— Я еще это не съела.
— Доедай. А потом я кофе закажу и пирожное, ладно?.. А теперь я тебя все-таки спрошу: ты что, веришь в бога?
— Это и есть тот вопрос, который ты хотел задать? — спросила Ася.
У нее в глазах запрыгали веселые огоньки.
— Именно! — решительно сказал Генка. — Только я не понимаю, чему ты смеешься?
Но он уже понял. Ну и дурака он свалял! Как это все было? Он сказал: «Мне нужно задать тебе один вопрос». А она сказала: «Не надо задавать мне этого -вопроса». Все ясно! Ася ждала от него совсем другого, боялась этого, потому и сказала так. Ему бы спросить: «Как ты ко мне относишься?» Ему бы сказать: «Я люблю тебя, Ася!» А он ляпнул: «Ты в бога веришь?»
Очень ему нужно знать, верит она или не верит! Если верит, что же, он перевоспитать ее не сумеет? Уж это-то не проблема. Вот теперь хохочет — и права. Привел в кафе и начал лекцию, как действительный член Общества по распространению... Позор!
— Нет, — говорит Ася очень весело, — я ни во что такое не верю. А ты думаешь, я не знаю, откуда ты это взял? Видел, как я сегодня из церкви выходила, вот и вообразил невесть что. Очень ты проницательный, Генка. Шерлок Холмс! А у меня в церкви дела.
— Какие у тебя могут быть там дела? — изумился Геннадий.
— А вот этого я тебе не скажу. Общественные.
— Ну и не нужно, — согласился Геннадий с облегчением. Значит, можно переходить к самому главному. — Я хочу еще тебя спросить, — начал он и остановился — почувствовал, что теперь, когда он такой момент упустил, не сможет выговорить того, что готовился сказать весь вечер. — Может, махнем отсюда? — предложил он.
В кафе, где он свалял такого дурака, ему решительно разонравилось. Ася согласилась уйти.
— Куда поедем? — спросил Геннадий, наступая на педаль стартера.
— К реке, — сказала Ася, — на набережную. Все-таки удивительная она девчонка! Если бы Геннадия спросили, где он больше всего хочет сейчас оказаться, где ему легче всего будет сказать Асе то, что он хочет, он, конечно, выбрал бы набережную.
И вот она, набережная, самый тихий ее участок. На тротуаре, который тянется вдоль последнего квартала доживающих свой век старых домов, редкие прохожие. Зато на дорожке, идущей вдоль каменного парапета, людей много. Это не обычные пешеходы. Это влюбленные.
Они медленно идут вдоль реки, они останавливаются и смотрят вниз, облокотившись на холодный камень ограды, они спускаются по широким ступеням к самой воде. И вечерняя река старается для них изо всех сил. Она расстилает перед ними струящиеся лунные дорожки от фонарей — для каждой пары свою отдельную дорожку; она заставляет на другом берегу МОГЭС с его высокими трубами и огнями казаться океанским пароходом; она подбегает крошечными волнами от проходящих буксиров к самым ногам влюбленных, когда они спускаются на покрытые зеленым мхом каменные площадки причалов.
Особенно старательно делает река свое самое доброе дело. Порывом холодного ветра она приказывает девушкам зябко поежиться, а от спутников требует, чтобы они накинули на плечи девушкам свои плащи и куртки и обняли эти плечи, вдруг ставшие беспомощными. Так на берегах всех весенних рек мира влюбленные обнимают своих девушек, чувствуя, как в сердце возникает желание спрятать любимую у себя под сильной рукой, согреть, защитить, не дать никому в обиду.
Вот так бы и Геннадию стоять сейчас с Асей. Но он может только смотреть на тех, кто обнимает своих девушек, и завидовать им.
Здесь, на набережной, его гордость — кремовая «Вятка» — превратилась в ужасную обузу, в докучливого «третьего лишнего», вроде подруги, которая увязалась в такой вечер за вами и все время требует своей доли внимания.
Ася идет вдоль парапета набережной, смотрит на воду, останавливается. А Геннадий уныло бредет по мостовой и катит мотороллер, вдруг ставший неуклюжим и тяжелым.
— Ты не можешь идти рядом со мной? — попросил он Асю.
Она сошла на мостовую.
Теперь они идут рядом, но между ними на толстеньких колесиках катится кремовая «Вятка», очень довольная этой прогулкой втроем. Когда Геннадий засматривается на Асю, у «Вятки» рыскает руль, и она ревниво всем своим телом теснит Асю на тротуар. Геннадий пробует перейти на правую сторону и вести «Вятку» за руль одной левой рукой. Тогда можно будет Асю хоть под руку взять. Но проклятая машина тут же начинает накатываться Асе на ноги или отворачивать на середину мостовой.
— Давай постоим немного, — предложил Геннадий.
— Ты устал? — лукаво спросила Ася.
— Что ты! Просто мне надоело толкать машину, а уезжать от реки не хочется.
— Мне тоже не хочется, — сказала Ася. — Здесь хорошо.
Геннадий обрадовался.
«Здесь действительно хорошо», — подумала Ася. Но насколько было бы лучше, если бы с ней шел не милый Генка, который так готовился к серьезному разговору, так радовался своему мотороллеру, а теперь так злится на него, — если бы с ней шел не он, а Павел!
Ася видела, что Геннадий с его широкими плечами и сильными руками спортсмена, с его серыми глазами, обычно смеющимися, а сегодня удивленными и даже испуганными, куда красивее («Куда интереснее!»— сказала бы Марина), чем Павел. Но какое это имело значение? Как можно сравнивать?
И она с ужасом почувствовала, что, хотя со вчерашнего дня прошли уже целые сутки, целые сутки с тех пор, как она узнала правду о Павле и решила, что между ними все и навсегда кончено, она не перестает о нем думать. Если бы только думать! Она все время мысленно говорит с Павлом, все время видит его лицо — какое: красивое? некрасивое? Этого она уже не знает. Разве она может посмотреть на него со стороны? «Мой Павел», «Мы с Павлом» — сколько месяцев она уже привыкла думать так! Она его любит — вот в чем все. Почему? Этого не объяснишь. И с этим ничего не поделаешь.
...Теперь, когда мотороллер поставлен около тротуара и не может больше ни дергать Геннадия за руку, ни наезжать Асе на ноги, теперь, когда они, наконец, как все на набережной, стоят у парапета, Генка снова чувствует, что он счастлив. Сейчас он накинет Асе на плечи свою куртку: ей холодно, а если и не холодно, все равно так полагается. Но он вдруг, неожиданно для самого себя, спрашивает несмелым голосом:
— Ты не очень рассердишься, Рыжик, если я тебя поцелую?
— Не нужно, — спокойно отвечает Ася, — Пожалуйста, не нужно.
— Почему? — спрашивает Геннадий с отчаянием. И он слышит в ответ то, чего боялся:
— Ты очень хороший, мы с тобой друзья. А этого не нужно.
— Но я люблю тебя, — говорит Геннадий, понимая, что с той минуты, когда он сказал эти слова, все: и река, и небо, и Ася, и он сам — вся жизнь должна перемениться. — Почему ты молчишь?
Ася ничего не успевает ответить. Откуда-то на набережной в одиннадцать вечера появляется шумная компания мальчишек. Они останавливаются около мотороллера, чтобы подробно обсудить его достоинства и недостатки по сравнению с мотоциклами вообще и с чешской «Явой» в особенности.
— Ступайте отсюда! — кричит Геннадий. — Нашли место для технических дискуссий.
— А мы вам нисколько не мешаем. Машину вашу не трогаем. Целуйтесь, если вам это нравится, — дерзко говорит один из мальчишек, явно презирая человека, который имеет возможность носиться по городу на мотороллере, а вместо этого стоит на набережной как столб, держит за руку взъерошенную рыжую девчонку и смотрит ей в глаза, будто во всем мире нет ничего увлекательнее этого дурацкого занятия.
И именно потому, что мальчишка предложил Геннадию делать то, чего ему больше всего хотелось, Геннадий страшно рассердился.
— Вот я тебя сейчас! — грозно начал он. Но Асе шумная толпа мальчишек напомнила о том, что она увидела сегодня утром и чего не имела права забывать.
— Оставь их, Генка. И послушай, — Сказала она, — ты должен мне помочь. Я очень на тебя надеюсь.
— Говори, — сказал Геннадий с надеждой, — я сделаю все, что ты скажешь.
— Мне нужно узнать, где живет один мальчик.
— Какой еще мальчик? — крикнул Геннадий. Вот, значит, как она понимает дружбу!
— Совсем маленький, ему лет двенадцать-тринадцать.
— А-а, — сказал Геннадий, — это другое дело. Ну, и зачем он тебе?
Ася рассказала про утреннюю встречу с мальчиком, просившим милостыню. Она умолчала только о причине, которая привела ее в церковь.
— Сделаю все, — пообещал Геннадий. — Через два дня, самое позднее — через три тебе будет все о нем известно.
— Ты очень хороший, — еще раз сказала Ася. — Спасибо тебе.
Теперь пути к объяснению были отрезаны. Геннадий почувствовал это с горечью и каким-то облегчением. И все-таки жить было очень интересно!
На Крымском мосту он купил Асе на все оставшиеся деньги нарциссов. Потом на полной скорости отвез ее домой, проводил до дверей, не спрашивая больше разрешения, едва прикоснувшись губами, поцеловал в холодную щеку и сбежал по лестнице, чувствуя, что у него даже сердце щемит, так оно переполнено...
А Ася зашла на минутку к Марине. Марина и ее родители пили чай и досматривали по телевизору старый фильм «Неоконченная повесть». Асю тоже усадили пить чай и смотреть телевизор. Она видела на экране красивую женщину-врача, которая вылечивала больных одним своим видом и необыкновенной чуткостью, а потом сама влюбилась в хорошего человека, мучилась от этого, но лечить после всех переживаний стала еще лучше.
Ася смотрела на экран, а сама думала о том, что теперь с ней будет. Когда передача закончилась и за столом стали обсуждать увиденное, у нее на глазах заметили слезы, Марина сказала:
— Мне тоже очень понравилось. Замечательная вещь! А какая внешность у этой актрисы! И к тому же еще талант. Надо же!.. Я бы на такую внешность даже без таланта согласилась.
Ася подтвердила, что и картина замечательная и внешность тоже замечательная. А потом ушла домой, уткнулась в подушку, и все опять началось с того места, на котором она вчера не могла уснуть. Что же будет? Что будет, то будет! Ждать? Чего? Надеяться? На кого? Ну нет, она так не оставит Павла. Она его разыщет. Ему нужно помочь. А если нельзя помочь, с ним нужно хотя бы еще раз поговорить. Должна же она знать, что происходит с Павлом после того, как они расстались.