Голос звучал глухо, Шарлотта явно себя сдерживала, но глаза под темными бровями горели гневом.
— А теперь я еще и преступница.
Она помолчала.
— Полюбила Александру.
Шарлотта вызывающе взглянула на Сент-Ива.
— Каминг-аут в моем семействе я устроила в прошлом году. В воскресенье за десертом сказала родителям, что лесбиянка. Родители перестали мне помогать. Брат объявил: «Чтобы ноги твоей больше не было у меня в доме! У меня растет дочь!» А теперь…
Она грустно усмехнулась.
— Я сижу у психолога. И тоже не понимаю, зачем и почему.
— Чтобы высказать все, что вы мне только что сказали. Погодите! Стук в дверь. Извините, пойду открою.
Да, пришла Александра с малышкой Элоди на руках, очень уставшая в конце дня, как обычно.
— Простите за опоздание, — извинилась молодая женщина. — Сегодня свалилась куча проблем. Марион и Люсиль не придут. Так что даже не знаю, состоится ли сегодня наша консультация.
— Конечно, состоится, — ответил Сент-Ив, — мы уже начали работать с Шарлоттой.
— Шарлотта! — обрадовалась малышка и перешла с рук матери на руки ее подруги.
— Вижу, что вы втроем прекрасно ладите, — сказал Сент-Ив, искавший что-то положительное, за что можно было бы уцепиться.
Шарлотта, Александра и Элоди улыбнулись ему в ответ и уселись втроем на кушетку. Малышка устроилась между двумя подругами.
— У меня две мамы, — гордо заявила Элоди.
— Так назывался альбом, который я брала в медиатеке, — поспешила объяснить Шарлотта.
— А сколько у тебя пап? — спросил Спаситель.
— Один!
— А сколько сестер?
— Три!
— Три? — удивился Сент-Ив.
— Она считает и себя тоже, — вмешалась Шарлотта. — Это характерная ошибка для пятилетних.
— В медиатеке есть книги по детской психологии? — поддел ее Спаситель.
— Есть. А вот о занудах я ничего не нашла.
— Шарлотта! — вполголоса укорила ее подруга.
— Ругаться плохо, — твердо высказала свое мнение Элоди.
— Пойди-ка посмотри на хомячка, — предложила ей мать. — Только руками не трогай.
— Жаль, что у взрослых куда больше предрассудков, чем у детей, — сказал Спаситель, глядя вслед Элоди.
— Но, увы, к четырнадцати годам дети портятся, — заметила Шарлотта.
— Не говори так, — запротестовала Александра. — Марион и Люсиль обижаются на меня, мстят за то, что я ушла из дома, я их понимаю.
— А когда они называют меня извращенкой, тоже понимаешь?
— Ой, доктор, идите сюда! — позвала Элоди, склонившись над клеткой. — Тут шевелятся червячки-хомячки!
— Гюставия родила! — встрепенулся Спаситель.
Лазарь в коридоре едва не подпрыгнул и зажал обеими руками рот, чтобы не закричать: «Покажи! Покажи!»
— Один, два, три, четыре, пять! — пересчитал Спаситель. — Мои поздравления, мадам Гюставия.
— Совсем голенькие, — умилилась Элоди.
— Шерстка вырастет через несколько дней, — сказала Шарлотта, тоже заглянув в клетку. — Сейчас у них и глаза еще не открылись, они ничего не видят, ничего не слышат.
Шарлотта подняла голову и встретила веселый взгляд Спасителя.
— Нет, я не брала в медиатеке книги про хомячков, — сказала она, тоже развеселившись. — У меня самой была хомячиха, когда я была маленькой. Ее звали Кокетка. Что вы собираетесь с ними делать?
— Раздать в хорошие руки, — ответил Спаситель, ожидая, что вот-вот случится что-то хорошее.
— Ой, а можно одного мне? — умоляюще протянула Элоди, склонив голову набок и глядя влажными глазами Бемби.
Женщины переглянулись, советуясь, и Шарлотта приняла решение.
— Вы оставите для нас одного? — спросила она. — Мальчика. Они не такие агрессивные.
— Ну, раз вы так считаете! — ответил Спаситель и засмеялся.
Женщины снова уселись на кушетку. Элоди принялась рисовать хомячка своей мечты, а разобиженный Лазарь отправился на кухню. Зря папа раздает его хомячков неизвестно каким девчонкам. К тому же у этой целых две мамы, а у него вообще нет.
На следующее утро Лазарь предупредил Поля об опасности. Если его мама не поторопится и не выберет себе хомячка, останутся самые негодящие.
— Пусть выбирает мальчика. Они не такие агрессивные.
На 6 февраля учительница Лазаря, мадам Дюмейе, вызвала его отца. И зачем, спрашивается, вызвала? На часах двадцать минут пятого, и мадам Дюмейе страшно разволновалась. Через десять минут месье Сент-Ив появится в учительской, и что она ему скажет? Что Лазарь чудесный ученик, но знает много вещей не по возрасту?..
— Я… Меня кое-что беспокоит в отношении Лазаря, — начала учительница, увидев перед собой месье Сент-Ива.
— Так, так, так.
Очень уж высокий этот папа! И плечи такие широкие! И так уверен в себе! А смотрит до того внимательно, что не захочешь, а заволнуешься.
— В начале года ваш мальчик во время перемен был постоянно один.
— Так, так, так.
— На уроках он часто витает в облаках.
Мадам Дюмейе чувствовала себя все глупее и глупее, и голос у нее задрожал.
— Как я понимаю, вы вызвали меня из-за истории с той девочкой, — сразу перешел к делу Спаситель. — Осеанна — так, кажется, ее зовут?
— Да, но я… Думаю, я была не права. Я видела, что Лазарь повел себя грубо по отношению к Осеанне, но потом… Потом я подумала, что причина скорее в Осеанне… Тема деликатная, она…
Сент-Ив очень спешил и поэтому договорил вместо учительницы:
— Возможно, сказала что-то расистское.
— Нет. Хотя… Осеанна сказала в классе, что не верит, что мама у Лазаря белая… потому что… у белой мамы не может быть в животе черного ребенка.
Пол ушел у Спасителя из-под ног. Девочка не могла знать, что произошло сразу после рождения Лазаря. Ее слова — чистая случайность. Спаситель закашлялся, давая себе время справиться с волнением.
— И что Лазарь?
— Он… он был… недоволен…
Мадам Дюмейе не находила нужных слов. Она терялась в присутствии психолога.
— Простите, что потревожила вас из-за пустяка, — смущенно выговорила она.
— Что вы, что вы! Вы правильно сделали. Я вам очень благодарен. И обязательно поговорю с Лазарем.
Мадам Дюмейе перевела дыхание, ей стало легче.
— У вас усталый вид, — посочувствовал Сент-Ив. — Дети в это время года всегда беспокойные.
И тут… Можно было подумать, что психолог произнес: «Сезам, откройся!» Слова полились потоком, и мадам Дюмейе выложила все, что копилось в ней неделями, а может быть, месяцами. Она поделилась всеми трудностями своей работы, рассказала, что приучение к самостоятельности привело к полному хаосу на уроках, а работа группами кончилась тем, что две трети учеников вообще перестали что-либо делать, между тем как общество требует от нее и обучения детей, и развития, и воспитания их! Она очень хочет соответствовать требованиям сегодняшнего дня, но голова у нее порой идет кругом. Учительница говорила, а психолог слышал, как тикают часы. У него было ровно три минуты, чтобы вдохнуть новые силы в замученную пожилую женщину.
— Я знаю, вы любите поговорки.
Мадам Дюмейе не ответила, подозрительно взглянув на Сент-Ива.
— Одна из них гласит: «Нельзя объять необъятное». Вы поставили себе недостижимую планку, мадам Дюмейе.
К мадам Дюмейе мигом вернулось самообладание.
— «Лучшее — враг хорошего», вы это хотели мне сказать? — иронизируя сама над собой, осведомилась она.
— Вы открыли слишком много строительных площадок одновременно. Вам так не кажется?
— Да, вы правы, я как белка в колесе. И меня крутит, крутит! И пресса, и политики, и родители. Дети должны знать английский, информатику, «Марсельезу», должны уметь сотрудничать! Дети не читают, у них не развита устная речь, им нужно писать по диктанту в день…
Спаситель расхохотался:
— В одиночку вам не спасти нашу Землю, мадам Дюмейе!
Психолог и учительница понимающе посмотрели друг другу в глаза и пожали руки. Вообще-то если они чего-то и хотели, то именно спасти нашу Землю!
— Я могу забрать сына?
— Конечно, месье Сент-Ив. Он на площадке с помощником учителя по внеклассной работе.
По губам Спасителя скользнула тень улыбки. «Помощник учителя по внеклассной работе». Тоже среднее плюс высшее? А потом игра в колдунчики на школьном дворе за 300 евро?
— Учительница тебе что сказала? — поспешил узнать Лазарь на обратной дороге.
— Потом поговорим. Ничего, что мы бегом?
Но напрасно Сент-Ив бежал бегом — он все же опоздал на полчаса к своим последним пациентам, Сирилу и его маме.
— Я думала, вы о нас забыли, — мрачно сказала мадам Куртуа.
Спаситель хотел было напомнить, что он с трудом нашел для них время в своем перегруженном графике, но прикусил язык и последовал совету, который сам иногда давал: закрой рот, распахни дверь.
— Извините, пожалуйста, мадам Куртуа. Проходите. Привет, Сирил!
— У меня сплошные зонтики, — пробормотал мальчуган, садясь на краешек стула.
— Что?.. Ах да, зонтики!
— Писает в постель каждую ночь, — подтвердила мама все тем же обиженным тоном. — Перестала подгузники на него надевать, вы же против, — так он в аккурат все запрудил!
— Аккуратно запрудил? — переспросил Спаситель.
— Что? Да ладно вам!
Мадам Куртуа сердито взглянула на психолога. Тоже мне! Нашел время шутить!
— Послушай, Сирил! А тебе самому плохо от того, что ты писаешь в постель? — спросил Спаситель бархатным, обволакивающим голосом, каким иногда пользовался.
— Ага.
— Потому что плохо маме. А тебе-то как?
— Никак.
— Ну, знаешь! — тут же вскипела мать. — Ты, значит, рад описаться по уши?!
— Мадам Куртуа! — Сент-Ив показал ладонью: тише! Тише!
Она замолчала с тяжелым вздохом.
Спаситель обращался теперь только к Сирилу.
— А ты знаешь, — сказал он, — говорят, что писать в постель — все равно что плакать в подушку.
— Я не плачу, — пробормотал мальчуган.
— Да, я вижу, у тебя глаза сухие.
Сирил на миг взглянул в глаза Сент-Ива и тут же снова опустил голову.