– Да, вполне, – сказала Маргарет.
– На люке на четвертом этаже, где был найден глаз, обнаружены следы крови, так что тело предположительно сбросили в шахту именно там. Отверстие узкое, и отсюда видно, что правое плечо вывихнуто. Вероятно, это произошло, когда ее пропихивали в люк или когда тело застряло в трубе. С этой позиции видно плохо, но, по-моему, у нее на шее синяки, то есть имеет место удушение. Судмедэксперт осмотрит плечо и установит причину смерти. В общем-то, мы больше ничего сделать не можем. Давай, Гильберг.
Беата посторонилась, второй ассистент сделал несколько снимков со вспышкой.
– А что это такое желтовато-белое в глазнице? – спросил он.
– Жир, – ответила Беата. – Покопайся тут, посмотри, нет ли чего-нибудь, что могло бы принадлежать убитой или убийце. Потом позови с улицы полицейских, они помогут вытащить тело. Маргарет, ты пойдешь со мной.
Они вышли в коридор. Маргарет вызвала лифт.
– Мы поднимемся по лестнице, – как бы невзначай сказала Беата.
Маргарет с удивлением посмотрела на начальницу, но молча пошла следом за нею и Харри.
– Скоро подъедут еще трое моих сотрудников, – сказала Беата, отвечая на безмолвный вопрос Харри. Он перешагивал через две ступеньки, однако эта миниатюрная женщина не отставала. – Свидетели есть?
– Пока нет, – сказал Харри. – Я послал двоих полицейских обойти квартиры в этом доме. А затем в соседних.
– С фотографиями Станкича?
Харри взглянул на нее: иронизирует, что ли? Но так и не понял.
– Каково твое первое впечатление? – поинтересовался он.
– Мужчина, – ответила Беата.
– Потому что преступник должен обладать достаточной силой, чтобы сбросить ее в шахту?
– Пожалуй.
– А еще?
– Харри, у нас есть сомнения насчет того, кто это совершил? – вздохнула она.
– Да, Беата, есть. Мы всегда в сомнении, пока не знаем точно. – Харри обернулся к Маргарет, которая, запыхавшись, шла следом: – А каково твое первое впечатление?
– Что?
Они свернули на площадку четвертого этажа. Корпулентный мужчина в твидовом костюме и твидовом пальто нараспашку стоял у дверей квартиры Юна Карлсена, явно поджидая их.
– Я имею в виду, что́ ты почувствовала, войдя в квартиру, и потом, когда смотрела в шахту.
– Почувствовала? – переспросила Маргарет со смущенной улыбкой.
– Да, почувствовала! – пророкотал Столе Эуне, протягивая руку, которую Харри не замедлил пожать. – Следуйте за мной и учитесь, так как это знаменитое евангелие от Холе. Прежде чем ступить на место происшествия, надо выбросить из головы все мысли, стать новорожденным бессловесным младенцем, открытым для священного первого впечатления, для важнейших первых секунд, которые дают тебе огромный и единственный шанс увидеть, что произошло, пока на тебя не обрушилась лавина подробностей. Прямо как заклинание, верно? Стильный комбинезончик, Беата. А кто твоя очаровательная коллега?
– Это Маргарет Свеннсен.
– Столе Эуне, – представился мужчина, целуя обтянутую перчаткой руку Маргарет. – Господи, на вкус резина, деточка.
– Эуне – психолог, – сказала Беата. – Он обычно нам помогает.
– Пытается помогать, – уточнил Эуне. – Психология как наука, к сожалению, по-прежнему ребенок в коротких штанишках и только лет через пятьдесят или сто сможет оказывать серьезную помощь следствию. И каков же будет ответ на вопрос Холе, деточка?
Маргарет умоляюще взглянула на Беату.
– Я… я не знаю, – сказала она. – Довольно мерзко, ну, с этим глазом.
Харри отпер дверь.
– Ты же знаешь, я не выношу вида крови, – предупредил Эуне.
– Представь себе, что глаз стеклянный, – сказал Харри, открыл дверь и посторонился. – Иди по пластику и ни к чему не прикасайся.
Эуне осторожно ступил на дорожку из черного пластика на полу. Сел на корточки подле глаза, который так и лежал в куче пыли рядом с пылесосом, только подернулся серым налетом.
– Это называется энуклеация, – сказал Харри.
Эуне приподнял брови.
– Произведенная пылесосом, приставленным к глазу?
– Одним пылесосом тут не обойдешься, – продолжал Харри. – Пылесосом преступник высосал глаз из глазницы, захватил пальцами и вырвал. Мышцы и глазной нерв требуют усилия.
– Чего ты только не знаешь, Харри.
– Однажды мне довелось арестовать женщину, утопившую своего ребенка в ванне. Сидя в КПЗ, она вырвала себе глаз, и врач посвятил меня в технические детали.
За спиной послышался судорожный вздох Маргарет.
– Само по себе удаление глаза не смертельно, – сказал Харри. – Беата считает, что женщину, вероятно, задушили. Какие у тебя соображения?
– Это, разумеется, дело рук человека с эмоциональным или умственным дисбалансом, – ответил Эуне. – Членовредительство свидетельствует о неподконтрольной ярости. И конечно же, то, что преступник решил сбросить тело в мусоропровод, может иметь практические причины…
– Вряд ли, – заметил Харри. – Если он хотел, чтобы тело нашли не сразу, куда разумней было бы оставить его в пустой квартире.
– В таких случаях подобные действия зачастую носят более или менее символический характер.
– Хм. Вырвать глаз и обойтись с телом как с мусором?
– Да.
Харри посмотрел на Беату:
– Не похоже на профессионального киллера.
Эуне пожал плечами:
– Все-таки можно подумать на злобного профессионального киллера.
– У профессионалов, как правило, есть метод, на который они полагаются. До сих пор Христо Станкич стрелял в своих жертв.
– Может, у него в ходу не один способ, – сказала Беата. – Или, может, жертва ненароком застала его в квартире.
– А стрелять он не стал, чтобы не будоражить соседей, – вставила Маргарет.
Трое остальных обернулись к ней.
Она испуганно улыбнулась:
– В смысле… может, ему требовалось время, чтобы тихо-мирно побыть в квартире. Может, он что-то искал.
Харри заметил, что Беата быстро задышала носом и еще больше побледнела.
– Как тебе все это? – обратился он к Эуне.
– В точности как психология, – ответил тот. – Масса вопросов. А в ответ сплошь гипотезы.
Когда они вышли на улицу, Харри спросил у Беаты, что с ней случилось.
– Просто затошнило немного.
– Да? Болеть тебе сейчас воспрещается. Ясно?
В ответ она загадочно улыбнулась.
Проснувшись, он открыл глаза и увидел трепетные блики света на белом потолке. Все тело и голова болели, его знобило. Рот чем-то заткнут. А при попытке пошевелиться он обнаружил, что руки и ноги привязаны. Поднял голову. В зеркале у кровати, озаренном пламенем свечей, увидел, что раздет догола, а на голову нахлобучено что-то черное вроде конской сбруи. Один ремешок шел поперек лица, во рту торчал черный шар кляпа. Запястья в наручниках, на ногах что-то наподобие черных манжетов. Он неотрывно смотрел в зеркало. На простыне между ног – шнурок, исчезающий между ягодицами. На животе что-то белое. Похоже, сперма. Он откинул голову на подушку, закрыл глаза. Хотел закричать, но сообразил, что кляп задушит все попытки.
Из гостиной донесся голос:
– Алло! Полиция?
Полиция? Polizei? Police?
Он заметался на кровати, рванул руки к себе и охнул от боли, когда наручники до крови врезались в кожу. Повернул запястья, ухватил пальцами цепочку, соединяющую браслеты. Сталь наручников. Арматурная сталь. Отец говорил, что стройматериалы почти всегда производятся так, чтобы выдерживать нагрузку в одном определенном направлении, и что в искусстве скручивать арматуру главное – знать, в каком направлении она окажет минимальное сопротивление. Цепочка меж браслетами не рассчитана на то, что их будут дергать в стороны, на разрыв.
Телефонный разговор в гостиной продолжался недолго, снова настала тишина.
Он приложил место крепления цепочки с наручником к кроватной решетке, но дергать не стал, начал проворачивать. Через четверть часа цепочка провертела щель и застряла. Он попробовал продолжить, увы, безуспешно. Попробовал еще раз, но руки только скользили по железу.
– Алло? – послышалось из гостиной.
Он глубоко вздохнул. Закрыл глаза и на фоне пучков арматуры на стройке увидел отца в рубахе с коротким рукавом, с сильными мускулистыми предплечьями; отец шепнул: «Отбрось сомнения. Напряги волю. У железа воли нет, поэтому оно всегда проигрывает».
Туре Бьёрген нетерпеливо барабанил пальцами по зеркалу в стиле рококо, декорированному жемчужно-серым муслином. Владелец антикварного магазина говорил, что, вообще-то, «рококо» слово уничижительное, производное от французского rocaille, сиречь гротеск. Задним числом Туре уразумел, что именно это перевесило чашу весов и заставило его взять кредит и выложить двенадцать тысяч крон за это зеркало.
Центральный коммутатор полиции пытался связать его с убойным отделом, но там никто не отвечал, и теперь они пробовали связаться с оперчастью уголовной полиции.
Из спальни доносился шум. Скрежет цепочки по решетке кровати. Похоже, стесолид все же не слишком действенное снотворное.
– Оперчасть. – Спокойный негромкий голос.
Туре невольно вздрогнул.
– Да… я насчет вознаграждения… за… э-э… того киллера, который застрелил парня из Армии спасения.
– С кем я говорю и откуда вы звоните?
– Туре. Из Осло.
– А точнее?
Туре сглотнул. По вполне обоснованным причинам он пользовался правом скрывать свой номер и знал, что сейчас на дисплее оперчасти высветилось: «номер не опознан».
– Я могу вам помочь. – Голос у Туре чуть не сорвался на фальцет.
– Сначала мне надо знать…
– Он здесь. Скован по рукам и ногам.
– Вы кого-то сковали? Так?
– Он же киллер, убийца. Он опасен, я сам видел его в ресторане, с пистолетом. Его зовут Христо Станкич. Я видел это имя в газете.
Мгновение на другом конце линии царила тишина. Потом голос раздался снова, по-прежнему негромкий, но уже чуть менее бесстрастный:
– Спокойно. Расскажите, кто вы и где находитесь, мы немедля приедем.
– А как насчет вознаграждения?