— Почему это я вдруг ваша и какая у меня к вам может быть искренность?
— Обращение есть такое: старинное, почтенное, молитвенное, — смиренно сказал Добровольский.
— Молитвенное! Еще чего не хватало! — снова вспыхнула Ася и дернула плечом.
— А вы привыкайте, деточка, — снисходительно сказал Добровольский, — раз уж к Павлу интерес имеете. Как я понимаю, вы сюда не в музей приехали, а, как говорится, с серьезными намерениями.
— Почему вы меня допрашиваете?
— Кто я такой, чтобы допрашивать? Советую, искренняя моя, советую. На Милованова Павла в этих стенах большие надежды возлагаются. У него впереди стезя широкая. Пройдет время, неизвестно, к своей ручке допустит ли приложиться. Но сейчас по причине безмерного мудрствования стал задавать ненужные вопросы... Впрочем, этого вам не понять. Словом, вот что... Ссориться не будем. Сейчас вы отсюда ступайте и ждите его часика через два в здешнем славном граде. Знаете где? У входа на курсы киномехаников. Есть тут такое заведение. Придет. Помолится и придет. Только особенно на виду с ним не расхаживайте и не задерживайте его долго, — строго, словно бы имея на это право, сказал Добровольский. Потом он пошел от нее, медленно переступая с одной плиты панели на другую и все так же глядя себе под ноги, но вдруг остановился. — Пожелаю счастья, искренняя моя, — сказал он, и его светлые глазки скользнули по Асе. — Простить воспитанника Милованова нельзя, но понять можно. Как друг говорю. Как будущий друг дома.
И Ася вдруг поняла, как он на нее смотрит: так же, как смотрел на часы и на телевизоры на Арбате.
— Я не хочу с вами разговаривать! — резко сказала она. — Идите!
— Следовало бы добавить «с миром», — усмехнулся Добровольский и ушел.
Ну и друг у Павла!
Ее окликнула женщина с бидоном:
— Эй, девушка, семинарист тебе твой не сказал, поют они сегодня или нет?
— Ничего я тут не знаю, ничего, — почти крикнула Ася и стремительно пошла прочь.
Скорее отсюда! На воздух! На воздух! Она и была все время на воздухе, но в этих стенах ей было трудно дышать, может быть, потому, что все время сильно билось сердце.
Как хорошо было очутиться на обыкновенной улице обыкновенного маленького города! Передвижной театр музыкальной комедии оповещал о предстоящих гастролях. Громыхали телеги по мостовой. Визжали поросята, которых везли с рынка. Радио передавало репортаж о футбольном матче. Горком комсомола объявлением, написанным от руки, извещал, что производится запись молодежи, желающей ехать на новостройки Сибири. Большой фанерный щит напоминал, что вечером в клубе состоится лекция «Сон и сновидения», после которой будут танцы под духовой оркестр.
Ася прочитала все объявления и афиши подряд, купила в булочной, из которой вкусно пахло свежим хлебом, два пирожка и запила их стаканом воды с сиропом.
Потом она отправилась разыскивать курсы киномехаников. Около входа в здание курсов стояли принаряженные, пахнущие одеколоном парни в начищенных сапогах: будущие киномеханики собирались в город. Остановились, чтобы послушать репортаж о футбольном матче. Киномеханики поглядывали на Асю, заговаривали с ней. Один даже пожелал узнать, кого именно она ждет, и взялся его вызвать.
Ася отшучивалась, а сама думала, насколько было бы лучше, если бы Павел учился на каких-нибудь курсах вроде этих.
На стадионе в Тбилиси хозяева поля уже забили гостям два гола, а Павел все не шел. Когда он, наконец, появился и Ася быстро пошла ему навстречу, один из будущих киномехаников, который так и не отходил от нее, сказал:
— Дождалась все-таки.
А другой, поглядев на Павла, присвистнул:
— Попова невеста, оказывается! Ну что ж, доходней оно и прелестней.
Ася не оглянулась и ничего не ответила. Оглядываться было не к чему. Отвечать было нечего.
— Приехала, значит, — сказал Павел.
Нельзя было понять, звучит его голос радостно или тревожно.
— Как видишь! — с вызовом сказала Ася. — Приехала. И уже долго жду. И уже выслушала от твоего дружка, что приезжать было не нужно, а задерживать тебя нельзя. А ты мне что скажешь?
— Хорошо, что приехала. Я сам не свой. Места себе не нахожу.
— Что ж, мы так и будем тут разговаривать? Пойдем куда-нибудь отсюда.
— Пойдем, — согласился Павел. — Только куда?
— А уж этого я не знаю. Тебе виднее.
Они пошли по шоссе и скоро оказались на привокзальной площади. Около автобусной станции нетерпеливая толпа усаживалась в голубые и красные автобусы, перекрикивалась с водителями, лузгала семечки, покупала мороженое, пела. И только Павел был напряжен и молчалив.
На площадь стремительно выкатил и остановился огромный серебряный автобус с красными полосами вдоль бортов, с занавесками на окнах, с высокими спинками мягких кресел, которые были видны сквозь толстые стекла.
— Дальний, — догадалась Ася. — Красивый какой! Вот бы на таком поехать! Тебе бы хотелось?
— С тобой? Очень, — сказал Павел. И вдруг предложил: — Давай поедем! Прямо сейчас. Недалеко. До следующего города.
— Ты это серьезно?
Но Павел, ничего не отвечая, убежал к кассе и вернулся с билетами.
— Ох, Павлик, какой ты молодец! — радостно сказала Ася.
— Автобус отправляется! — крикнул водитель.
Ну могла ли она подумать, что после иконной лавки, после очереди за святой водой, после завитых отроков, после девочки, упавшей на колени, после парня с блаженным лицом слабоумного она вдруг очутится в мягком кресле дальнего автобуса, который будет мчаться по шоссе в неизвестный ей и, наверное, прекрасный город!
— Как мне автобус нравится! — сказала она. — Смотри, сетки какие удобные. Жаль, положить нечего. А кресла! В них, наверное, спать можно. И радио работает. А что это за ручка?
— А вы нажмите. Смелее! — сказал помощник, который сидел на низенькой скамеечке рядом с водителем.
Ася нажала на ручку, и спинка кресла откинулась назад. Теперь можно было сидеть полулежа.
— Как интересно! — восхитилась Ася. — Жаль, что выходить скоро. Или мы еще немножечко проедем?
— Мы еще проедем, — ответил Павел. — А когда-нибудь можем с тобой и подальше поехать.
Как только город, где помещалась семинария, остался позади, с Павла спала напряженность мешавшая ему говорить с Асей.
Он сказал:
— Я нехорошо ушел тогда. Я об этом всю неделю потом думал. И знаешь, что я решил?
— Погляди в окно, — перебила его Ася, — лес какой! Уже зеленеет. Смотри, смотри!
Шоссе то плавно опускалось в ложбину, то плавно поднималось на холм, то тянулось перед глазами прямой узкой лентой, то мягким полукружием огибало прозрачные рощи.
И каждый километр пути, каждая новая перемена дороги, каждая новая картина в окне приводили Асю в восторг. Не может человек непрерывно много дней кряду думать только об одном и том же, тяжелом и неприятном. Вот так и она в автобусе забыла о том, что ее мучило. Она повернулась к Павлу — хотелось увидеть, как ему нравится дорога: она ведь умела читать по его переменчивому лицу. Напряженной неловкости в нем больше не было, но радости не было тоже. Он не в окно глядел, он глядел прямо перед собой, и губы у него были сжаты: думал, готовился к разговору. И она сразу все вспомнила. Да и как она могла забыть то, из-за чего сюда приехала?!
Автобус остановился на городской площади, и шофер объявил название города. Оно звучало былинной древностью. Вместе с ними вышла компания студентов: ребята с тощими рюкзаками, девушки с фотоаппаратами, все в спортивных костюмах и тяжелых походных ботинках. Последние километры пути они весело спорили о дальнейшем маршруте, стукаясь головами над помятой картой, а как только автобус остановился, стремительно зашагали по шоссе, затянув песню: «В первые минуты бог создал институты, и Адам студентом первым был...»
Ася поглядела им вслед, и так же, как у входа в школу киномехаников, ей захотелось, чтобы Павел был одним из этих парней в распахнутой куртке и яркой ковбойке, с походным мешком за плечами, — честное слово, ему бы все это очень пошло! — с картой в руках и чтобы бог существовал для него только в шуточной песне. «Павел — студент, — сказала бы она дома, — и в воскресенье я с ним и его товарищами отправляюсь в поход».
— Куда мы тут? — спросила Ася. Почему, в самом деле, она должна решать все за него? В Москве она всегда говорила, куда идти, что смотреть. В Москве она была главной, а сюда ее привез Павел. Она даже не ожидала от него такой решительности. Оказывается, он может быть и таким. Очень хорошо. Пусть теперь сам говорит, куда идти, что делать.
— Все равно куда, — сказал Павел. — Главное, что здесь мы одни. Можем спокойно поговорить. Здесь нам не помешают.
— А чего ты боишься? — спросила она. — Не здесь, а там, у себя.
— Я ничего не боюсь, — ответил он неуверенно. — Но есть люди, с которыми мне бы не хотелось встречаться, когда мы с тобой.
— Я и говорю: боишься. Ну, не обижайся, не буду больше. Давай походим, поговорим. Город этот посмотрим.
— Обязательно посмотрим, — сказал Павел. — Вот погляжу только, когда обратный автобус, и можем пойти, куда хочешь.
Вернулся он от кассы встревоженный. Обратный автобус должен прийти только к вечеру.
— Опоздаю я! — испуганно сказал он. — Не рассчитал! Как же это?.. — Он поглядел на Асю. У нее на лице, когда Павел заговорил испуганным голосом, вспыхнул румянец. И Павел ответил, подбадривая сам себя: — Ну и опоздаю, ну и подумаешь!
— Я же говорю, что боишься, — сказала она. — Всего боишься. В кино со мной пойти боишься: вдруг увидят? По городу своему пройти боишься. Теперь опоздать боишься. Может, лучше мне остаться, одной тут погулять, а тебе уехать на попутной машине, а?
— Ну что ты говоришь! — громко сказал Павел, взял ее под руку и повел прочь от автостанции, но все-таки еще раз оглянулся на расписание.
Они шли молча. Потом Павел спросил:
— Ну, как ты жила эту неделю?
Асе казалось, что когда она увидит Павла, она выскажет ему сразу все. Но она ответила одним словом: