его тайны, но сегодня снова ему, невидимо для всех, с иконы одобрительно кивнул преподобный. И он тихонечко смеется от радости, тихонечко, потому что, если он рассмеется громче, его опять уведут отсюда. Он не слышит, как Добровольский командует:
— Заслоните от зала тронутого, сейчас он тут устроит представление!
Потом Добровольский злым шепотом говорит Павлу:
— Петь, петь надо тут, а не мечтать!
И Павел привычно вступает в пение, а сам напряженно думает: «Что со мной будет дальше? Пора решать!»
ВНАЧАЛЕ БЫЛО ДЕЛО!
Письмо Павлу, много раз начатое, перечеркнутое, все еще не было отправлено. А он не приезжал и не звонил: видно, ждал ответа. А может, ему некогда было: то ли домой уехал, то ли экзамены у него шли.
В эту неделю Ася работала во вторую смену. Перед работой она пришла в комитет комсомола — попросить Катю Волохину еще раз позвонить в исполком насчет Миши Сотичева. Они быстро обо всем договорились, но Ася задержалась. Пришел Сергей Савиных. Он, наконец, написал басню про бесчувственную машинку и теперь искал слушателей. Послушали его сочинение, посмеялись, похвалили его. Потом они вместе с Сергеем вышли из комитета. Катя внимательно посмотрела им вслед и сказала:
— Заходи, Конькова, если что, советуйся.
— Вот я и хочу посоветоваться, — неожиданно для себя самой выговорила Ася, когда проходили по двору.
— Со мной? — удивился Савиных. — Со мной больше ребята советуются. Ну, коли со мной, давай сядем. На ходу я стих могу сочинить, советовать я на ходу не умею.
Они сели на скамейку возле молодых топольков, которые осенью сажали вместе во время субботника.
— Не знаю далее, с чего начать, — сказала Ася.
— Попробуй начать сначала, — ответил Савиных.
...Слушая Асю, он хмурился, ерошил волосы. Ей казалось, что он не то недоволен тем, что она рассказывает, не то ему трудно слушать, но, когда она замолкала, Савиных смотрел на нее внимательными глазами. Видно было: ждет продолжения.
Ася кончила говорить. Он встал во весь свой рост, молча прошелся вдоль скамейки — Ася поворачивала вслед за ним голову, — затем сел рядом с ней и сказал решительно:
— Ясно!
— Ясно? — удивилась Ася.
— Не то ясно, какое письмо ему писать. Ты почему раньше всего не рассказала, вот что мне ясно. Приходишь ты к нам в комитет и рассказываешь свою историю. Договорить еще не успела, что хочешь этому парню, который в семинарии, помочь, а мы решаем, что помогать нужно не ему, а тебе, что ты попала под его влияние и надо тебя от него избавить. А что? Вроде все правильно. Павел этот для нас никто, человек посторонний. За него мы не отвечаем. За тебя отвечаем. Не читала недавно в «Комсомолке» статью? Полюбила девушка одного бывшего уголовника — ты, конечно, не думай, я не сравниваю... Он уже на ноги становился. Решила она замуж за него выходить. А ее в комитет комсомола вызвали и отсоветовали. Считали, что чуткость проявили, позаботились о человеке. Я это, знаешь, когда понял? Когда решили мы бороться за звание коммунистической бригады и было предложение: двух парней — да ты их знаешь! — вывести из нашей бригады, потому что с ними нам до этого звания никогда не дотянуться. А потом подумали, подумали: нет, что-то не то. — Он помолчал соображая: — Так что с тобой тоже так бы решать не стали. А на письмо как ответить? Слушай, — сказал Савиных таким голосом, будто он все сразу понял. — Сколько места занимают книги, которые тебе историк твой знакомый прочесть посоветовал, если поставить их рядом? Наверное, полку. Это самое малое. Разве их в одно письмо упишешь? Нет, ты не думай, что я против его совета. Он тебе хорошо посоветовал. Ты меня с этим историком познакомь. У нас в части, где я служил, парень был. Представляешь, молодой, моего года, но из сектантов. Такая меня брала досада! Как заведусь с ним спорить, понимаю, что во всем прав, а чего-то мне для спора с ним не хватает. Чтобы не вообще говорить, а в самую точку. Так что это он тебе верно посоветовал. Но и неверно тоже. Ты сама говоришь: запутался твой друг. А запутался потому, что испугался. И ты решила теперь его путаницу распутать. Словами? Одних разговоров, чтобы он все это понял, мало. Даже самых умных. «Вначале было дело!» Слыхала такое изречение?
— Это чье же? — спросила Ася.
— Философское, — веско сказал Савиных, — но я с ним согласен. Он тебе кричит: «SOS!» А ты ему собираешься на это отвечать в письменном виде. Бюрократизм какой-то получается! Идем к Катерине. Она, конечно, разволнуется, что ты ей сразу всего не сказала. Но мы ей все объясним: ты ему принципов не уступала, душой не кривила, а вот отрекаться от него не хочешь и, просто говоря, забыть не можешь. По-моему, все в порядке: и личное и общественное. Видишь, как я все точно разложил! Ну, идем к Катерине. Будем держать совет: не что писать, а что делать...
Знала бы Ася, что в это время происходит с Павлом!
— Ты что-то избегаешь меня, отче Павел, — добродушно сказал Добровольский, подсаживаясь к нему в саду. Павел промолчал. — А ведь я все вижу, все понимаю. Тоскуешь? Зачем же от меня тоску свою скрывать? Я тебе друг. Ну, а что на хорах прикрикнул — дружба дружбой, а служба службой. С меня тоже спрашивают. Думаешь, мне самому тут тошно не бывает?
Григорий говорил просто, без своих любимых старокнижных выражений, усталым голосом; говорил словно сам с собой, будто вслух размышляет, действительно огорченный отчуждением друга.
«А ведь он сложнее, чем я о нем рассказал Асе, — подумал Павел. — Во всяком случае, умнее. А сейчас, кажется, даже искренне говорит...»
— Все равно ты мне помочь не можешь, — сказал Павел.
— Я рад, — неожиданно ответил Добровольский. — Не тому рад, что не могу тебе помочь. Если бы такое чувство во мне возникло, я бы не признался в нем. — Он замолчал. Непонятно было, то ли слова подбирает, то ли на самом деле взволнован разговором. — Я рад тому, — сказал Добровольский, — что ты хоть подумал так: «А может ли мне помочь Григорий?» Значит, дружбе еще не конец. А ведь, наверное, могу. Советом хотя бы.
Добровольский держал в руках прут и аккуратно счищал с него ножиком тонкую кору.
И Павел вдруг ясно представил себе, как пойдет разговор дальше. Сейчас Григорий скажет: «Чтобы советовать другу, нужно знать, что происходит с другом». Потом он сделает внимательное лицо и будет сосредоточенно слушать, потом проговорит проникновенно: «Все это очень трудно!» И окажется, что Павел ему все рассказал, а посоветовать ему... «Кто же тут возьмется советовать!» — скажет Добровольский. «Ну, нет, этого не будет, — твердо решил Павел. — Нечего с меня кору сдирать». Но Добровольский сказал совсем иначе:
— А что толку в советах? Помочь нужно делом. Если мы уже здесь оказались, нужно быть первыми, не последними!
Добровольский доверительно улыбнулся.
— Учащие нас, — он голосом обозначил иронию, — за которых мы денно и нощно возносим молитвы, тобою не очень довольны. Это было нелегко, но я постарался: тебе поручено прочитать учебную проповедь.
— В церкви? — спросил Павел, даже задохнувшись от мгновенно промелькнувшей у него мысли.
— Обрадовался? — Добровольский стегнул очищенным прутом по воздуху и прислушался, как он свистит. — Нет, покуда не в церкви. Всего лишь в классе. Рассматривай как репетицию. Слушать будут наши же, кто не разъехался, да с краткосрочных курсов кто-нибудь зайдет. Словом, аудитория будет. Тебе об этом сообщат официально. Я же по-дружески предвосхищаю событие. Тем более, что несколько к нему причастен. Покажи, на что ты способен, — это и мой совет и моя помощь.
— Я подумаю об этом, — сказал Павел.
— И есть над чем! Очень есть! — внушительно произнес Добровольский и встал. Он аккуратно стряхнул с колен ленточки коры, еще раз взмахнул белым гибким прутиком и с сожалением отбросил его.
— Как отнесся Милованов к тому, что вы ему сказали? — спросил отец Феодор Добровольского, когда тот пришел за распоряжениями на следующий день.
— С радостным трепетанием! — ответил Добровольский: не мог удержаться от соблазна позлить наставника своим лексиконом, хотя тут же обозначил легкой улыбкой, что употребляет его несколько иронически.
— С трепетанием, говорите? Интересно! А не разведет он в своей проповеди такого...
— А хотя бы и развел! — впервые без всякой почтительности горячо перебил Добровольский, увлеченный мыслью, которая внезапно пришла ему в голову. — Скажет все, как подобает, — хорошо. Скажет что-нибудь, что не подобает, — тоже неплохо. Во-первых, это значит, что он, наконец, раскололся, виноват, раскрыл свою сущность, выяснение которой вы, отец Феодор, поручили мне. А во-вторых, нет для церкви опасности большей, чем отсутствие противников в ее собственном лоне.
— Неглупо, — сказал отец Феодор, — хотя и не свое. Увлекаетесь Лойолой? Милованов — семинарист-еретик, смешно!
— Не так уж смешно, если, обличая его, можно преподать урок смирения всем остальным. А если он еще и сам покается!
— Важен не масштаб, а направление мыслей, — сказал отец Феодор. — А направление у вас... — он помолчал, — любопытное... Надеюсь все же, что Милованов не обманет наших первоначальных надежд.
— Если позволите, я передам ему о вашем уповании, — сказал Добровольский, снова почтительный ученик с простодушием на лице и в голосе...
Чтобы успеть разыскать Павла в лавре и вернуться в город, не опоздав на работу, нужно было либо с вечера выехать из Москвы, но тогда неизвестно, где провести ночь, либо с утра торопиться на самую первую электричку. Но после того как она долго откладывала ответ, Ася решила ехать завтра же. Когда они остались вдвоем, она попросила мать:
— Мама, ты без будильника просыпаться умеешь. Разбуди меня завтра тихонечко в полпятого утра, а?
— Куда в такую рань? — удивилась Анна Алексеевна. — И когда ты объяснишь, что с тобой творится?
— Ничего плохого, кроме хорошего, — весело сказала Ася и закружила мать по кухне. — Вначале было дело!