Понятно — военное счастье переменчиво. К тому же здесь информация в режиме «онлайн» не передается. Вполне вероятно — город снова наш, только узнаем мы это часа через три-четыре. А что мне это дает? В плане спасения ребят? Да хрен его знает! Как поведут себя немцы в окружении? Разбредутся по лесам или будут прорываться компактной группой? Или, захватив Острог, вообще останутся на месте в ожидании внешней помощи? Ни хера я про их тактику не знаю… Но для спасения детишек лучше будет, если фашисты будут на жопе ровно сидеть, никуда не высовываться.
Выхлебав супчик, я откровенно устал. Аж испарина на лбу проступила. Хорошо меня вчера шарахнуло, если от такого простого дела в пот бросает! От предложенной доброй женщиной каши в качестве второго блюда я отказался, а вот стакан компота из сухофруктов выпил с большим удовольствием. Хотя и был он чересчур, до приторности, сладким и теплым. Сейчас бы ледяной, до зубной боли, минералки с газиком… Мечты, мечты…
Поблагодарив Гавриловну за угощение и развлечение (в виде новостей), гордо отказываюсь от «утки» (далась ей эта «утка»!). Медсестра уходит, пообещав привести для осмотра моего бренного тела главврача. А я, в ожидании визита местных эскулапов, принимаюсь за самотестирование.
Зрение? Получше, но все равно «туннельное» — все, что по бокам, расплывается. Руки? Шевелятся, но ту же ложку я бы не удержал. Ноги? Ноги до сих пор не двигаются! Голова? Пытаюсь приподняться, но резкий приступ головокружения бросает меня обратно на подушку. Ну, все ясно — не боец я. Укатали сивку… другие сивки. И что теперь со мной будет? Куда я, такая развалина, денусь? Дед с голодухи дистрофию получил и проблемы с сердцем на всю жизнь, а я, весь такой из себя боевой, заработал паралич. Вот и думай — что в итоге лучше?
— Ну что, ранбольной, как самочувствие? — с порога, не поздоровавшись, в лоб спросил молодой, лет тридцати, мужик в белом халате.
Это еще кто? Медбрат? И только по какой-то… угодливой улыбке Ольги Гавриловны догадываюсь — этот высокий худой парень с усталым равнодушным лицом и есть главврач.
— Спасибо, доктор, херово! — честно отвечаю я.
— Вот и хорошо! — машинально говорит Павел Михайлович, присаживаясь рядом и выверенным до автоматизма жестом нащупывая пульс. И только через пару секунд, сообразив, что мой ответ сильно отличается от бодро-привычного, вскидывает на меня внимательные глаза. — Э-э-э… в смысле? Тебе плохо? Что болит?
— Ничего не болит, но вот как раз это меня и тревожит! — пытаюсь пошутить я. — Если у больного ничего не болит, то он, скорее всего, уже мертв…
Врач едва заметно усмехается — шутка-то старая. Послушав через деревянную трубку (я такую только в кино видел) сердце и легкие, Павел Михалыч приступает к проверке рефлексов. Простучав молоточком нервные узлы, он недовольно кривится.
— Жить буду, доктор? — усмехаюсь я. Ожидая в ответ циничное: «будете, но плохо и недолго».
— Обязательно, ранбольной! Я на этом категорически настаиваю! — без улыбки сказал врач. — У тебя наблюдаются последствия контузии, но не в такой тяжелой форме, как я думал при первоначальном осмотре. Рефлексы постепенно восстанавливаются. Надеюсь, что через месяц-полтора ты будешь ходить.
— Полтора месяца? — удивленно говорю я.
— Боишься, что без тебя немцев разобьют?
Вот как раз этого я совсем не боялся. Четыре года тяжелой кровавой войны впереди — даже у сегодняшних сопляков будет возможность шашкой помахать…
— Хотелось бы побыстрей. Неохота овощем лежать…
— Обещаю — ты еще побегаешь! — серьезно говорит врач. — А сейчас мы тебе пару укольчиков поставим. Для общей бодрости! Пойдемте, Ольга Гавриловна, я сделаю назначение.
Консилиум покидает палату, и я снова оказываюсь предоставленным сам себе. После беготни последних дней — оно вроде как и неплохо — полежать отдохнуть. Но непривычно! Вроде бы сделал все, что планировал, — добрался до своих, сообщил о ребятишках. Но сердце не на месте… Понимаю, что с эвакуацией справятся и без меня, но так и тянет проконтролировать.
Однако накопившаяся усталость дает о себе знать — постепенно успокаиваюсь, веки тяжелеют, и я проваливаюсь в сон. Снится мирная жизнь — как мы с дочками гуляем по зоопарку, и младшая почему-то боится подходить к клеткам. Она у меня вообще жуткая трусиха — когда учил ее на велосипеде кататься, то страшно пугалась самых пологих спусков. Старшенькая смеется над страхом сестры. Смеется заливисто, постепенно переходя на бас…
И тут я понимаю — басовитый смех — это уже не сон. Это кто-то громко хохочет в коридоре госпиталя. Вот ведь распирает мужика… А голос-то… прямо-таки шаляпинский!
Внезапно в мою палату начинает пролезать нечто… В первый момент мне кажется — в дверь заталкивают шкаф, на угол которого, для убережения от царапин и пыли, накинули белый халат. Но следом за «углом» показывается чья-то мощная шея, обернутая отложным воротником защитного цвета… Вот это габариты! После встреченного Пети Валуева я не слишком удивлен, но все же… Чем здесь военных кормят, что их разносит вширь и в высоту?
Чтобы попасть в палату, мужику приходится нагнуться, одновременно протискиваясь боком. Хотя, надо признать, проделывает он это довольно ловко — видимо, сказывается постоянная практика.
— Ну, здорово, пионер! — рокочет великан, обдавая меня свежим перегаром.
— Здравствуй, дядя, коль не шутишь! — отвечаю, пытаясь сообразить — кого еще мне черт принес. Очередной представитель «кровавой гэбни»? На красных петлицах — один прямоугольничек. Это называется «шпала» — всплывает в памяти. Фиг их разберет, с этой геометрией, в каком он звании!
— Капитан Свистунов! — представляется здоровяк. — Командир роты отдельного разведбата. Это нам ты у переезда помог. За что тебя все ребята благодарят. Не напади ты с тыла — умылись бы мы кровушкой! Накрутили там немцы… И минометы, и пушки, и пулеметы… И все замаскировано… В общем, вот!
Капитан выставляет перед собой объемистый вещмешок.
— Это тебе хлопцы подарочек собрали, — объясняет Свистунов, видя мое недоумение.
— Спасибо, товарищ капитан! — искренне благодарю я.
— Тут и пожрать, и… это… — капитан щелкает себя по горлу знакомым жестом. — Хотя тебе, наверное, рано… И папиросы…
— Ничего, поменяю на конфеты… — усмехаюсь я.
Парни явно собирали гостинцы от чистого сердце — клали самые приятные для себя вещи, водку и курево.
— Поменяешь? — переспрашивает Свистунов, недоуменно морща лоб.
— Ага… Старшина, вы когда-нибудь портянки меняете? Да, но только на водку! — перефразирую анекдот про поручика Ржевского. Свистунов хмурит брови, но потом врубается и начинает ржать во всю мощь легких. Ох, ну и бас у человека!
В дверь испуганно заглядывает медсестра и еще какой-то молодой мужик с парой треугольников на петлицах.
— А ты веселый парень! — отхохотавшись, говорит капитан. — Тебя как зовут-то?
— Игорь Глейман.
— Ну, будем знакомы, Игорек! Можешь звать меня Лехой! — улыбается капитан. — А там, в коридорчике, сержант Стерх, мой мехвод. Эй, Степа, подь сюда!
В палату уверенно заходит тот военный, что заглядывал вместе с Гавриловной.
— Парнишка вполне себе ничего! — сообщает ему Свистунов. — Мы-то думали, ты при смерти — когда тебя везли, ты же бледный был, краше в гроб кладут. А здесь, смотрю, оклемался, порозовел малость… Вот что медицина с людьми-то делает!
— Тебе если что надо — ты нам только скажи! Из-под земли достанем! — обещает сержант.
— Винтовка у меня была… — начинаю я.
— В полном порядке твоя винтовка! — тут же отвечает сержант. — Я ее пока к себе в броневик прибрал. Знатная машинка! Где такую достал?
— На дороге нашел!
— Вот так прямо и на дороге? — усмехается капитан. — Так и лежала? Вместе с немецкими подсумками и ремнями?
— Ну… не сама по себе… — тоже усмехаюсь я. — В ремнях-то немец сидел…
— Живой? — подмигивает Свистунов.
— Тогда живой… был. Потом от удивления забыл, как дышать, и помер.
— От удивления? — брови Стерха поползли вверх.
— Ну а ты бы не удивился, если бы у тебя из груди штык торчал?
Разведчики понимающе переглядываются и одновременно качают головами.
— Ну, тогда мы, наверное, не будем так уж сильно удивляться тому, что ты в одиночку целую кучу врагов на переезде наколотил! — задумчиво говорит капитан.
— А то некоторые сомневались… — подхватывает сержант. — Думали, что тебе кто-то помогал! Где ты так драться научился?
— Папа — командир Красной Армии.
— Ах вот оно что… И в каком звании, если не секрет? — интересуется Свистунов.
— Подполковник.
Стерх восхищенно присвистывает.
— Я вот еще что хотел у вас спросить, товарищи… — начинаю я. — Тут такое дело…
— Говори, не бойся! — милостиво разрешает капитан.
— Вы там чуть дальше по дороге на юго-восток никого не встретили? Метрах в восьмистах?
— Хм… — капитан и сержант снова загадочно переглядываются. — Так ты, выходит, в курсе?
— Значит, встретили? — уточняю я.
— А кто там должен был сидеть? — прищурив глаза, спрашивает Свистунов.
— Сержант Альбиков с пленным немцем.
— Да, ты действительно в курсе… — кивает капитан, задумчиво разглядывая меня. — Тут, видишь ли, такое дело… Это, в общем-то, секрет… Степа, ну-ка, глянь там…
Сержант немедленно выскальзывает за дверь.
— Встретили мы этого сержанта и пленного с ним… — продолжает Свистунов, снизив громкость своего голоса до интимного шепота. — Только он не простым сержантом оказался…
— Я знаю. Он сержант госбезопасности!
— И это знаешь… — кивнул капитан. — Выходит, вы вместе шли?
— Вместе. По пути под бомбежку попали. Ему больше досталось. Вот я и вызвался к переезду на разведку сходить.
— Сходил, стало быть… — коротко хохотнул капитан. — Так вот: сержанта этого секретного мы в штаб корпуса отправили. Вместе с пленным. А уж куда он после подевался — я не знаю. У нас и без того дел полно было — мы на Дубно шли.