– Она поступила к нам с общим переохлаждением организма, – сообщил Агопян, слушая с каменным лицом объяснения щепетильного коллеги.
– Переохлаждением?
– Мать обнаружила ее скорчившуюся в ванне с ледяной водой. – Агопян остановился и, легонько постучав, приоткрыл дверь. – Сюда, – сказал он, пропуская Спасителя вперед, потому что сам не собирался входить. – Я прописал ей рисперидон.
Спаситель вошел в стерильную больничную палату, где пристроилась на стуле, как выпавший из гнезда птенец, тощая Сара Альбер, с распухшим от насморка носом. Ее обычно заплетенные в косички волосы сейчас висели вдоль впалых щек.
– Они вам сказали, что я сделала?
Голос тонкий и ломкий, как будто из ледяной ванны ее вытащили только что.
– В общих чертах, – ответил Спаситель, усаживаясь на край кровати.
– Они говорят, что я хотела покончить с собой. – Сара насмешливо скривила дрожащие губы. – Покончить с собой в холодной воде. Умереть от холода.
– Так, так, так.
– А я просто хотела помыться.
– Конечно.
По щекам Сары потекли слезы. Спаситель протянул ей пачку бумажных платков. Сара только посмотрела на них, но не взяла. Тогда Спаситель открыл пачку, вытащил платок, развернул и, поколебавшись секунду, вытер мокрые щеки Сары. Позаботился о ней. Молодой женщине давали транквилизаторы, но никто о ней не заботился. Сара кашлянула, взяла платок и высморкалась. Позаботилась о себе. А это так трудно, когда не хочется жить.
– Я хотела помыться, – повторила она, – я была грязная.
Она принимала душ и истратила в баке всю горячую воду и тогда наполнила ванну холодной водой.
– Потому что все еще были грязной?
– Так они говорили.
– Это козни Жильбера.
Сара посмотрела на Спасителя со слабой улыбкой:
– Вот вы понимаете. А здесь они не хотят и слышать о моих голосах.
Рисперидон, прописанный психиатром, рассеял галлюцинации. И Сара Альбер, с насморком и бронхитом, осталась одна-одинешенька в комнате с зарешеченным окном, откуда сочился скудный свет.
– А вы помните, что говорил Демон Жильбер? – ласково спросил Спаситель. – Вы его слова помните?
– Да, он сказал… – Сара постаралась говорить грубым голосом, но была так слаба, что получилось скорее жалобно: – «Ты грязная, намыливай губку и три… у тебя грязная попа, мой попу и писюню…»
– Писюню, – повторил Спаситель. – Этот Жильбер относится к вам как к маленькому ребеночку.
– Имеет право, я и есть его ребенок.
– Вы ребенок Жильбера?
– Он призвал моего отца, – сказала Сара. – Нельзя звать мертвых. Все из-за меня, я виновата, я позволила умереть призракам, они все утонули в воде, призраки замка. И я умру по кусочкам.
Слова Сары не имели смысла, или этот смысл был слишком глубоко запрятан. Смысл был таким мучительным, что Спаситель, пытаясь уловить его в словах Сары, тоже невольно мучился. Была какая-то связь между Демоном Жильбером и отцом Сары, точно так же, как была связь между ее матерью и Снежной Королевой. Через четверть часа он вышел из палаты Сары, чувствуя себя выжатым как лимон, но, увидев в холле доктора Агопяна, напустил на себя бодрый вид и сказал:
– Мадемуазель Альбер необходимо продолжить психотерапию наряду с лекарствами.
– От разговоров вреда не будет, – отозвался Агопян таким тоном, словно хотел сказать: не будь он так занят, он и сам бы охотно поговорил. – Так вас выписали, Людмил?
Он обращался к красивому улыбающемуся подростку, стоявшему в холле с рюкзаком за спиной.
– Да, за мной приехал отец.
– Вот и хорошо.
Врач и подросток пожали друг другу руки, и Людмил ушел. Видя, что Спаситель проводил его взглядом, Агопян снизошел до рассказа. Людмил попадал к ним в отделение несколько раз на протяжении года. Они подбирали ему лекарства: сначала давали те, что избавляют от галлюцинаций, но возникли побочные эффекты: ослабление воли, прибавление веса; стали стимулировать активность – возобновился бред; потом от перегрузки лекарствами стала страдать печень, ну и так далее. Теперь состояние Людмила стабилизировалось. Спаситель видел собственными глазами, что выздоровевший подросток снова вернулся в обычную жизнь с родителями, друзьями, учебой после того, как доктор Агопян с коллегами боролись за него целый год. Можно было бы на радостях пить шампанское, устроить фейерверк или рыдать, но доктору Агопяну хватило рукопожатия.
– Я сообщу вам, когда мадемуазель Альбер сможет выписаться, – сказал он. – Спасибо, что приехали, месье Сент-Ив.
– Можете называть меня по имени, – горячо откликнулся Спаситель.
– Конечно, – сказал доктор Агопян, не видя в этом никакой необходимости.
Выездная консультация стала самой интересной за весь рабочий день Спасителя. Даже сеанс с Эллиотом показался ему рутиной. Впрочем, Эллиот ушел от психолога недовольный. Он во всех подробностях описал Спасителю сон, который видел накануне: орангутан с широченной грудью и мощными половыми органами рассказывал ему, что в прошлой жизни был баронессой Авророй Дюдеван, и бедный Спаситель целых полчаса искал объяснения, почему баронесса Дюдеван, более известная под псевдонимом Жорж Санд, возродилась в виде огромной обезьяны. Было ли это метафорой преображения Эллы в принца Эллиота? А Эллиот все это время мучился тревогой и уговаривал себя: «Скажи же ему, скажи! Скажи, что у Кими есть револьвер, что у него появилось оружие, что тебе страшно за него!»
Кими показал ему заряженный револьвер и сказал:
– В следующий раз, если на меня нападут, я буду защищаться.
С этих пор Кими снова стал появляться в центре города, и в кармане у него был револьвер. Откуда он достал его? Каким образом? Эллиот решил, что через кого-то из дилеров, в прошлом знакомых Кими, потому что Кьем Фам одно время искал успокоения в сомнительном коктейле из кокаина и рисовой водки. Но что самое тревожное и чего Эллиот не знал: револьвер Жово притягивал к себе Кими. Он приставлял его к виску, ко лбу, брал дуло в рот. «Что тогда сказал сумасшедший старик? Револьвер – памятный подарок? Значит, из него уже стреляли?» Укладывая револьвер под подушку, Кими гладил его кончиками пальцев. Заигрывал со смертью.
– Хочу вас спросить… о маме с папой… – Амбра сидела с прямой, как гладильная доска, спиной, но слегка наклонившись к Спасителю, в очень неудобной, напряженной позе. – Сейчас я их просто не выношу. Но по вечерам в кровати, как подумаю, что из-за горя, которое я им причиняю, они могут умереть, начинаю плакать.
– Родители гораздо выносливее, чем кажется детям, – успокоил ее Спаситель. – А о чем ты хотела спросить?
– Я люблю их или ненавижу?
– Можно любить розу за аромат и ненавидеть за шипы.
– И то и другое?
– Угу.
– Одновременно?
– Это называется амбивалентностью. Можно испытывать одновременно противоречивые чувства: любовь и ненависть, грусть и радость.
– Я что же… амбивалентна?
– Твои родители тоже. И вообще все на свете. Смотри: я обожаю своего кота, но когда я вижу, как он точит когти о ковер, как вот сейчас, мне хочется вышвырнуть его за дверь. Миу! Перестань! – рявкнул Спаситель басом.
Кот поднял к хозяину усатую лунообразную физиономию и распластался на ковре. Амбра расхохоталась.
– Посмотри на него, – продолжал Спаситель, – видишь, как он вытягивает и втягивает когти, но не решается пустить их в ход. Сейчас он бы с удовольствием вцепился в меня. Мы с Миу друзья, но в эту минуту он на меня страшно зол, потому что я помешал ему делать что хочется.
– В отличие от Миу я не знаю, чего мне хочется. Я привыкла, что родители все решают за меня. Институт политических исследований – это тоже их решение. – Амбра вздохнула. – А учеба… Даже когда я была маленькой и была всегда первой, я очень уставала. – Она прижала руки к вискам. – Я боялась, что у меня лопнет голова. Голова казалась маленькой коробочкой, куда должны поместиться очень большие вещи: сочинения, стихотворения, таблица умножения…
Амбра помнила, как трудно ей приходилось, непосильно нагруженной маленькой девочке.
– В конце концов мне все надоело. Я больше не могла ничего в себя впихивать, даже пищу. В меня не лезло.
– Невероятно точный анализ человека, считающего себя тупицей, – заметил Спаситель.
Амбра в этом году, сначала обидевшись на учительницу французского, а потом в пику родителям перестала заниматься.
– А теперь я не могу начать учиться снова. Ученье мне опостылело, как еда.
– А что тебя радует?
– Радует? – Амбра изучила слово со всех сторон. – Ничего.
– Помнишь, ты любила плести фенечки?
– Нашли что вспомнить! Детсадовское увлечение, – запротестовала Амбра, уверенная, что давно выросла из переводных картинок и вязания.
– Тебе нравилось, когда из твоих рук выходила красивая вещь, – пояснил Спаситель. – А помнишь, когда ты надела мне на руку фенечку, то попросила загадать желание?
Амбра вздохнула со взрослой снисходительностью и уставилась в потолок. С чего вдруг Спасителю вздумалось напоминать ей о той глупой маленькой девчонке?
– Желание исполнилось[41].
– Правда?
– Честное слово.
Лицо Амбры осветилось вдруг улыбкой, словно шторы в темной комнате раздвинули и в нее хлынул утренний солнечный свет.
– Я суеверен, Амбра, и ты сделала мне подарок, который мне был в ту минуту нужен. У тебя хорошая интуиция. Ум существует в разных формах. У тебя чуткий ум, настроенный на людей, ты хорошо их чувствуешь.
Спаситель хоть и был в этом уверен, но не стал говорить вслух, что такая способность гораздо дороже высокой оценки по французскому или по биологии. Он хотел, чтобы Амбра вернулась к занятиям. Искусство психотерапевта сродни эквилибристике. Когда Амбра попрощалась с психологом, она была увереннее в себе во много раз. И Спасителю этот профессиональный успех пришелся очень кстати – ему предстояла последняя на этой неделе, очень нелегкая беседа.