Но в этот вечер Гюг еще ничего не мог с ним поделать: Сент-Ив был дома. Гюг его боялся точно так же, как боялся когда-то в Фор-де-Франсе. Здоровенный громила, восемьдесят килограммов мускулов. В прошлый раз он подобрался к нему сзади и мог бы разом прикончить. Но страх снова парализовал его. Он ненавидел свой страх не меньше, чем Сент-Ива. Осторожно пятясь, Гюг выбрался из сада и исчез в узкой улочке. Чем он мог навредить Сент-Иву? — вот что стало его неотступной мыслью. Чем? Чем он мог навредить? И каждый шаг по мостовой повторял вслед за ним: чем? чем?
Продавец «Жардиленда» поприветствовал Спасителя кивком как знакомого:
— Хотите купить еще одну клетку?
— Вынужден купить, раз вы мне всучили беременную самку.
В эту субботу 21 февраля мадам Гюставия рассталась со своим последним малышом, не выказав особой грусти. Спасен — а именно так его отныне будут называть — очень забеспокоился, оказавшись в новой клетке, и стал знакомиться с каждым прутиком, засовывая между ними мордочку.
— Спасен! Спокойствие! — сказал ему Спаситель своим завораживающим голосом.
И ему сразу вспомнились слова Габена: «Лучше быть спасенным, чем спасителем». А следом пришли на память слова из Евангелия, которые он то ли сам читал, то ли слышал. Как это там говорилось? «Ты не можешь спасти себя, а называл себя Спасителем?» Да, что-то в этом роде… Почувствовав, что будет без конца вертеть про себя эту фразу, он загуглил ее, и ему выскочило: «Других спасал, а Себя спасти не может». «Что ж, возможно, Иисус тоже был практикующим врачом-психологом?» — подумал Спаситель.
Габен в воскресенье встал позднее некуда и слонялся с безучастным видом из комнаты в комнату до самого обеда. Когда Спаситель в десятый раз напомнил, что хорошо бы ему собрать разбросанные по всему дому вещи, Габен снизошел до ответа и ответил знаменитой цитатой из «Бриса Великолепного»[26]:
— Не дави, у нас каникулы.
Действительно, это был первый день весенних каникул. После обеда, когда Спаситель уселся с книгой в кресло, собираясь почитать, Лазарь тихонько подошел к нему и шепнул на ухо:
— Папа! По-моему, Габену не хочется уезжать.
— По-моему, я это вижу сам, — отозвался папа таким же шепотом.
Спаситель захлопнул книгу и смирился с тем, что ему не удастся посидеть спокойно дома.
— Съезжу в больницу, узнаю, выпишут ли мадам Пупар в понедельник и будет ли она в состоянии заниматься Габеном.
— Скорее Габен будет заниматься мадам Пупар.
Спаситель и Лазарь в задумчивости посмотрели друг на друга, потом отец со вздохом потрепал сына по голове.
В больнице Флёри в регистратуре снова сидела Брижит.
— Как отдохнула? — спросил Спаситель.
— Успела забыть. Я вернулась неделю назад.
Сент-Ив наклонился к ней через стойку и спросил шепотом:
— Слушай, ты как-то говорила, что видела здесь одного пациента из Кольсона?
— Да, я и вчера его здесь видела. А что?
Спаситель нервно дернулся.
— Он по-прежнему в психиатрии?
— Да нет, он в скорой работает.
Новость обескуражила Сент-Ива. Значит, антилец — не психически больной пациент, которого доставили из Кольсона. Он, оказывается, сотрудник больницы Флёри.
— Он что, врач?
— Нет, санитар, а что?
— Да нет, ничего, — сказал Спаситель и отошел.
Санитар в скорой. Как парень в капюшоне, который в тот вечер подошел к нему сзади, а потом быстренько исчез.
В коридоре, когда Сент-Ив шел к палате мадам Пупар, его вдруг окликнули. Он обернулся. Навстречу шла мадам Дютийо, мать Марго. Они с улыбкой заторопились друг к другу, словно собираясь кинуться в объятия; мадам Дютийо взяла на себя инициативу и расцеловала Спасителя в обе щеки.
— Как Марго? Как она себя чувствует? — сразу же спросил Спаситель, объясняя их порыв исключительно общей заботой о девочке.
— Я сейчас от нее. Никакой травмы головы нет, только шишка. У нее в палате еще одна девочка, тоже ПС.
Мадам Дютийо уже освоила жаргон психиатрического отделения и говорила ПС вместо «попытка самоубийства».
— Она не хотела себя убивать, — продолжала она. — Она позвонила вам, потому что знала: вы непременно вызовете скорую.
Заметив, что Сент-Ив готов возразить, она торопливо продолжала:
— Не подумайте, что я не придаю значения случившемуся. Я всегда с ней и за нее, — не важно, что она меня не щадит. Я прекрасно знаю, я не идеальная мать…
— Марго хватает отца, который считает себя идеальным.
— А мне вы не можете помочь? В смысле терапии?
Спаситель не ошибся: он нравился мадам Дютийо.
— Я занимаюсь лечением Марго. В психотерапии некоторые ситуации считаются нежелательными.
Она поняла его с полуслова.
— Да, конечно, — кивнула она. — Очень жаль. Но главное — Марго.
Сент-Ив пообещал, что зайдет навестить Марго завтра, и они расстались, пожав друг другу руки.
Разговаривая с мадам Пупар, Спаситель был рассеян. Мыслями он был очень далеко. Попрощавшись коротким «До завтра», он задумался: что ему сказать Габену? Что его мать всеми силами старается вести себя «нормально»? Ну а сам-то он, Спаситель, нормально себя ведет? Ни с того ни с сего понесся к своей машине: кольнуло нехорошее предчувствие; забеспокоился, не слишком ли он задержался в больнице?
На улице Мюрлен, 12 царили тишина и покой. Габен сидел наверху перед мерцающим экраном и старался забыть, что Ночному эльфу очень скоро придется оставить мирное пристанище, каким стал для него дом Сент-Ива. Внизу на кухне Лазарь, мысленно уладив все проблемы Габена (его мама, все еще ненормальная, останется в больнице, а Габен и Спасен останутся тут), взялся за тетрадь, собираясь выполнить задание, которое в наказание всему классу задала на каникулы учительница.
А в сад тем временем снова проник тот самый чужак. Он видел, как Сент-Ив сел в машину и уехал. Путь был свободен. Теперь он знал, как будет действовать. Он сотню раз мысленно проделал задуманное, чтобы не сплоховать в ответственный момент. Но все равно боялся. Ему было невыносимо страшно. Он был слабаком, жалким трусом. Даже восьмилетнего ребенка боялся до дрожи. Накануне он украл с тележки для раздачи лекарств, легкомысленно оставленной в коридоре, горсть антидепрессантов и обезболивающих: морфин, дигиталин и другие. Все вместе они — смертельный коктейль. Лазарь умрет, как его мать, от медикаментозной передозировки. Символическая месть. Идеальное преступление.
Таблетки он сжимал в потном кулаке, засунутом в карман. Хватит ли у него храбрости действовать на ярко освещенной кухне? Перестанет ли его колотить дрожь? Никогда еще он так себя не ненавидел, как в эту минуту, когда был готов дать волю своей ненависти. Он знал, что дверь на веранду не запирается. Сент-Ив вечно витал в облаках, был слишком беспечен в житейских делах. И он об этом пожалеет. Будет жалеть об этом до конца своей жизни.
Лазарь склонился над тетрадью и выводил в пятый раз поговорку «Слово — серебро, молчание — золото». И вдруг почувствовал: что-то не так. Он уже минут пять прислушивался — ждал, что хлопнет дверь с улицы Мюрлен. А хлопнула другая — дверь веранды. С какой стати папа прошел через сад?
— Папа?
Тишина.
А непрошеный гость был уже на веранде. Стоял и дрожал от страха, сжимая складной нож, которым собирался пригрозить ребенку. Он представлял себе, как будет действовать, но не мог сделать ни шагу. Тогда он закрыл глаза и помолился, помолился злобному богу мести. Он задыхался, с трудом втягивал в себя воздух. Если он не сдвинется с места, то умрет от страха. Наконец, выпрямившись во весь свой небольшой рост, он шагнул к свету.
Вот он уже подошел к двери, которая ведет с веранды на кухню. Снял капюшон и черные очки. Открыл дверь и появился на пороге. Лицо молодое, а волосы белоснежные, красные глаза со светлыми зрачками, белые ресницы, белые брови. Перепуганный Лазарь выронил ручку и застыл, потеряв от ужаса голос.
— Не знаешь, кто я? Я твоя смерть!
В сценарии — а в сценариях всегда всё сбывается — эти слова убивали наповал. Но голос «смерти» дрожал.
— Твоя мать ждет тебя, — прибавила «смерть» не слишком уверенно.
Для храбрости незваный гость потряс ножом, лезвие открылось, и он вздрогнул от щелчка. Потом выложил на стол слипшийся ком таблеток, пилюль и капсул.
— Глотай! — рявкнул он и взмахнул ножом, рискуя поранить самого себя.
И тут сообразил, что без воды ничего не получится. Про воду в своем замечательном сценарии он совсем позабыл. Продолжая грозить Лазарю ножом, он подошел к раковине, взял из сушки стакан, наполнил, едва не уронив, горячей водой и поставил перед мальчиком.
— Давай глотай! — приказал он.
— Зачем? — едва сумел пробормотать заледеневший от ужаса Лазарь, не в силах протянуть руку ни к таблеткам, ни к стакану.
Все это выглядело бы смешно, если бы на столе не лежали морфин с дигиталином, от которых мальчик должен был умереть.
— Не болтай, а то придушу! — прикрикнул незнакомец. Перепуганный вид малыша придавал ему смелости.
Лазарь с полными слез глазами взял не глядя большую белую таблетку с бороздками и, задыхаясь от рыданий, сунул в рот. Но проглотить не мог. Не получалось.
— С водой! Запивай водой! — истерично выкрикнул незнакомец.
Во рту у Лазаря была таблетка морфина. Он дрожащей рукой взял стакан, вода расплескалась. Она была горячей, но мальчик побоялся что-то сказать злобному страшному человеку. Он приоткрыл рот и сделал глоток, стараясь проглотить таблетку. Во рту стало горько, а таблетка то ли попала не в то горло, то ли просто застряла. Лазарь закашлялся. Его буквально выворачивало наизнанку. У взрослого хватало медицинских познаний, он понял, что происходит с ребенком, и заорал на Лазаря:
— Глотай! Глотай! Пей воду!
— Это что еще за бардак? — раздался вдруг голос, словно с неба.
На шум в кухне прибежал Габен. Ошарашенный злодей направил нож в его сторону. Он как-то раз видел этого парня около дома, но ему и в голову не пришло, что тот живет у своего психотерапевта. Габен, хотя у него на глазах задыхался Лазарь, а ему самому угрожали ножом, остался совершенно спокойным. Он давно привык не давать волю чувствам и быстро сообразил, что делать. Шагнул в сторону и схватил с сушилки то, что хоть как-то могло сойти за оружие, — черпак и стал размахивать им, как саблей.