какой-нибудь профессор, отбывающий на Родину Предков, даже самому себе не мог признаться, что кроме мечты служения идеалам сионизма, им владеют еще кое-какие весьма неопределенные, но весьма приятные мечты о благополучной жизни, квартире, машине, деньгах… Да-с, уважаемые товарищи и господа, атмосфера была такова, что одно упоминание о существовании материальной подоплеки жизни не только прозвучало бы бестактно, но и просто могло бы разрушить самую атмосферу духовности нашего момента, и что бы тогда сталось со всеми нами вообще? Что сталось бы с рядовым участником момента движения? Но лидер на то и лидер, чтобы интуитивно чувствовать, что можно сделать или сказать, а чего нельзя. И уметь сдержаться. Уметь пожертвовать истиной, как ни трудно или противно… Нет, не только это, но гораздо более того: уметь совершенно искренне забыть, что пожертвовал… То есть искренне и совершенно забыть, что мечтает о славе, деньгах, высокой позиции и так далее… А ведь это совсем нелегко, тут суровая дисциплина воли требуется! Ради общего дела!
Попробуем же найти этому «общему делу» сравнение-образ, не отступая от объявленного принципа визуального подхода. Представим себе прямоугольный треугольник, в котором обычную рутину жизни изображает горизонтальный катет AB, в то время как жизнь, вдохновленная духовной задачей, должна изобразиться восходящей гипотенузой АС. Разумеется, гипотенуза обрывается (увы, что поделать) на расстоянии AB, но успевает тем не менее набрать высоту ВС. Что веско доказывает гордое преимущество истинно прожитой жизни над обывательской ее имитацией. Продвижение по АС, между тем, изрядно напоминает продвижение канатоходца по слабонатянутой восходящей проволоке, и вот, не успев вступить на эту линию, вы обнаруживаете, что гипотенуза АС вовсе не прямая линия, но, как и положено проволоке, прогибается и шатается при каждом вашем малейшем шаге, и что, в сущности, из добропорядочного и устойчивого мира эвклидовой геометрии вы вдруг попали в мир эйнштейновских, пятой графы, искривлений и релятивностей… Но как объяснить это зрителям, которые сгрудились поглядеть на представление? Как дать им понять, насколько иначе (трудней) ваше положение? Вот вы продвигаетесь потихоньку вперед, и единственная прямая, которую вы знаете в этот момент, есть малюсенький отрезок, связывающий дужку вашего продвижения… и в следующий момент – следующая дужка… Пройдя один отрезок, вы тут же как-то естественно забываете о нем, сосредотачиваясь на следующем… иначе ведь капут, свалиться можно. Как и во всякие времена идеологических движений, жизнь человека тут растягивается эластичной резинкой – но не потому, что удлиняется во времени, а потому что ей вместо добропорядочной прямой от начала к концу приходится петлять хитроумным слаломом, переходя от одного «прозрения» к другому, от одного «перерождения» к другому… И даже если кому нибудь подобное сравнение покажется унизительным, тогда предложим поправку: от одного Прозрения и Перерождения к другому, поднимаясь все выше и выше! И вот канатоходец по восходящей проволоке (не слаломист, нет! негодное сравнение, намекающее на движение вниз!) все с большим успехом справляется с задачей продвижения, ощущая с каждым следующим шагом дополнительную степень свободы от груза прошлого, его шаг становится пружинным, даже прыгучим, будто преодолевает само земное притяжение!
Глава 8Ассоциация нашего героя с упомянутой идеей, а также с предрассветным одиночеством
По замечательной, видимо, незрелости натуры Гарик совершенно не умел определиться и обрести метод продвижения по проволоке. Совершенно не умел подчиниться упомянутой дисциплине духа и выбрать себе амплуа. Напротив, он смутно выбирал то одно, то второе, то третье, то пятое, то десятое, в зависимости от времени дня, а также от того, с кем в эту секунду вел разговор. И потому поневоле приходилось вмещать в груди многократно умноженные треволнения одних, других и третьих, пятых и десятых, что заканчивалось еженощными или, что еще хуже, предутренними приступами тоски, когда лежал пластом на кровати, объятый бессилием и ужасом перед неизбежно приближающимся и видящимся бесформенным, непонятным, грозным, отнюдь не рационально разлинованным вдоль и поперек, разжеванно объясненным, как это делалось непрерывно в решительных разговорах. Скорей всего чем-то похожим на огромное жерло пылесоса, жерло судьбы, куда тебя так или иначе втянет, коль рискнул неосторожно приблизиться…
В самом деле, кто мог ему объяснить, почему он уезжает? (И даже потом, по прибытии за границу, когда советских эмигрантов спрашивали четкие заграничные люди: «Почему вы уехали?», ожидая столь же четкого рационального ответа, и все наши так здорово насобачились отвечать, что гордость за них брала, за незаметных советских людей (заведующих магазинами, деляг, спекулянтов, воров и проституток), когда они с блеском доказывали сталинскую формулу своего превосходства над любым заокеанским чинушей, то и тогда Гарик не научился!) Но и то сказать (в защиту нашего героя как мольеровского персонажа, мысль которого парализует его действие): если у тебя один-единственный повод к отъезду, то ты можешь объявлять его с чистой совестью, потому что можешь высчитать баланс между поводом к отъезду и наоборот. Ну там, пятьдесят на пятьдесят, сорок к шестесяти, девяносто к одному, и так далее. (Правда, и тогда остается двойственность между оптимизмом и пессимизмом, как в анекдоте с полуполным стаканом воды, но уж с этим ничего не поделать). Но если, допустим, ты уезжаешь из-за нацпреследований на кафедре, а заодно потому, что хочешь своим детям лучшего будущего – как тогда быть? В каком сочетании находятся эти твои два желания, то есть, какое из них преобладает? И, если ты выставишь в качестве причины первое, как же с сокрытием второго? И не девальвируют ли они друг друга странным образом? И если ты, во-первых, взялся в своем лице вывезти русскую литературу (поскольку тебя здесь не печатают), а во-вторых, боишься загреметь на восток (поскольку подозрительный элемент), а в-третьих, вообще ненавидишь коммунизм, а в-четвертых, желаешь своим детям лучшего будущего – как привести к общему знаменателю такой коктейль? Математики говорят: все, что больше одного, то много, а здесь выходило: все, что больше одного, то фривольно и необязательно и по преимуществу психология. Опять психология, которая всех нас за штаны держит! То ли дело, когда армяне драпали от турок или немецкие евреи от фашистов, вот тогда был полет! Вот что под психологию не подведешь! Или опять же эвакуация в сорок первом!..
Вот почему Гарик нуждался в поводыре и нуждался в принадлежности к пастве, которая следует за поводырем. Нуждался в компании то есть. В компании-то все было иначе! Там несомненно было, что человек, ежели соберет себя в кулак, может вполне превратиться в камень, который, как из пращи… В ядро, которое как из пушки, и ни одна преграда не устоит!
Его день начинался с того, что раздавался телефонный звонок, и обязательно это был кто-нибудь из насмешливых и решительных. Происходил обмен новостями, исполненный взаимных подначек и шуток в адрес общего противника. Уже одно то, что больше не боялись в открытую говорить по телефону, вселяло в него такие оптимизм, бодрость и легкость, что, кажется, готов бы тут же вспорхнуть перелетной птичкой-воробушком. При свете дня вещи обретали твердость и определенность: вот стол, стул, комод, а коли так, то и мысль обретала твердость и прямизну. Вдобавок с приходом дня появлялись дела: встретиться с кем-нибудь, передать или получить информацию… Ну, и вечер, разумеется. Вечер и вообще был самое прекрасное время, потому что по вечерам происходили сборища, которые можно сравнить только с репетицией блестящего оркестра, когда каждый знает свою партию и исполняет ее с виртуозным совершенством, получая удовольствие от партнера, и все вместе, получая неизъяснимое удовольствие друг от друга. Например, ежели человек известен как веселый бодряк, то будьте уверены, он не подкачает и выступит в своем амплуа, что бы ни случилось, какие бы мрачные новости ни были сегодня принесены. И наоборот, если в другом человеке мы привыкли к циническому скептицизму, опять же он в этой роли выступит, даже если в потешном контрасте с самыми обнадеживающими новостями.
Пребывая на таких собраниях, Гарик изображал из себя полноправного их члена, тщательно скрывая, что за странное создание он есть на самом деле. Он был убежден, что предутренние ощущения, подобные его ощущениям, здесь никому не могут быть известны. Поведать здесь о видениях пылесоса, втягивающего нас помимо нашей воли, было так же немыслимо, как прийти на Лубянку и рассказать первому попавшемуся там чекисту антисоветский анекдот. Казалось, кому здесь могло прийти в голову, будто мир соткан не из прочной материи, а тревожной зыбкости синеватого оттенка?