– Нет, ну что за семейка! – вдруг взорвалась Алиса.
Она вскочила, опрокинув стул, чтобы все поняли, в каком она негодовании.
– Мало младенца, который… взял и не родился! Теперь еще и вегетарианец! И Габен решил завербоваться! Остался здесь хоть один нормальный человек?!
– Осторожно, сейчас она хлопнет дверью! – предупредил Поль.
И точно – бабах!
– Алиса умеет удивить, – сказал Спаситель, а потом обратился к Габену: – И куда ты собрался завербоваться? В армию?
– Скорей во флот, – как можно небрежнее произнес Габен.
– Ты хоть на лодке когда-нибудь плавал?
– На серфе с парусом, – вмешался Поль. Ему ужасно хотелось поучаствовать в беседе.
– Спасибо, Поль, – сказал Спаситель. – И ты считаешь, Габен, что выдержишь военную дисциплину?
– Ну, если туда можно с морскими свинками…
– Чудесно. Что ж, думаю, можно продолжать ужинать. – И Спаситель наклонился над своей тарелкой.
Но тут встала Луиза и направилась к двери; все поняли – она идет к дочери на чердак.
– Зачем?! – простонала Алиса из-под одеяла.
– Что зачем? – спросила Луиза, садясь на край кровати.
– Зачем ты пришла! Всем известно: у Алисы поганый характер! И переходный возраст тут ни при чем! Мне Спаситель сказал – уж такая я есть.
– Я очень рада, что у моей дочери есть характер, – сказала Луиза.
– Ты тоже думаешь, что я невыносимая, я же знаю! – проворчала Алиса.
– Пошли-ка чай пить, Жово пирог испек. Ему будет приятно.
Алиса передернула плечами. Нужен ей этот пирог!
– А еще будет? – вдруг спросила она.
– Пирог?
– Ребенок! Надо, чтобы был!
Она сама не понимала, как у нее это вырвалось.
– Кажется, тебе не очень-то хотелось, чтобы он появился, – возразила Луиза.
– Мало ли что я говорила! Меня заносит – все знают. Вы со Спасителем еще не старые. В следующий раз все получится. Только давайте девочку. Парней в этом доме и так хватает. Хочу сестричку.
После того, что случилось, никто не отваживался заговорить с Луизой вот так напрямую. Ей вдруг стало радостно.
– А имя ты уже придумала? – спросила Алиса.
– Ева.
Алиса чуть было не сморщилась – фу! – но увидела, что мама мечтательно, будто склонившись над детской кроваткой, шепчет: «Ева Сент-Ив», и ее проняло.
– Гениально! – воскликнула она. – Да еще она будет метиска! Скорей бы увидеть ее мордашку!
В доме на улице Мюрлен дни проходили за днями, непохожие один на другой.
– Не бойся, малыш, дядя хороший, правда очень хороший?
Месье Галинье взглядом попросил поддержки.
– Хороший, – подтвердил Спаситель. – Значит, ваш малыш… как его зовут?
– Оскар.
– И сколько ему?
– Два года… Ну, будь умницей! Раньше он бы не стал вот так раскачиваться, – огорченно вздохнул месье Галинье. – Сказал бы вам: «Привет, как дела?»
– Да что вы?
– Он разговаривал вовсю, – с умилением вспоминал месье Галинье. – «Хорошая погода. Ой, боюсь! Заткнись!»
– «Заткнись»?
– Повторял все, что слышит.
– Так, так, так.
Месье Галинье послышался в голосе психолога упрек, и он виновато признался:
– Мы с женой пережили трудное время. Чуть не расстались. И вот после одной нашей ссоры Оскар перестал говорить. Жена хотела, чтобы он остался жить с ней, мы спорили… На повышенных тонах. Потом договорились о поочередном проживании Амели.
– Амели?
– Это наша дочь.
– Так у вас есть дочь?
– Да. Ей одиннадцать лет.
Оскар опять стал раскачиваться, Галинье повернулся к нему:
– Да, малыш, папа говорит про Амели. Ты же знаешь Амели? Слышали бы вы его еще месяц назад: «Ку-ку, Амели! Возьми ключ, Амели!»
Вспомнив об этом счастливом времени, он вздохнул.
– И что же вы с женой в конце концов решили?
– Останемся жить вместе до совершеннолетия.
– Оскара?
– Нет, Амели.
– А Оскару вы это объяснили?
– Как это?
– Вот так. – Спаситель наклонился к Оскару и сказал: – Твои папа и мама очень сильно поссорились. Но ты не виноват. Они любят тебя так же, как раньше.
– Заткнись! – выпалил вдруг Оскар.
Мужчины ошеломленно переглянулись. А Оскар повторил:
– Заткнись!
– Он говорит, опять говорит! – воскликнул месье Галинье. – Потрясающе! Он молчал целых два месяца, мы все перепробовали! Вы потрясающий доктор! Правильно нам сказал тот продавец из «Жардиленда».
– Чтоб ему, этому паразиту!
Что ж, у Оскара появился шанс пополнить свой репертуар.
А в это время в приемной изнывал от нетерпения Эллиот. Раньше Спаситель всегда начинал консультацию вовремя. А теперь вон уже на пятнадцать минут опаздывает. «Это оскорбительно, как будто я для него второй сорт».
– Извини, – сказал Спаситель, выходя к нему. – Тут у меня случилось нечто непредвиденное…
«Серый габонский попугай явился на консультацию», – подумал он, а вслух сказал:
– Что, Кими не пришел?
– У него тоже случилось нечто непредвиденное.
Однако стоило Эллиоту сесть напротив психолога, как он пожалел о своем дерзком ответе.
– Кими считает, что терапия нужна только мне.
– И ты согласен?
– Я не уверен, что мне вообще стоит сюда приходить. Вы не на моей стороне.
Спаситель молчал. Пусть Эллиот выскажет все, что накипело.
– Вы думаете, что я должен был продолжать писать, отождествляя себя с героями мужского пола, время от времени надевать мужской галстук – и всё. Только папа меня понимал. Он звал меня…
От волнения у него перехватило горло.
– Он звал тебя Эллиотом, – продолжил за него Спаситель. – Ты был его сыном.
Эллиот кивнул, заплакал и, не глядя, протянул руку к коробке с бумажными платками. Несколько минут он не мог справиться со слезами. Смерть отца стала для него страшным ударом.
– Почему вы думаете не так, как он?
– Я пытаюсь понять, – ответил Спаситель. – Понять тебя. Понять все новое, что происходит в наше время. Иногда мне кажется, что я… – Он чуть было не сказал «устарел» – ведь именно так выразилась Марго, но улыбнулся и продолжил: – Что я немного отстал от жизни. Но я стараюсь мыслить широко, а главное, вникать в чувства тех, кому плохо. Возможно, тебе этого недостаточно?
Эллиот помотал головой.
– В одном вы правы. Мне плохо. Пожалуйся я кому-нибудь, меня начнут убеждать, что это из-за лечения и что надо его прекратить. Но я-то знаю: мне плохо оттого, что меня не принимают таким, какой я есть. Мать по десять раз на дню меня мисгендерит, когда ко мне обращается. Сестра вообще со мной больше не разговаривает. Меня прячут от родственников. Стыдятся меня! Понимаете? Стыдятся!
– Отец тобой гордился, – напомнил Спаситель. – Потому что ты сам выбрал свой путь, а за него выбирали другие.
Камиль и после смерти оставался опорой для Эллиота и союзником для психолога.
На пороге Эллиот в последний раз устроил Спасителю проверку:
– Что такое «сублимация»?
Спаситель старался не смотреть на часы. Консультация затянулась, он все больше выпадал из графика.
– Это перенаправление импульсов, влечений, часто сексуального характера, над которыми мы не всегда властны, на нечто более возвышенное.
– Например, ты не меняешь пол, а становишься писателем?
– Примерно так.
– И по-вашему, это правильное решение?
– У меня нет решений.
– Не уверен, что я еще приду.
– Дело твое – ты свободен. Но я оставлю для тебя то же самое время в будущую среду.
Назревала размолвка, которой никто из них не хотел.
– Спасибо, – сказал Эллиот и выскользнул в приотворенную дверь.
В эту среду Козловский тоже мучился из-за того, что ученики запутались в определении рода. Или он сам их запутал.
– Род заимствованных одушевленных существительных соотносится с биологическим полом существа, – втолковывал он. – Вот, например, слово «рефери» – какого рода? Ханна?
– Э-э-э-э… По идее, мужского. Но, может, и женского.
– Почему же?
– Теперь судьями на футбольных матчах иногда бывают женщины, я сама видела!
– Возможно. Но само слово остается мужского рода. Как слово «адвокат», хотя все мы знаем, как много адвокатов-женщин.
– Это несправедливо! – возмутилась Ханна. – Надо, чтобы были слова для женщин. Адвокатка! Авторка! Рефе… нет, реферийка – это смешно. Но есть же слово «судья»!
– «Судья» как раз мужского рода, – вмешалась Марина.
– Общего! – поправил Козловский. – Как «плакса», «жадина», «работяга». Они то мужского, то женского рода в зависимости от пола того, кого обозначают. Вот я, допустим, мужчина… То есть… я, конечно, мужчина и есть…
Марина фыркнула.
– Но, – продолжал Козловский, – вы, если захотите, можете назвать меня и умницей, и тупицей, хотя эти слова имеют окончания, свойственные женскому роду. А согласовывать их все равно в этом случае нужно по мужскому. Большой умница или жуткий тупица. А вот «тюфяк» или «шляпа» – совсем другое дело. Мы не скажем «она ужасная тюфяк» или «он настоящий шляпа». Эти слова всегда сохраняют грамматический род.
– Зашибись! – простонала Марина. – С меня хватит!
Учитель усмехнулся. В начале года месье Козловский не потерпел бы такой выходки на уроке, но с тех пор, как у него на руке появилась гурметка, строгости в нем, как все заметили, поубавилось.
На перемене Марина, уперев одну руку в бок, а другую оттопырив, как носик чайника, сказала:
– Чтоб ты знала, Алиса, Николя – вовсе не его имя. Я слышала, как наш англичанин называл его Матьё. Так что Николя – это его бойфренд.
Ей хотелось позлить Алису, но Алиса только растрогалась. Надо же, Козловский носит браслет с именем своего друга. После уроков она быстренько ушла одна, не дожидаясь всю компанию, которая все больше действовала ей на нервы. Но не успела отойти от школы, как у нее за спиной послышались торопливые шаги, и вскоре ее догнал запыхавшийся Полен:
– Ты одна?
– А что, не видно? – не слишком любезно, но вполне в своем духе ответила Алиса.