Харри лежал затылком на холодном полу, смотрел в потолок. Из-под двери тянуло сквозняком. Он закрыл глаза. Девятнадцать лет. Господи. До пенсии еще девятнадцать лет.
Глава 12Четверг, 17 декабря. Больница и пепел
В витрине магазина он увидел отражение полицейской машины, подъезжающей по дороге у него за спиной. Он продолжал идти, приказывая себе не бежать. Всего несколько минут назад он промчался вниз по лестнице от квартиры Юна Карлсена, выбежал на тротуар, едва не сбил с ног молодую женщину с мобильником в руке, рванул через парк, на запад, в сторону людных улиц, где сейчас и находился.
Полицейская машина держала ту же скорость, что и он. Увидев какую-то дверь, он открыл ее и словно попал в фильм. Американский, с «кадиллаками», галстуками-шнурками и молодыми Элвисами. Музыка, доносившаяся из динамиков, напоминала допотопные пластинки, а бармен будто сошел с конверта винилового диска.
Он обвел взглядом крохотный, но на удивление многолюдный бар и не сразу сообразил, что бармен что-то ему сказал.
– Sorry?
– A drink, sir?[24]
– Почему бы и нет? Что у вас есть?
– Ну, скажем, «Slow Comfortable Screw-Up». А вообще-то, по-моему, вам не помешает порция оркнейского виски.
– Спасибо.
За окном выла полицейская сирена. В баре было тепло, и пот свободно хлынул из пор. Он сорвал с шеи косынку, запихнул в карман пальто. Хорошо, что здесь накурено, сигаретный дым заглушает запах пистолета в кармане.
Он взял стакан с выпивкой, сел у стены подле окна.
Кто был второй человек в квартире? Товарищ Юна Карлсена? Родственник? Или они просто вместе снимают квартиру? Он глотнул виски. Вкус больницы и пепла. И зачем задавать себе эти идиотские вопросы? Только полицейский мог реагировать таким образом. Только полицейский мог так быстро вызвать подмогу. И теперь они знают, кто его мишень. Это очень затруднит работу. Может, стоит отступиться? Он сделал еще глоток.
Полицейский видел верблюжье пальто.
Он вышел в туалет, переложил пистолет, косынку и паспорт в карманы пиджака и затолкал пальто в мусорный контейнер под умывальником. На тротуаре постоял, оглядывая улицу, дрожа от холода и растирая руки.
Последний заказ. Самый важный. От него зависело все.
Спокойно, сказал он себе. Они не знают, кто ты. Вернись к началу. Думай конструктивно.
И все же снова та мысль, он не успел ее остановить: кто был тот человек в квартире?
– Мы не знаем, – сказал Харри. – Знаем только, что киллер, вероятно, тот же, что застрелил Роберта.
Он подобрал ноги, чтобы санитар смог провезти мимо них по узкому коридору пустую каталку.
– В-вероятно? – запинаясь, повторила Теа Нильсен. – Их что, несколько?
Она сидела, наклонясь вперед и вцепившись руками в сиденье жесткого стула, словно боялась упасть.
Беата Лённ нагнулась, успокаивая, положила ладонь на колено Теа.
– Мы не знаем. Главное, все обошлось. Врач говорит, у него только сотрясение мозга.
– По моей вине, – вздохнул Харри. – И по вине угла кухонной скамейки, ободравшей ему лоб. Пистолетная пуля прошла мимо, мы нашли ее в стене. Вторая попала в пакет с молоком. Подумать только, прямо внутрь. Третья найдена в кухонном шкафу, среди изюма и…
Беата бросила на Харри взгляд, который, как он понял, означал, что Теа сейчас вряд ли занимают причуды баллистики.
– Ладно. С Юном все в порядке, но он терял сознание, поэтому врачи пока подержат его под наблюдением.
– Ясно. Теперь мне можно пройти к нему?
– Конечно, – сказала Беата. – Но сначала взгляните на эти фотографии. Может, вам доводилось раньше видеть кого-нибудь из этих людей?
Она достала из папки три снимка, протянула Теа. Фото с Эгерторг были сильно увеличены, и лица казались мозаикой белых и черных точек.
Теа покачала головой:
– Вряд ли. Они вообще какие-то одинаковые.
– Согласен, – сказал Харри. – Но Беата специалист по опознанию лиц, и она говорит, что это два разных человека.
– Да, я так думаю, – уточнила Беата. – Вдобавок тот, кто выбежал из подъезда на Гётеборггата, чуть не сбил меня с ног. И по-моему, он был совсем не похож на эти фото.
Харри удивился, он никогда не слыхал, чтобы Беата сомневалась в таких вещах.
– Господи! – прошептала Теа. – Сколько же их?
– Спокойно, – сказал Харри. – У палаты Юна выставлена охрана.
– Что?
Теа во все глаза воззрилась на него, и Харри сообразил, что у нее и мысли не мелькнуло, что здесь, в Уллеволской больнице, Юну может грозить опасность. Она поняла это только сейчас. Потрясающе.
– Идемте посмотрим, как он, – дружелюбно предложила Беата.
Угу, подумал Харри. А этот болван пускай посидит да подумает маленько, как надо обращаться с людьми.
Он обернулся, услышав быстрые шаги в другом конце коридора.
Халворсен бежал, ловко лавируя между пациентами, посетителями и персоналом в стучащих деревянных башмаках. Запыхавшись, он остановился перед Харри и протянул ему глянцевый лист бумаги с блеклым черным текстом, так что Харри сразу понял: это факс, поступивший в отдел.
– Страница из списков пассажиров. Я пытался дозвониться.
– Здесь мобильники запрещены, – пояснил Харри. – Что-то интересное?
– Списки я получил без проблем. И переслал их мейлом Алексу, который тотчас ими занялся. Кое-кто замешан в разных мелочах, но в данном случае вне подозрений. Правда, одна вещь показалась довольно странной…
– Вот как?
– Один из пассажиров в списке прилетел в Осло два дня назад и имел обратный билет на рейс, который должен был вылететь вчера. Но рейс задержали, перенесли на сегодня. Христо Станкич. Он не объявился. И это странно, потому что билет у него был дешевый, не подлежащий перерегистрации. В списке пассажиров он значится как гражданин Хорватии, и я попросил Алекса свериться с данными хорватского Управления регистрации населения. Хорватия, конечно, не член Евросоюза, но, поскольку она стремится в ЕС, они охотно сотрудничают, когда…
– Ближе к делу, Халворсен.
– Христо Станкич в природе не существует.
– Любопытно. – Харри потер подбородок. – Однако этот Христо Станкич вовсе не обязательно имеет отношение к нашему делу.
– Разумеется.
Харри смотрел на имя в списке. Христо Станкич. Всего-навсего имя. Но оно должно стоять в паспорте, который авиакомпания требовала предъявить при регистрации, раз это имя занесено в список. В том же паспорте, который надо предъявлять, регистрируясь в гостинице.
– Надо проверить списки постояльцев всех гостиниц в Осло, – сказал Харри. – Посмотрим, не проживал ли там в последние дни этот Христо Станкич.
– Займусь прямо сейчас.
Харри выпрямился, кивнул Халворсену, надеясь, что вложил в этот кивок все, что хотел сказать. Что он им доволен.
– Тогда я пойду к своему психологу, – сказал он.
Приемная психолога Столе Эуне расположена в той части Спорвейсгата, то бишь Железнодорожной улицы, где никаких рельсов в помине нет, зато на тротуарах можно полюбоваться примечательной смесью походок. Уверенная, пружинистая поступь домохозяек, которые занимались фитнесом в спортцентре «САТС», осторожная походка людей с собаками-поводырями из Союза слепых и неосторожная – у истасканной, но неустрашимой клиентуры хосписа для наркоманов.
– Стало быть, этот Роберт Карлсен любил девочек, не достигших установленной законом половой зрелости. – Столе Эуне повесил твидовый пиджак на спинку стула, двойной подбородок съехал до галстука-бабочки. – Этому, конечно, может быть много объяснений, но, насколько я понимаю, он рос в пиетистской среде Армии спасения?
– Да, – ответил Харри, глядя на беспорядочно заставленные книгами полки своего личного и профессионального консультанта. – Но разве не странно, что человек, выросший в закрытой, строго религиозной среде, становится извращенцем?
– Нет, – просто ответил Эуне. – Что касается христианских сект, то в них подобные отклонения встречаются более чем часто.
– Почему?
Эуне сложил руки, соединив кончики пальцев, и довольно причмокнул.
– Если, например, в детстве и юности родители наказывают ребенка или подвергают унижению за проявления естественной сексуальности, то он вытесняет эту часть своей личности. Поэтому естественное половое созревание останавливается, и сексуальные предпочтения приходят, так сказать, кружными путями. Некоторые уже взрослыми возвращаются к тому этапу, когда им еще позволялось быть естественными, проявлять свою сексуальность.
– Вроде хождения в подгузнике.
– Да. Или игр с экскрементами. Я припоминаю случай в Калифорнии, когда некий сенатор…
Харри кашлянул.
– Или же они взрослыми возвращаются к так называемому core-event[25], – продолжал Эуне. – Обыкновенно это последний раз, когда им удалось исполнить свое сексуальное намерение, то есть когда все функционировало. А это может быть влюбленность или сексуальный контакт в подростковом возрасте, когда их не застукали и не наказали.
– Или некий перегиб, злоупотребление?
– Верно. Ситуация, которую они контролировали, а тем самым чувствовали свою силу, сиречь противоположность унижению. И остаток жизни они тратят на то, чтобы воссоздавать эту ситуацию.
– Но ведь стать извращенцем не так уж легко?
– Разумеется. Многих избивают до синяков, когда застают в подростковом возрасте с порножурналом, но, повзрослев, они становятся самыми обычными, сексуально здоровыми людьми. Чтобы шансы стать извращенцем максимально возросли, нужно иметь отца, склонного применять грубую силу, или же мать, склонную к сексуальным посягательствам, а также окружение, для которого характерны умалчивание и угрозы, что за похоть чресл будешь гореть в аду.
Мобильник у Харри пискнул один раз. Он достал его, прочитал эсэмэску Халворсена. Некий Христо Станкич провел ночь накануне убийства в гостинице «Скандия» возле Центрального вокзала.