огда я увидела такую миленькую крошку в колыбели, я взяла ее на руки, а потом выяснилось, что у меня гнойная ангина. Иисус, Мария, Иосиф! Девочка заразилась и умерла.
Спаситель сочувственно вздохнул.
— Девочка умерла, — повторила Мадлон, закатывая глаза. — По моей вине, потому что я взяла ее на руки.
— Вам было десять лет, Мадлон, и ребенок мог умереть совсем по другой причине. Ангина лечится, есть антибиотики.
Но мадам Бравон была убеждена в том, что виновата именно она, возможно потому, что ее упрекали родители девочки. Мадлон выросла, уехала, устроилась на работу в метрополии; казалось, все было позабыто. Но три года тому назад Лемпрерёры переехали в Орлеан, чтобы жить поближе к старшему сыну.
— Когда я случайно увидела сестру на улице, у меня задрожали ноги и закружилась голова.
— Они вам ничего не сказали?
— Я даже не знала, что их старший сын живет в Орлеане.
Розмари пригласила Мадлон на чай, она как будто бы ей все простила. Но, вернувшись от Лемпрерёров, — а она повидалась и со своим шурином, — она заметила, что у нее из сумки исчезла помада. А потом она начала болеть.
— Ты все понял?
— Что именно?
— Ты же знаешь, как это делается.
Спаситель действительно знал. В Фор-де-Франсе, где он работал добрый десяток лет, он лечил пациентов, уверенных, что на них навели порчу. Мадлон считала шурина злоумышленником, который воспользовался ее личной вещью, губной помадой, и навел на нее порчу. Она была убеждена, что он ее ненавидит, потому что хотел не сыновей, а дочку и лишился ее по вине Мадлон. Дело было в чувстве вины десятилетней девочки, которое вновь всплыло на поверхность, оно было всему причиной и обернулось воображаемой порчей, а целителю-ясновидящему было выгодно версию с порчей поддерживать. А микробофобия? Вполне возможно, и ее причина коренится в давней трагедии, — ведь Мадлон была уверена, что передала ребенку смертельный вирус прикосновением.
— Вы мне сказали, Мадлон, что стали очень чувствительны к чистоте года два или три назад. Это началось до того, как вы встретились с сестрой, или после?
— Может, незадолго до встречи, а может, вскоре после, — рассеянно ответила она.
— Нет-нет, давайте вспомним — до или после! — настаивал Спаситель. — Подумайте, когда вы надели перчатки — до или после?
— После.
Да, все так и было, как он себе представил. Но найти причину расстройства еще не значит вылечить его.
— Упражняйтесь каждый день, Мадлон, и вы увидите, ваш страх перед инфекцией сойдет на нет.
— Я улажу и другие свои дела, — сказала она многообещающе. — Я разделяю, разделяю проблемы!
После ухода пациентки Спаситель подумал об Элле, которая должна была прийти к нему во второй половине дня. Может быть, стоит навести порчу на злых девчонок? Элла принесет от них какую-нибудь вещицу — ластик или колпачок от фломастера… Так-так-так. Спаситель сам себя одернул, почувствовав, что увлекся.
— Элла?
Он решил больше не называть ее Эллиотом. Он не вправе увеличивать ее трудности с самоопределением. Она прошла мимо него с сумкой на плече. Да, той самой синей сумкой. Они с мамой отчистили ее сильным пятновыводителем.
— Как дела?
— Неплохо. Получила шестнадцать баллов за контрольную по математике. Папа страшно обрадовался. «Вот видишь, ты же можешь! Можешь даже лучше, чем твоя сестра!» Жад позеленела.
— Ей так и положено[50].
Они оба улыбнулись, радуясь маленькой победе, одержанной над сестрой, которая всегда была недосягаемым примером.
— Мама собирается отвести меня к врачу.
— Терапевту? Что-то не так? Давление?
— Нет. У меня прекратились…
Она не сказала что, но Спаситель понял: прекратились месячные. Он присмотрелся к ней. Нет, об истощении не могло быть и речи. Но человеческая психика такая могущественная вещь, что Элла могла сама заблокировать свой менструальный цикл.
— Но я вам говорила, что я не хочу…
— Договаривай до конца, Элла.
— Почему вы не называете меня Эллиотом?
— Потому что есть вещи, над которыми я не властен.
— Например?
— Изменить твой пол.
Значит, их договор расторгнут. Значит, она ничего больше ему не скажет.
— Эллиот Кюипенс — это твой литературный псевдоним, — продолжал Спаситель. — Когда тебя будут печатать, я буду гордиться, что был знаком с тобой, когда ты только еще начинала писать.
В ответ он получил вежливую отстраненную улыбку. Он попробовал зайти с другой стороны:
— Что слышно о девчонках из параллельного класса?
Элла нетерпеливо мотнула головой, она не хотела с ним разговаривать.
— Ты обижена на меня?
Тишина. Минуту. Две.
— Я обижена с тех пор, как родилась, — сказала она наконец. — Я хотела родиться мальчиком.
— Произошла ошибка при доставке.
— Не смешно.
— Нет, не смешно. Но чувство юмора никому еще не мешало.
Элла носком ноги пинала свою синюю сумку, символ ее мужского Я.
— Постарайся понять мою позицию, Элла. Меня больше устраивает слушать, как ты изливаешь свою обиду на то, что родилась девочкой, чем делать вид, что я верю, будто ты мальчик. Ведь цель терапии — добраться до истины. Ты со мной согласна?
Элле нравилось, когда с ней говорили, как со взрослой.
— Истина состоит в том, что я НЕ ХОЧУ быть девочкой и НЕ МОГУ быть мальчиком.
— Ни той, ни этим… А что, если одновременно и тем и другим? То есть ты ни то и ни другое. Или, наоборот, и то и другое?
Вопрос повис в воздухе.
— В любом случае, меня достает один парень. Джимми, — все-таки заговорила Элла.
— Джимми?
— Вы не помните?
— Как же! Брекеты. Call of Duty. И как же он тебя достает?
— По-прежнему считает, что мы «друзья». Говорит, что следит за теми девчонками. Что предупредит, если они приготовят мне какую-нибудь гадость.
— Но это же хорошо, разве нет?
— Я его об этом не просила! Он посылает мне кучу эсэмэсок, а меня это бесит.
— Что за эсэмэски?
— Да чушь какая-то! Твои глаза такие и сякие, ты такая красивая… Мне это не нравится! Не нравится!
— Ты ему сказала об этом?
— Нет.
— Если ты нравишься кому-то, это не дает ему никаких прав.
— Как вы думаете, я лесбиянка?
— Ты думаешь о девочках? — спросил Спаситель, застеснявшись даже больше, чем она.
— Нет. Меня вообще все это не интересует.
— Ну, вот ты и нашла ответ Джимми. «Видно, я еще не доросла до всех этих историй. Они меня не интересуют».
Оба были рады, что сумели возобновить диалог. Консультация закончилась на мажорной ноте. Надевая куртку, Элла подошла к клетке мадам Гюставии. Спаситель в это время записывал в свой ежедневник время следующей консультации — будущий понедельник, 17:15.
— Ой! Спаситель, идите сюда!
Спаситель отложил ручку и склонился над клеткой. Хомячиха родила — целая куча розовых существ шевелилась возле ее бока. Крошечные червячки с двумя точками на месте глаз. Не слишком приятное зрелище. Спаситель принялся считать: один, два…
— Семь, — объявил он обреченно.
— Вы не могли бы оставить мне одного?
— Но твои родители, кажется, против животных?
— Я заключу с папой договор. Еще три отметки выше пятнадцати, и мне позволят завести хомячка. Я хочу мальчика и назову его Джек.
— Хорошо. Но гарантировать мальчика не могу.
— Не может быть, чтобы из семи хомячков не было ни одного мальчика!
Спаситель не стал объяснять, что собирался, как только она уйдет, от пятерых избавиться. Но минуту спустя он застыл перед открытой клеткой с ложкой в руке. Как не покалечить хомячков Райи и Эллы? Если он начнет орудовать ложкой, то получится пюре из хомячков. А мадам Гюставия возбудится и съест остальных.
— Че-е-ерт, — пробормотал он и закрыл клетку.
В этот понедельник, точно так же, как в предыдущий, он напрасно прождал мадемуазель Мотен. Для него стало ясно, что она решила больше к нему не ходить. Кто же она такая? Мифоманка, страдающая послеродовой депрессией? Несмотря на инфантильность, она не показалась Спасителю опасной для малыша. Конечно, ему было бы спокойнее, если бы он мог узнать по телефону, как она себя чувствует. Он пожалел, что не спросил номер ее мобильника. Впрочем, она и телефон, скорее всего, дала бы неправильный.
Спаситель решил, что пора закрывать лавочку. Мужества уничтожить потомство мадам Гюставии у него так и не хватило. Он взял клетку и отнес ее в кухню.
— Целая горсть, что скажете?
Габен и Лазарь, толкаясь возле клетки, поступили точно так же, как Спаситель: они принялись считать. И тоже насчитали семь штук.
— Семеро детей. Она просто чудо, — заявил Габен светским тоном.
— Она заслуживает, чтобы о ней написали в газете, — поддержал светскую беседу Лазарь.
На следующий день класс встретил новость взрывом восторга. Целых семь! Поль прыгал и скакал в школьном дворе.
— Надо взять хомячка для моей сестры.
— Ты с ума сошел? Она их терпеть не может!
— Вот и хорошо. Значит, я оставлю его себе, — рассудительно заключил Поль.
— Нужно брать еще одного мальчика, иначе они будут спариваться, — сообщил Лазарь, который успел узнать жизнь.
Оставалось пристроить еще четырех, и Лазарь понимал, что это не очень-то просто.
— Твой отец может раздать их своим клиентам, — предположил Поль.
— Не факт. И потом, говори, пожалуйста, пациенты, а не клиенты, это тебе не фирма и не булочная. Слушай, а это идея! Мы повесим объявление в булочной.
— Я нарисую на нем Чудика.
Они вошли в класс, думая только о хомячках. Впрочем, большую часть дня они только о них и думали. Поль тут же принялся за дело: перевернул лист с раскраской из «Звездных войн» и написал: «ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЕ хомячки!»
Мадам Дюмейе начала неделю с новшества. В тот день, во вторник, она решила отказаться от пословиц, которые погружали детей в уныние, и принесла из дома книгу, чтобы читать им каждое утро по главе.