Именно она велела мне скрывать свои способности от окружающих. Когда, в возрасте девяти лет, я впервые превратилась в животное — борзую моего отца, на которую смотрела, стоя у окна в своей комнате, — она объяснила мне, что чем выше категория женщины, тем меньше у неё права выбора будущего мужа. И если кто-нибудь узнает, что я достигла второй — за меня начнут драться первые богачи королевства. И меня отдадут за того, кто заплатит больше. Не считаясь с моими желаниями.
К сожалению, даже третья категория среди женщин была редкостью, никто из четырёх моих сестёр ею не обладал. Поэтому я всё равно оказалась ценным призом на брачном рынке, и, к моему ужасу и отвращению, этот приз выиграл сын герцога Кенастонского — самый ужасный из всех возможных женихов.
Он вызывал отвращение как внешне — жирный, лысый, с лицом, на котором годы кутежей и разврата оставили неизгладимую печать, — так и по характеру. О его жестокости в отношении окружающих ходили легенды. Слуги, животные — все, кто был беззащитен перед ним, постоянно страдали от приступов его дурного характера. Но что ужаснее всего — он был уже трижды вдовцом. Первая жена умерла при родах, вместе с ребёнком, вторая упала с лестницы, третья выпала из окна башни.
Оба раза это было названо несчастным случаем, но люди шептались, что бедным женщинам помогли, освобождая место для новой, «полноценной» жены, поскольку бедняжки за годы замужества так ни разу и не забеременели. Но то, что за те же годы у их мужа, который вообще не слышал о таком понятии, как верность, и всех женщин в принадлежащих герцогству окрестных деревнях считал своим личным гаремом, не появилось ни одного бастарда, говорило о многом. Так что, дело было вовсе не в бесплодности жён, только кто же признает вину мужа-то? И не важно, сколькими дурными болезнями он переболел — мужчина виновным в отсутствии детей в семье быть не может. Точка.
Именно об этом шептались горничные, когда стало известно, кто именно меня купил. Я мало, что понимала в их разговорах, но то, что мне предстоит ужасное будущее, прекрасно осознала.
Мало того, что пришлось бы терпеть мужа, от одного вида которого тошнило, так, в конце концов, меня бы тоже убили, как бесплодную и ненужную. Но моим родителям на это было наплевать. Когда герцог, мечтающий о внуке и не желающий видеть очевидного, предложил им за меня запредельную сумму, они с лёгкостью согласились.
Я не знаю, что делала бы, не будь рядом Руби. Наверное, покончила бы с собой — ведь мне всё равно предстояло умереть, так прежде хотя бы мучиться не пришлось бы. Но Руби впервые в жизни подняла на меня руку, надавав пощёчин, когда я, в истерике, просила её взять для меня у матушки какой-нибудь яд посильнее. А когда я пришла в себя, она решительно взялась за дело, организовывая мой побег.
Именно Руби собирала мои вещи, она вызнала, что ночами начальник охраны уходит в деревню, она подлила ему снотворное зелье. И именно её друг ждал меня на полпути к деревне и отвёз к границе. Если бы не Руби, я бы была уже мертва.
Мне было страшно оставлять её одну, ведь её бы выгнали, а прожить на доход её матушки им двоим было бы сложно. Но Руби меня успокоила — уже несколько лет за ней ухаживал один зажиточный вдовец из соседнего городка, с которым она познакомилась на ярмарке. Звал замуж, но она не могла оставить меня, потому что любила, как собственного ребёнка. Договорилась с ним подождать, когда я выйду замуж и уеду из дома. Дом я покинула, пусть и не так, как предполагалось, но теперь она могла спокойно принять его предложение. Кстати, это именно он отвёз меня к границе, и то, что Руби ему доверилась в таком деле, говорило о том, что он — хороший человек. И за Руби я была спокойна.
Конечно, всего этого я Вэйланду не рассказала. Лишь о делении на категории, и о том, что это может как возвысить обладателя дара, так и унизить не обладателя. Как и почему происходило подобное распределение, никто не знал. У родителей со второй категорией мог родиться ребёнок без дара и наоборот. В первом случае он становился отверженным в семье, его отправляли к каким-нибудь дальним бедным родственникам, во втором случае одарённого ребёнка тоже могли забрать, но уже богатые родственники, часто делающие такого ребёнка наследником в обход своих, менее талантливых детей.
Дракону всё это показалось ужасным. Ничего похожего у них не было, и, по его словам, ни у кого из известных ему народов — тоже. Конечно, у драконов не было деления на категории, но все они обладали магией в большей или меньшей степени, тоже уж как кому повезёт. Но никогда не было такого, чтобы более одарённых детей любили, а менее одарённых — презирали. И уж точно не перекидывали из семьи в семью.
Я напомнила ему, что у людей что-то подобное есть. Магов, ещё в детстве, забирали в специальные школы, где обучали, и дети там жили, а родителей видели только на каникулах. Вэйланд заявил, что это совсем другое, но так толком и не смог объяснить — почему.
Вот так, за разговорами и спорами, и прошёл день. Когда мы остановились на привал, охотиться мне не пришлось. Мы доедали всё то, что могло испортиться из купленного мной в деревне. А после ужина, когда я сменила повязку у дракона на ноге и совсем сняла ту, что на голове, и готовила подстилку из лапника, он вдруг сказал.
— Элай, а ты хотел бы научиться летать?
— Я умею, — пожала плечами.
Научиться было не так-то просто. Руби уводила меня подальше, вроде бы просто на прогулку, и там, где никто не мог меня увидеть, я тренировалась сначала бегать на четырёх лапах, не путаясь в них, а потом и летать. Поэтому вопрос Вэйланда меня удивил.
— Я имею в виду — драконом.
— О! Наверное, хотел бы. Но у вас такие большие и неудобные крылья, я в них путаюсь.
Как когда-то в лапах. Но там было проще — я наблюдала за собаками, лошадьми, птицами. Повторяла то, что видела. И в итоге научилась, теперь делаю это, не задумываясь. Так же легко, как хожу на двух ногах. Но летающего дракона я не видела никогда. И Вэйланд мне пока в этом не помощник.
— Могу помочь, — к моему удивлению, сказал он.
— Но как?
Глава 3. Жар
— А что тебя так удивляет? Думаешь, не смогу научить? — дракон вроде бы даже обиделся.
— Но ты же не можешь сейчас превратиться, как же будешь мне показывать?
— Показать, конечно, было бы нагляднее, но ты прав, сейчас не могу. Но я могу объяснить.
— Я привык наблюдать и повторять. Хотя, собаки и птицы вряд ли могли бы мне объяснить, как и что они делают. Ладно, сейчас постель нам устрою, и попробуем.
Спустя какое-то время я прохаживалась по поляне, уже в виде девочки-дракончика, и медленно и старательно делала то, что велел мне Вэйланд. Управлять драконьими крыльями было гораздо труднее, чем птичьими, они были сложнее устроены, нужно было сгибать и поднимать их под особым углом.
Это немного напоминало уроки танцев в детстве — левую руку так, правую ногу туда, локоть выше, спину прямо. И ты принимаешь жутко неустойчивую позу и думаешь лишь о том, как бы не упасть. И лишь гораздо позже, когда освоишь все движения, они постепенно складываются в танец. А спустя ещё месяц танцуешь, даже не замечая, куда руку, куда ногу, всё происходит само собой.
Вот и теперь — я расставляла и поворачивала крылья, а Вэйланд командовал:
— Левое чуть выше, нет, не так, смотри, у тебя провисает, натяни перепонку, нет-нет, не пальцы… так, уже лучше.
Была бы я человеком — с меня бы уже ручьями тёк пот. До меня не сразу дошло, почему было так сложно, ведь птичьи крылья я уже освоила, вроде бы, ничего принципиально нового. А вот и нет — очень даже новое. Крылья птиц — это те же руки, а вот крылья драконов — это третья пара конечностей. И у меня мозги плавились, когда я пыталась этой третьей парой управлять, всё время на передние лапы сбивалась.
Наконец, видимо, оценив мой загнанный вид и жалобный взгляд, Вэйланд улыбнулся.
— Совсем я тебя загонял, малышка? То есть, прости, Элай. Давай спать, а завтра вечером ещё потренируемся.
— Зачем? — я, пошатываясь, подошла к постели и рухнула под бочок мужчины прямо в виде дракончика. Было лень даже шевельнуться, не то что идти в кусты обращаться и переодеваться. Ладно, почти всю прошлую ночь так проспала, и ничего. — Зачем это нужно учить сейчас? Через несколько дней мы доберёмся до Хрустальных гор, с тебя снимут ошейник — и я смогу увидеть, как именно крылья держать и поворачивать. — И уже себе под нос: — В зале для танцев хотя бы зеркала были, а тут всё на ощупь…
— Я понимаю, что тебе сложно, малышка, тьфу, то есть, Элай. Но до меня лишь сегодня дошло, что просто так нам через те горы не перебраться. Есть перевал, но идти по нему долго и трудно. Прежде я с такой проблемой и не сталкивался, мы просто перелетаем через горы, но сейчас я этого не смогу. А вот ты сможешь.
— Я мог бы слетать орлом.
— А на помощь ты орлом позвать сможешь? — заинтересовался Вэйланд. — Ты можешь говорить, когда в облике животного или птицы?
— Нет, не могу, — мой энтузиазм тут же сдулся. — Мне доступно лишь то, что могут те, в кого я превращаюсь. Иногда даже меньше. Но не больше. Ещё хорошо, что вы, драконы, можете говорить в обоих обликах. Ладно, ты прав, учиться нужно. Если не сумею — пойдём пешком. Но я буду стараться, обещаю!
И очень быстро уснула, укрыв нас обоих крыльями.
Следующий день прошёл спокойно и ничем примечательным мне не запомнился. Завтрак купленными продуктами, путь по лесу, охота, жареные кролики на обед, снова идём по лесу. На ужин запечённая в углях форель. И разговоры. Они скрашивали однообразие нашего похода. Вэйланд рассказывал о том, как устроено королевство драконов, которым правит король с помощью совета — у нас было примерно так же.
Только в совет драконов входили те, кто мудрее, и доказал это на деле, а у нас — кто лучше в зверя превращается. То есть, совет драконов имел практическое значение и помогал своему королю править, а наш был неким аксессуаром при правителе. Попасть в него было очень почётно, но толку от таких советников было мало. Раз в месяц наш король собирал совет, ставил его в известность, что именно он собирается сделать или изменить в королевстве, получал официальное одобрение, и члены совета разъезжались по домам, очень собой довольные.