— Ты можешь передумать в любой момент, Ева, — поймав мой взгляд, говорит он, но, не дождавшись моего ответа, отворачивается и хмурится еще сильнее. Я не могу понять, почему именно он злится, может быть, потому что считает, что обязан идти на эту… процедуру вместе со мной?
— Егор, — я пытаюсь сформулировать свою мысль, — тебе вовсе не обязательно присутствовать там, со мной. Если не хочешь идти, не иди.
Я пока слабо представляю, как справлюсь с этим, просто двигаю мысли как можно дальше от себя.
— Ева, ты сейчас серьезно? — глаза Баринова темнеют, как грозное небо, и я неуверенно обхватываю непослушными пальцами ремень безопасности, чуть оттягивая его с живота. — Я о тебе переживаю, о ребенке, в конце концов!
Я перевожу взгляд вперед, на дорогу, и говорю то, что уже очень давно крутится на языке:
— Пока нет результатов теста, Егор, можешь не переживать. У тебя еще есть место для сомнений.
И тогда он делает то, что я от него не жду: ударяет плашмя ладонью по рулю, громкий гудок разносится по четырехполосной дороге во все стороны.
— А кто бы не засомневался на моем месте? — почти рычит он, — мы не виделись с тобой черт знает сколько времени, а потом ты появляешься внезапно с огромным животом!
Удивительно, как легко он забывает, что отправил меня на аборт, передав деньги Алене через своего друга, но во мне клокочет обида, и я не сразу нахожу, что ему ответить.
— А где ты был все это время? Это же не я, это ты исчез, Егор, — последние слова даются тяжело.
Я снова ощущаю себя брошенным щенком, с которым задорно играли весь день, кормили с рук и обещали приютить, а потом пинком под зад оставили одного на улице, холодной ночью, под проливным дождем. Это так обидно и горько, что я шмыгаю носом, пытаясь удержать рвущийся поток слез.
Ну же, Ева, ты не тряпка какая-нибудь, сейчас нет времени на то, чтобы сидеть и жалеть себя.
Молчание разъедает как концентрированная кислота, жжет и давит, но мы не успеваем пропитаться ею насквозь.
Серое, безликое здание, где находится судебно-медицинский морг, прячется за густыми деревьями. На ступеньках курит полицейский, выдувая в воздух сизый дым. Егор паркует машину, а я держусь за ручку двери и сил в себе не могу найти на то, чтобы сдвинуться с места хоть на малюсенький шажок. Вот теперь полное осознание того, что мне предстоит увидеть, бьет по нервам, я трясусь, ощущая, как сжимается живот.
— Слушай, Ева, тебе не надо на это смотреть, — Егор держится за руль, как за спасательный круг, кажется, пока мы сидим в машине за закрытыми дверьми, еще есть шанс не участвовать во всем этом кошмаре.
Но его слова только наоборот, подстегивают меня. И я делаю то, что должна: решительно распахиваю дверь и ставлю ноги на асфальт.
Глава 34. Егор
На кой черт я привез сюда эту упрямую девицу?
Смотрю на Еву, на то, как она выходит из машины, упрямо задрав подбородок. Я совсем ее не знаю, и этот поступок очередное тому доказательство. Если бы не та случайная встреча в мартовскую метель, вряд ли бы мы вообще с ней пересеклись. Слишком разные круги общения, разный возраст, интересы, да все у нас разное.
До крыльца шагов двадцать, и мне нужно за это время решить для себя одну простую вещь, позволю ли я Еве пойти самой на опознание или нет.
Риск слиш ком велик: она и так падает в обмороки только от того, что у нее берут кровь, а как на ней скажется предстоящее зрелище, и вовсе непонятно. Но одно точно: ничего хорошего это не сулит.
И если она действительно мать моего ребенка, сейчас я должен принимать решение не только за нее, но и за него. Беременным женщинам нельзя смотреть на покойников и точка.
Я настигаю ее спустя три огромных шага, кладу руку на плечо, и Ева вздрагивает, оборачиваясь на меня. В глазах уже собран запас слез, готовых вот-вот пролиться, нижняя губа искусана до такого состояния, что еще вот-вот и появится кровь.
— Подожди здесь, — говорю голосом, не терпящим возражений, и чувствую, как ее плечо под моей ладонью перестает быть таким напряженным.
— Но, — начинает она и замолкает, когда я чуть сильнее стискиваю плечо.
— Просто подожди меня здесь.
И упрямая малышка Ева сдается. Я распахиваю дверь, входя внутрь морга. В нос бросается запах хлорки и чего-то еще, неуловимого, больничного и не очень приятного.
Ремонт тут такой старый, словно делался еще при вожде. Стены, крашенные синей краской, железные двери, на которые наклеен «файл» с объявлением, написанным от руки.
«Выдача справок, передача ВЕЩЕЙ», читаю я и неприятный холодок идет по спине. Да уж, в таком месте делать Еве явно нечего.
— На опознание? — мужчина в форме полицейского, вышедший из-за одной из внутренних дверей, смотрит на меня поверх очков. Это не тот сотрудник, с кем мы общались раньше.
— Да, — киваю я, — еще есть вопрос. Там, — я киваю на дверь за своей спиной, — осталась моя беременная жена, — и снова на этом слове все внутри звенит, оно дается мне так легко и просто, я даже не спотыкаюсь, говоря это, — и я не хочу, чтобы она участвовала в опознании своей тетки.
— Можете вы, — пожимает плечами полицейский, — вы хорошо знали пропавшую?
Я мысленно чертыхаюсь, тетку я в глаза не видел, даже по фоткам, но не заявлять же об этом напрямую полицейскому?
— Плохо, — говорю я, — какие есть еще варианты? Я могу привезти ее соседей.
В этот момент я не то, что соседей, я готов весь подъезд Евы волоком притащить в это унылое казенное учреждение, лишь бы не впускать ее сюда.
— Это, конечно, тоже вариант, — мужчина в форме чешет нос задумчиво. Вряд ли ему, как и мне приятно находиться здесь. Я не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы такая работа стала рутиной и не вызывала отторжения. — Может, хотя бы вещи посмотрит? Или вы отказываетесь от опознания совсем?
— Вещи посмотрит, — соглашаюсь медленно, раздумывая, — но какой бы не был результат, дальше не идем. Я не хочу ею рисковать.
И не раздумывая, я достаю из кармана кошелек, выживаю пару купюр. Полицейский дергает шеей, я вижу напряженную вену на лбу, он отступает от меня на шаг и делает едва заметное движение головой.
— Камеры, — говорит одними губами, я понимающе киваю. Не испытываю ни малейших угрызений совести по поводу того, что собираюсь дать на лапу и то, что мой собеседник не пытается устыдить меня или завопить о взятке должностному лицу, мне только на руку.
— Тогда после, — отвечаю ему едва слышно и уже громче добавляю, — сейчас позову Еву.
Выхожу из помещения на улицы и щурюсь от солнечного света. Птица поют, ветер дует, касаясь кожи лица, слышен гул проезжающих машин. Здесь живое все, я это ощущаю буквально шкурой, и тем сильнее нежелание возвращаться назад, на этот раз с Евой.
— Что там? — ее голос совсем высокий, звенит от волнения и страха, и сейчас я вижу, что она совсем еще юная, и вся эта напускная решительность давно растворилась. Передо мной девчонка, неопытная, испуганная, и пусть она уже готовится стать мамой, это ничего не меняет.
— Тебе нужно будет только посмотреть вещи, — я кладу обе руки ей на плечи, говорю спокойно и неторопливо, — ничего больше. Если почувствуешь, что плохо или не можешь, мы тут же уйдем отсюда. Хорошо?
Ева кивает трижды, подбородок мелко дрожит, а я, наверное, впервые в жизни молюсь, прося Бога уберечь Еву, ее ребенка и даже эту чокнутую тетку.
Хрен с ней, с квартирой, жилье важно, но Ева так и так не останется на улице.
Заходим внутрь вместе, и я ощущаю себя практически Хароном, мысленно ругая за такое сравнение. Маленькие девчачьи пальцы так плотно обхватывают мою ладонь, что вряд ли мы сможем разделить руки после, но я совсем не против. Если Еве так проще, то пусть.
К полицейскому присоединяется женщина в темном халате, на груди у нее брезентовый фартук.
— Идемте, посмотрите вещи, — на ее круглом лице нет ни грамма уныния или скорби, наоборот, она кажется слишком веселой для человек, работающего в подобном месте. Но это и к лучшему, я чувствую, что Ева слегка расслабляется глядя на нее.
Идем по узкому темному коридору, на потолке болтается крашеная в грязно-белый цвет лампочка, все вокруг выложено кафелем и звук от шагов прокатывается эхом в разные стороны.
Справа от нас небольшая комната, внутри старый письменный стол, застреленный темной клеенкой. Хочется сделать замечание по поводу ремонта, но я молчу, все это ни к месту.
— Ждите тут, — говорит женщина, — сейчас принесу.
Я выдвигаю Еве стул, подталкивая к нему, но она головой мотает:
— Я не хочу ничего здесь касаться, — будто это заразная болезнь, но я понимаю. Наконец, после долгого молчаливого ожидания, нам приносят темный мусорный пакет, из которого прямо на стол вытряхивают одежду.
Халат в мелкий цветочек темно-синего цвета, резиновые тапочки, самые дешевые, из тех, что можно найти в любом переходе, белье. Я вижу бурые капли на ткани, но не хочу думать, откуда они могли взяться.
— Это все? — уточняет полицейский, женщина кивает.
Молчим. Ева не шевелится, глядя на эти вещи, она вообще замерла так, что я уже опасаюсь за ее состояние. Подхожу ближе, заглядывая в лицо, бледное до ужаса.
— Это… — голос ее ломается, она откашливается, — это не ее вещи, Егор. Это не она.
А я от облегчения выдыхаю, только сейчас понимаю, что чуть в крошку не смолотил собственные зубы.
Глава 35. Ева
Слава богу, слава богу, слава богу.
Я выбегаю из этого царства мертвых так быстро, насколько мне позволяет живот.
Не помню, как прохожу темный страшный коридор, почти не касаясь стен, распахиваю дверь и вываливаюсь.
Меня тошнит так сильно, что я едва успеваю отбежать от здания до ближайших кустов, опускаюсь низко, опираюсь одной ладонью о землю. Это давящее, распирающее чувство появилось еще там, внутри, но ничто на свете не заставило бы меня остаться в угрюмом сером здании ни на одну секунду дольше положенного.