— Так-так-так, этот парень кого хочешь достанет!
Пришлось переселить Баунти в рабочий кабинет.
Мадам Дюмейе, хоть ей и оставалось всего два года до пенсии, была в курсе самых животрепещущих проблем любимой профессии. В одном из педагогических журналов недавно посетовали, что школа не учит юных французов работать в коллективе, и она решила, начиная с ближайшего четверга, подтянуть планку национального образования.
— Сейчас мы разделимся на четверки, — объявила она своим второклассникам.
Класс в возбуждении загудел.
— У вас в классной тетради десять пословиц, вы выберете одну и вместе придумаете историю, которая объяснит ее смысл, — продолжала учительница.
Лазарь тут же решил, что их четверка — он, Поль, Нур и Ноам — напишет историю по пословице «Сказано — сделано».
Но… Вот досада! Ребят по четверкам распределяла учительница.
— Лазарь, — сказала она, — ты будешь работать с Полем, Нуром и Осеанной.
Мальчуган насупился:
— Нет! Только не с Осеанной!
Она не хотела идти с ним за руку! Она расистка! Как Николь!
— Что значит «не с Осеанной»? — строго переспросила учительница. — Ну-ка, объясни, пожалуйста!
— Она мне не нравится.
Мог ли Лазарь подумать, что самое обыкновенное объяснение вызовет настоящую бурю? Третью мировую войну? Нет, землетрясение! Мадам Дюмейе заявила, что он ее потряс. Лазарь не понял, как это у него получилось, зато прекрасно понял, зачем учительнице понадобился его дневник. Она вызывает в школу папу! Но это же неправильно! Несправедливо. Он ведь обещал папе, что будет говорить сразу, если кто ему не понравится. А мадам Дюмейе у него в дневнике красными чернилами писала: «Сегодня Лазарь вел себя в классе недопустимым образом. Я хотела бы обсудить с Вами его поведение в любой день на следующей неделе после 16:30». Она давно уже хотела познакомиться с господином психологом. Что ж, теперь нашелся повод.
— Пусть папа подпишет, — сказала учительница, возвращая дневник разобиженному Лазарю.
Поль шепотом постарался утешить друга:
— У меня таких целая куча. Ерунда это все.
У Спасителя день тоже начался не слишком удачно. В 8:45 он ждал мадам Куртуа.
Она пришла, но уселась в кресло прямо в пальто.
— Долго я пробыть не смогу. Сменщица заболела, выхожу вместо нее.
— А вы-то как себя чувствуете, мадам Куртуа?
Неподдельная теплота в голосе психотерапевта застала мадам Куртуа врасплох.
— Я? Да я… Ничего. В общем-то, хорошо, вот только Сирил… Но я вроде бы нашла выход.
— Выход?
— Да. Вы, я знаю, меня не одобрите. Но не могу я больше только и делать всю жизнь, что возиться с его вонючими простынками!
— А вы всю жизнь с ними возитесь?
— Да нет, это я так сказала. Но каждое утро — мокрая простыня, мокрая пижама. И мой друг мне посоветовал. Я теперь надеваю ему памперс.
— Надеваете памперс… сыну?
— Да, Сирилу. Конечно, вы меня осудите. Но ведь он, наверное, нарочно… Все хуже и хуже. Из ночи в ночь.
— А почему, вы не знаете?
— Ну, наверно, ревнует, потому что я нашла себе друга.
— Он ревнует, а вы его наказываете?
— Надоест ему спать в подгузниках, он и писаться перестанет, я так думаю. В любом случае, что такого особенного в подгузнике? Я в больнице постоянно их старичкам надеваю.
— Да, подгузники надевают старым и малым…
— Но не мальчику девяти лет? Это вы хотите сказать? Я так и знала, что вы меня не одобрите. Но вы-то мне ничего предложить не можете!
— Мне бы хотелось, чтобы Сирил прошел курс терапии.
— А у меня на терапию средств нет. Каждую неделю по сорок пять евро! Нет у меня таких денег!
— Мы можем это уладить, мадам Куртуа. Вы будете платить сколько сможете. Я уверен, что у Сирила есть трудности.
— Нет, нет, не будем об этом говорить. — Мадам Куртуа вспыхнула. — Вы только все усложняете. Я пошла, меня начальница ждет. И вообще, все эти психологи — они для богатых.
— Они для людей, которым плохо.
Молодая женщина встала; она вся сжалась и чуть не плакала.
— Я пошла, — сказала она, отвернувшись от Сент-Ива. — Я ничего вам не должна?
Она старалась убедить себя, что отказывается от помощи из-за денег.
— Мне очень жаль, что я не смог вам помочь, мадам Куртуа. Моя дверь всегда для вас открыта, мой номер телефона у вас есть.
— Да, спасибо.
Она пришла с желанием сражаться и победить, уходила смущенная и виноватая. Но это было ничуть не лучше. После ее ухода Сент-Ив застыл в неподвижности. Потом выругался: «Черт! Черт!» — и пнул ногой кушетку. Еще он мстительно подумал, что, как сказал, кажется, Джонатан Свифт, «родители — последние люди, которым можно доверить воспитание ребенка!».
Потом уселся за стол и углубился в бумаги. 9 часов 25 минут. Сент-Ив услышал кашель мадам Угно в приемной — без сомнения, она напоминала ему о своем присутствии: он уже на десять минут задержался. И тут Сент-Ив вспомнил анекдот, который прочитал на сайте смешных историй, куда заглядывал, чтобы вечером посмешить Лазаря. «Пациент приходит к психологу и жалуется: „Доктор, у меня такое впечатление, что я никому не интересен!“ „Следующий!“ — вызывает психолог».
— Мадам Угно?
— Сегодня утро холодное, но чувствуешь себя лучше, когда видишь над собой голубое небо, — сообщила она, словно сделала научное открытие.
— Конечно, — согласился Сент-Ив и почувствовал позыв к зевоте.
Мадам Угно снова рассказывала про своего начальника, потом про невестку, но сегодня еще и про двоюродную бабушку с материнской стороны по имени Роза Патен.
— Она, можно сказать, меня вырастила, — доверительно прибавила мадам Угно. — Старая дева с причудами. Все вокруг ее побаивались, кроме меня. Она любила вышивать подушки и травить соседских кошек кусочками мяса с крысиным ядом. И мне привила к этому вкус.
Странное сочетание фраз разбудило Сент-Ива от дремоты.
— Вкус к чему? К вышиванию?
— Да. Но теперь я стала плохо видеть. В последний раз я вышивала подушки для стульев в столовой моей невестки. Букеты роз крестиком. Необыкновенно элегантно. И что? Думаете, она мне спасибо сказала?
Стенные часы показывали, что продержаться нужно всего-навсего десять минут. Сент-Ив неотрывно смотрел на спасительную стрелку.
— На будущей неделе в это же время? — уточнила мадам Угно, очень довольная консультацией.
— Мы можем провести итоговое занятие через месяц, — предложил Спаситель. — Мне кажется, вы научились находить общий язык с невесткой.
— Я вам надоела? — осведомилась мадам Угно, и голос у нее стал уксусно-едким.
— Что вы! Что вы! — запротестовал Спаситель, несколько обескураженный ее проницательностью. — Просто я вижу, что с начальником тоже все пошло на лад, и…
— Не трудитесь, я все поняла.
Она встала, достала 45 евро из кошелька и глухо пробормотала себе под нос: «А мне вас так хвалили. Нет, не стоит доверять людям».
Спасителю очень хотелось сказать ей на прощанье что-нибудь примирительное, возможно, даже как-то извиниться, но ничего не приходило в голову, и он только проводил мадам Угно до двери.
Последними в тот день должны прийти Оганёры. Они собирались на консультацию с психологом по одному. Первой пришла Марион, держа в руках телефон. Следом за ней — Люсиль, вынужденная прекратить разговор с подружкой и крайне этим недовольная. Наконец появился месье Оганёр с Элоди на руках: малышка объявила, что очень устала и не может идти ножками. Раз уж консультация все равно начиналась с опозданием, Сент-Ив спросил, не стоит ли подождать Милену, подругу месье Оганёра, и тогда уже начинать?
— Нет-нет, она подойдет попозже и к нам подключится, — небрежным тоном отозвался Николя Оганёр.
На этот раз обе старшие девочки уселись на кушетку, а Элоди с самого начала устроилась у отца на коленях. Сент-Ив счел нужным напомнить правила:
— Марион, мы договорились: никаких телефонов.
— Да я знаю, — отозвалась девочка, быстро набивая сообщение. — Последняя эсэмэска. Она только что…
— А кто это?
— Кто?
— Ну, ты сказала — Анатоль Кошто.
— Очень смешно!
Эсэмэска тинькнула на прощанье. Марион захлопнула крышку телефона и убрала это яблоко раздора в карман.
— Значит, эту неделю девочками занимаетесь вы? — обратился Сент-Ив к месье Оганёру.
— Нет, эту неделю — жена, то есть бывшая… В общем, их мама. Но Люсиль не захотела туда идти… В общем, проблема…
Ему хотелось бы говорить спокойно и уверенно, но голос у него предательски дрогнул.
— Нам тут долго? — спросила Элоди, слезая с отцовских колен. — Мне ску-у-учно!
— Иди посмотри на мыша в клетке, — посоветовала Марион.
— Это хомячок, — поправил девочку Спаситель. — Точь-в-точь такой же, как ты.
— С чего бы?
— Трудный характер.
Марион застыла с приоткрытым ртом, не зная, каким обойтись ответом: «очень смешно», который был уже использован, или традиционным для дам и господ от двенадцати до пятнадцати лет «хватит на меня наезжать». Воспользовавшись заминкой, Сент-Ив повернулся к ее старшей сестре:
— Как я понял, Люсиль, вы не хотите видеть свою маму?
— Ничего вы не поняли, — оборвала его девочка. — Я не хочу видеть ту подлую тетку!
— Подлую тетку?
— Извращенку!
Сент-Ив отшатнулся, словно от удара в лицо.
— Сурово, однако.
— Что?
— Извращенка.
— А что, не извращенка?
— Можно найти другое слово, — ответил Сент-Ив. — И потом, вряд ли стоит видеть в Шарлотте только ее сексуальную ориентацию.
— Урок толерантности? Большое спасибо! Да мне плевать и на геев, и на лесбух! Но это касается моей матери, и…
Люсиль безнадежно махнула рукой, и глаза у нее наполнились слезами. Марион, взглянув на старшую сестру, поспешила ей на помощь:
— А люди вокруг — они что, не считаются? А каково это, когда тебе говорят: «Ты живешь у мамы с ее подружкой? Твоя мама что, извращенка?»
— Тебе такое говорят в школе? — вспыхнул отец.