– Мадам Робертсон?
Женщина вошла в кабинет, огляделась и сразу же заговорила обиженно и сердито:
– Конечно, его тут нет! Я и не сомневалась!
– Вы говорите о месье Жовановике? Да, его тут нет. Садитесь, прошу вас. Я сейчас вам все объясню.
Они оба сели, и Спаситель прочитал в глазах Мюриэль Робертсон безоговорочное осуждение.
– Я посоветовался с врачом, – произнес он особо внушительным тоном, потому что собирался солгать. – У месье Жовановика болезнь Альцгеймера.
– Мне это безразлично, – ответила Мюриэль. – Даже если он не понимает ни слова, я имею право высказать все, что думаю.
– У каждого больного есть право на лечение, у любого беззащитного – на защиту. Месье Жовановик болен и беззащитен.
Мюриэль Робертсон вскочила со своего места.
– Так вы хотите заставить меня молчать?! И после этого называете себя психологом? У меня только что умер брат, живший бомжом долгие годы, и я не имею права потребовать отчета?!
– Жово не в состоянии перед вами отчитаться, – сказал, тоже вставая, Спаситель.
Гнев душил его, сердце бухало, он с трудом удерживался, чтобы не закричать: «Ваш отец негодяй, это вы жертва! Но страдаете вы от подлой лжи!»
– Мне было семь, когда его судили. Я не имела права на очную ставку. Ни на что не имела права! Меня вообще не приняли в расчет! – кричала Мюриэль во власти гнева и обиды.
Спаситель прикусил щеку, чтобы сдержаться и не возражать.
– Он не так болен, как вы говорите! – бросила ему обвинение Мюриэль. – Люди видят, как он бродит по кварталу. Продавщица из булочной на Старом рынке видела, как он курит на скамейке. Вы мне лжете! Вы даже не смеете посмотреть мне в глаза!
И это была правда. Спаситель не смотрел ей в глаза.
– Вы позорите свою профессию, – бросила она на прощанье и хлопнула дверью.
Спаситель тяжело дышал, согнувшись пополам, как бегун, закончивший марафон. Правильно он поступил? Или неправильно? Но он сделал свой выбор и не сказал правду Мюриэль Робертсон. Она была уязвима, ей ничего не стоило снова погрузиться в депрессию. Но у него внутри тоже раздавался голос, голос маленького мальчика, каким он был когда-то, и он кричал: «Это несправедливо!» Да, несправедливо. Он получил по полной, защищая двух человек друг от друга. И Мюриэль Робертсон, вполне возможно, обольет его грязью на сайте, где отмечают рейтинг психологов, о котором она же ему и сообщила. Она напишет под его фамилией: «Он позорит свою профессию».
Вечером того же дня Спаситель заглянул в интернет, хотел выяснить побочные эффекты рисперидона, прописанного мадемуазель Альбер, и почувствовал вдруг: хватит!.. Он устал. Бесконечно. После длинной рабочей недели…
Луиза подняла глаза от газеты и взглянула на Спасителя, входящего в спальню.
– Ох уж эти журналисты! Пишут черт знает что! – воскликнула она, забывая, что сама принадлежит к цеху журналистов. – Вчера несчастного младенца убила мать ботоксом. Сегодня его убил отец цианидом. Вот увидишь, в понедельник его убьет старший брат ипритом. Можно подумать, они играют в клуэдо[42].
Спаситель постарался улыбнуться, а потом повалился, не раздеваясь, на кровать.
– Что с тобой? – встревожилась Луиза.
– Ничего. Разбуди меня в понедельник утром.
Матье Козловский проснулся утром в субботу счастливым. Он видел во сне папу, а этого с ним еще не случалось никогда. Его отец медленно угасал в больнице, и память об этих мучительных днях оставалась такой острой, что Матье не мог смотреть старые фотографии и слушать певцов, которых любил отец, – Бреля, Монтана, Мулуджи. Но с тех пор, как Матье узнал, что и он тоже скоро будет отцом, ему вновь захотелось листать альбомы с фотографиями, слушать пластинки, восстановить в памяти прошлое. Николя – так звали его отца – занимал в детстве Матье совершенно особое место. Мама часто лежала в больнице – чем она болела, он не знал, – и даже когда бывала дома, то чаще всего не поднималась с кровати. Всем занимался отец и умел делать все: гладил белье, взбивал шоколадный мусс, чинил водопровод и мотоцикл, работал на огороде, помогал с задачами по геометрии. Когда маленький Матье говорил приятелям «мой папа», то этим было сказано все.
Запел телефон, вызвав Матье из воспоминаний. Звонила Фредерика. «Ты свободен в воскресенье во второй половине дня? Мы могли бы пообедать в “Шанселлери”». Козловский покосился на дверь, она была закрыта. Донован принимал душ, но мог войти в любую минуту. Он торопливо ответил: «Договорились. До завтра». Но что сказать пареньку-шоферу из фирмы «Убер», который в это воскресенье не работает? Матье вышел на кухню и увидел, что Донован сидит и завтракает.
– Забыл тебе сказать, – начал он, – я завтра обедаю с директором нашего лицея и его женой. Совсем вылетело из головы…
Он прибавил уйму лишних, не идущих к делу подробностей, упомянув и трогательную собачку директора, и старомодные наряды его жены, и все время смотрел на хмурое лицо своего друга. Козловский не умел врать, и это было ясно с первого взгляда. Однако Донован продолжал намазывать маслом кусок поджаренного хлеба, не выражая никаких эмоций. Матье счел, что удачно вышел из положения, и пошел обратно в спальню, чтобы примерить перед зеркалом новую рубашку в стиле Мао и посмотреть, подойдет ли к ней шляпа.
– А это что?!
Матье вздрогнул. У Донована была отвратительная привычка неожиданно врываться к нему в комнату.
– Что это такое, а?! – Донован протянул ему листок бумаги.
Матье узнал список детских имен.
– Ты шаришь по моим карманам? – осведомился Козловский, преувеличивая изумление, потому что давно понял, что так оно и есть.
– Валялся возле гардероба.
У Козловского сразу возникло несколько вариантов ответа: он мог обвинить Донована во лжи, мог сказать, что его крестница ждет ребенка и он подбирал имена или что это имена персонажей его будущего романа. Почему-то ему понравился третий вариант.
– Романа? – злобно переспросил Донован с откровенным недоверием. – Ты, что ли, пишешь роман?
– Да, и что?
Козловский, хоть и кипел от возмущения, внезапно внутренне подобрался. Инстинкт самосохранения подсказал, что поблизости притаилась опасность. Донован смял записку в комок и швырнул его в лицо отражения Козловского в зеркале.
– Не иначе, будет бестселлер! – с издевательской, наглой ухмылкой бросил он. И ушел на работу, хлопнув дверью.
Матье только несколько минут спустя понял, что стоит застыв, не в силах пошевелиться.
– Дальше так продолжаться не может, – пробормотал он.
Им пора расстаться, он перевернет страницу и заживет совсем другой жизнью, начнет готовиться к появлению на свет своего малыша. А сейчас, чтобы успокоиться, послушает, например, Мулуджи. С первых слов песни: «Незабудка или роза – символичные цветы, мак – сорняк, земная проза, что любить в нем можешь ты?» – он вдруг почувствовал себя беззащитным маком.
Дослушай песню, все поймешь.
Там был другой, схватил он нож…
Песня звучала очень громко, но Матье все-таки расслышал дыхание у себя за спиной, и сердце у него на секунду остановилось.
Она спала средь бела дня
В пшеничном поле в майский зной…
Матье обернулся. Донован стоял перед ним, засунув руки в карманы.
– Ты… Ты не ушел?
Дон хлопнул входной дверью, а сам остался дома. Притворился, что ушел. Зачем?
– Ты врешь. Ты мне все время врешь, – сказал Дон.
Ревность Дона была маниакальной, но говорил он правду: да, Матье не делился с ним своим секретом, поэтому вид у него был виноватый.
– Имена на листке, – продолжал Донован глухим от ненависти голосом, – твои любовники и любовницы.
– Не говори глупостей, Донован. Что за глупые выдумки?
Донован вытащил из кармана нож, тот самый, что только что лежал на столе в кухне во время завтрака.
– Ты с ума сошел? Убери сейчас же!
Но на рубашке у нее,
Где билось сердце…
Матье отшатнулся от направленного на него ножа, глядя на него как завороженный. Он не мог оправдаться, не мог разубедить того, кто держал его в руке… Он мог только инстинктивно заслониться руками.
Алела кровь, алела кровь,
Как маки…
– Папа! – позвал на помощь Матье.
Нож ударил. И еще раз! И еще!
– Папа, – снова позвал Козловский и потерял сознание.
А Мулуджи допел последние слова своей песни:
Как маленькие маки, друг, как маленькие маки.
Неделя с 17 по 22 декабря 2018 года
Вот уж кто был действительно счастлив в доме номер 12 по улице Мюрлен, так это Миу. В ночь с воскресенья на понедельник кот-толстяк последовал за Жово и вместе с ним прошел через дверь, отделяющую жилую половину дома от рабочей. Теперь он мог поваляться на ковре, а потом поточить о него когти в кабинете Спасителя, пока Жово дремал, устроившись в кресле.
– Что такое?
Миу и Жово насторожились одновременно.
– Опять?
Старый легионер дотащился до входной двери и, открыв ее, увидел Дидье Жерара.
– Я не вовремя? Конечно, надо было позвонить, простите меня…
Ни домашние, ни подчиненные никогда бы не узнали в этом просителе, так хотевшем, чтобы его любезно приняли, генерального директора фирмы «Роже Жерар. Красота – подарок растений».
– Но мне хотелось поблагодарить вас за невероятную проницательность: это был действительно цианид!
– Ноги-то вытер бы!
– Извините, не понял.
– Ноги, говорю! Снег, что ли, на улице?
– Да, мокрый снег.
Жово, представив мокрые следы, которые оставит на полу посетитель, смотрел на него крайне неодобрительно. Бедный месье Жерар уменьшался на глазах, он уже ждал подзатыльника, какой обычно получал в детстве.