– Так, так, так. Могу я потратить пять минут из тех полутора лет, которые у нас еще остаются, и рассказать тебе одну историю?
Бландина наклонилась вперед, скрестила на груди руки, подобрала ноги и закивала, показывая, что постарается выслушать Спасителя.
– В давние-предавние времена, – начал Спаситель, – был в океане огромный остров, в его лесах росли гигантские деревья, а в бескрайних саваннах миллионы лет жили драконы-ящеры, двухметровые кенгуру, дипротодоны[26] в две тонны весом и змеи пяти метров в длину. И вот однажды на песчаный берег волны выкинули несколько досок, в которые отчаянно вцепились небольшие обезьянки, безволосые, без когтей и клыков, невзрачные на вид. Гиганты-островитяне посмеялись над ними: обезьянок не хватило бы и на один укус. Не успели волны стереть следы пришельцев, как на остров обрушилась катастрофа. Всего за несколько лет все гигантские животные исчезли – их сожрали безволосые обезьянки. «Они называются люди», – шептали коалы своим перепуганным малышам.
– Зачем ты рассказал мне эту историю? Она ужасная! – возмутилась Бландина.
– Возможно. Но она снимает вину с твоих родителей. Если ты, конечно, не считаешь, что это они открыли Австралию. А хочу я тебе сказать вот что: предыдущее поколение не более виновато перед тобой, чем все те, что жили до него, а было этих поколений великое множество. Миллионы лет человечество осваивает Землю и действительно наносит ей немалый ущерб. Но это не вина человека, такова его природа.
– Все разрушать?
– Нет. Все время двигаться вперед. Это заложено у нас в ДНК. Но в чем я с тобой согласен, Бландина, так это в том, что пример подает не старшее поколение, а молодое. И часто хороший пример подают нам дети. Взять, например, мою семью: мой сын, ему двенадцать, стал вегетарианцем.
– Вегетарианцем? Ни за что! Хватит с меня того, что я сижу без сладкого, – жалобно простонала Бландина.
– Лазарь заставил меня о многом задуматься. О том, как плохо мы обращаемся с домашними животными. Сколько вредного едим. Сколько еды у нас пропадает. Двадцать пять – тридцать процентов продуктов, которые мы производим, летит в мусорный ящик… Словом, Лазарь меня перевоспитывает. Вегетарианцем я не стал, но теперь ем меньше мяса, больше овощей и ничего не оставляю на тарелке. Я стал лучше себя чувствовать. Что полезно для планеты, полезно и для меня. Тебе не кажется, что в таком слогане мотивации больше, чем в ожидании конца света через полтора года?
– Ну-у-у-у, – неуверенно протянула Бландина, сморщив нос. Помолчала и окликнула: – Спаситель?
– Да?
– Можно мне к вам приходить, когда у меня неприятности?
– Мне кажется, ты так и делаешь.
– Да, но я имею в виду, КАЖДЫЙ РАЗ.
– Ты же знаешь правило: «Консультация – сорок пять евро, спасибо и всего наилучшего».
Бландина засмеялась от удовольствия:
– Хорошо, что у вас тоже есть недостаток: вы любите деньги!
– Ты попала в самую точку, – признал Спаситель и вспомнил свой счет в банке. Он у него был в неизлечимом дефиците.
В среду утром в приемной сидели две женщины лет тридцати пяти – сорока. Они сидели в приемной доктора Фик, профессора-гинеколога, специализирующейся по проблемам бесплодия. И, как свойственно знаменитым профессорам, мадам Фик позволяла себе опаздывать.
– Простите, пожалуйста, – заговорила Луиза елейным голосом, – а вам на какой час назначено?
– На восемь тридцать, – ответила Фредерика не менее елейно. – А вам?
– На восемь пятнадцать.
На часах было 8:40. Обе женщины хором вздохнули и смиренно уткнулись в «Пари матч»[27]. Наконец дверь открылась.
– Мадам Рошто.
Фредерика подняла глаза от журнала. Это имя ей кое-что говорило, и она проследила за хрупкой блондинкой, которая скрылась за дверью.
– Что у вас? – осведомилась мадам Фик.
Луиза оставила сумку и пальто на кресле, сама уселась в другое, напротив доктора, весьма кокетливой особы: мадам Фик уже два раза делала себе подтяжки и, если бы пожелала, уже два раза могла бы уйти на пенсию.
– Видите ли, я хотела обсудить с вами проблему бесплодия нашей пары, но за это время у меня появились новости.
– Забеременели, – догадалась мадам Фик и улыбнулась Луизе особой заговорщицкой улыбкой, которой улыбалась пациенткам, которым предстояло рожать.
– У меня нарушился цикл, я решила сделать тест, и он был положительным.
– Отлично, – поздравила ее сияющая мадам Фик.
У нее что ни день был канун Рождества, но младенец Иисус не всегда спускался с небес, и на этот случай на столе, как положено, стояла коробка с бумажными платками.
– Но у меня уже было так в прошлый раз, – напомнила ей Луиза, мало расположенная сиять в ответ, – все кончилось выкидышем. Я боюсь, как бы…
– Стоп, стоп, стоп, – прервала ее мадам Фик. – Сейчас мы вас осмотрим.
Десять минут спустя Луиза уже одевалась. «Великолепно. Лучше не бывает. У нас будет отличный, симпатичный младенец. Месье Рошто будет очень доволен».
– Да, но…
Луиза не успела уточнить, что месье Рошто зовут теперь месье Сент-Ив, потому что мадам Фик уже вызывала следующую пациентку:
– Мадам Жовановик.
Фредерика вошла в смотровой кабинет с крайне напряженным лицом. Ее стыдливость подвергалась нестерпимым мучениям.
– Что у вас?
– Я беременна.
– Отлично!
– А я в этом не уверена, – пробурчала Фредерика.
Улыбка на лице мадам Фик мгновенно погасла. Если дама собралась прерывать беременность, то она ошиблась адресом, это не к мадам Фик. Фредерика пустилась в объяснения, как произошло это «чудо»: оно совершилось в испанской клинике благодаря искусственному оплодотворению от донора.
– Значит, вы хотели ребенка! – прервала ее рассказ мадам Фик, несколько огорченная, что за аистом ездили в Испанию. – Сейчас я вас посмотрю.
Через десять минут Фредерика с пылающими щеками одевалась. «Все прошло отлично, дела идут замечательно. У вас будет прекрасный малыш».
– Уточните у моей секретарши, когда вам приходить на первое УЗИ, – заключила мадам Фик, выставляя Фредерику за дверь.
Фредерика, все еще в растрепанных чувствах, отправила сообщение Матье Козловскому:
«Была у гинеколога. Все хорошо. Прекрасный малыш. УЗИ через три недели».
Козловский внимательно изучил сведения о том, как проходит беременность. Фраза «прекрасный малыш» его удивила. Если он не ошибался, то в данную минуту его малыш был не больше фасолинки.
В этот день у Козловского было три урока, и, освободившись, он решил по дороге из школы отпраздновать полученную новость, купив себе что-нибудь винтажное, а может быть, биоеду. Он как раз проходил по улочке Сент-Круа-де-ла-Бретонри и, заметив возле магазина уцененных товаров коробки с пластинками на 33 оборота в потертых обложках, остановился. Не так давно он купил себе электропроигрыватель и теперь коллекционировал хиты прошлого, начиная от «Пинк Флойд»[28] и до Клода Франсуа[29]. Вытаскивая одну за другой виниловые пластинки из обложек и осматривая их, Матье колебался, кого выбрать: Жерара Ленормана?[30] Мишеля Дельпеша?[31] и вдруг, словно голос с неба: «Как будто красный мак» – осенило Козловского.
Да, это была пластинка Мулуджи, та самая, которую слушал его отец. Он узнал даже обложку.
В последние дни он часто задумывался: стоит ли ему становиться отцом? Не безумие ли это? И вдруг ему показалось, что он слышит голос отца: «Я люблю тебя таким, какой ты есть, сынок. Ты никогда ничем меня не огорчил». И Матье не купил френч в стиле Мао Цзэдуна, который заприметил в витрине, а поспешил домой, чтобы послушать Мулуджи:
Ты прям от страсти весь горишь,
Козловский слушал песню затаив дыхание. Он так и не смирился со смертью отца, и от этой песни о любви с трагическим концом у него щемило сердце.
Еще немного подождешь,
И ты, мой друг, все сам поймешь,
Там был другой, ее любил,
Но ею нелюбимым был.
Козловский услышал, как отпирается дверь, и остановил пластинку.
– Ты дома? – раздался с порога громкий крик.
– Да, – отозвался Козловский, чувствуя, как резко и беспорядочно колотится у него сердце.
– Почему ты никогда не отвечаешь на звонки? – упрекнул его Донован, входя в гостиную.
– У меня же уроки, Дон!
– А дома? Дома у тебя нет уроков! Почему ты не отвечаешь? Где ты был? Чем занимался?
Козловский смотрел на молодого человека молча. А Донован бесился.
– Извини, – наконец произнес молодой человек, постаравшись справиться с собой. – Я с тобой постоянно на нервах. Мне все кажется, что ты от меня что-то скрываешь. У тебя есть кто-то другой? И кто? – Тон Донована стал умоляющим. – Ты можешь мне сказать, я пойму.
– Нет у меня никого, и я устал от твоей ревности, – вздохнул Матье, спокойно глядя на Донована.
Ему было страшно, но Доновану незачем было об этом знать.
В эту среду Спаситель позволил себе немного поваляться в постели. Они должны были идти с Луизой к специалисту по бесплодию, но вчера вечером она сказала, что отменила прием.
– Ты совершенно прав, – сказала она, – разумнее всего просто подождать.
Спаситель вошел в кабинет ровно в 9:25 – время, назначенное мадам Эмсалем с внуком.
– А Грегуар? Его нет? – спросил Спаситель, не скрывая разочарования. – Он что, заболел?