Из-за угла выехал автомобиль, направился к ним. Он взял бумажник, вскочил на ноги, перешел через улицу и зашагал прочь. Машина остановилась. Не надо бежать. Но он побежал.
На углу возле магазина поскользнулся, упал, ударившись бедром, но тотчас встал и даже не почувствовал боли. Спешил к парку той же дорогой, какой пришел сюда. Это кошмар, кошмар, полный нелепых событий, повторяющихся снова и снова. Он что, сошел с ума или все это происходит на самом деле? Горло саднило от холодного воздуха и желчи. Уже на Марквейен до него донеслись первые полицейские сирены. И он понял, что ему страшно.
Глава 22Суббота, 19 декабря. Мелкота
Здание Полицейского управления светилось в вечерних сумерках огнями, как рождественская елка. В допросной № 2, закрыв лицо руками, сидел Юн Карлсен. По другую сторону круглого столика, втиснутого в комнатушку, сидела полицейская Туриль Ли. Между ними стояли два микрофона и лежала распечатка первых свидетельских показаний. В окно Юн видел Теа, ожидающую своей очереди в соседней комнате.
– Значит, он на вас напал? – спросила полицейская, читая отчет.
– Мужчина в синей куртке бежал к нам с пистолетом в руке.
– И что?
– Все произошло так быстро. Я жутко испугался и запомнил только обрывки. Может, из-за сотрясения мозга.
– Понимаю, – сказала Туриль Ли, но выражение ее лица свидетельствовало об обратном. Она покосилась на красную лампочку, диктофон по-прежнему включен. – Но Халворсен, стало быть, побежал к машине?
– Да. Там осталось оружие. Я помню, когда мы выезжали из Эстгора, он положил его рядом с собой.
– А что сделали вы?
– Я растерялся. Сперва хотел спрятаться в машине, но передумал и побежал к подъезду.
– И преступник выстрелил вам вслед?
– По крайней мере, я слышал выстрел.
– Продолжайте.
– Я вбежал в подъезд, а когда выглянул на улицу, он напал на Халворсена.
– Который так и не сел в машину?
– Нет. Он жаловался, что дверцы примерзают.
– И на Халворсена он напал с ножом, а не с пистолетом?
– Мне так показалось, с того места, где я стоял. Он напал на Халворсена со спины и несколько раз ударил ножом.
– Сколько раз?
– Четыре, не то пять. Не знаю… я…
– А потом?
– Я спустился в подвал и экстренной кнопкой вызвал вас.
– Но за вами убийца не побежал?
– Не знаю. Входная дверь была на замке.
– Так ведь он мог разбить стекло. С полицейским-то уже разделался. Верно?
– Да, вы правы. Но я не знаю…
Туриль Ли смотрела в распечатку.
– Рядом с Халворсеном обнаружили рвоту. Мы думаем, преступника вырвало. А вы можете это подтвердить?
Юн покачал головой:
– Я сидел на лестнице в подвал, пока вы не приехали. Наверно, я должен был оказать помощь… но…
– Да?
– Я испугался.
– Вообще-то вы поступили правильно. – И снова выражение лица говорило совсем о другом.
– Что сказали врачи?.. Он…
– Он останется в коме, пока состояние не улучшится. Но есть ли опасность для жизни, пока неизвестно. Давайте продолжим.
– Это словно кошмар, который все время повторяется, – прошептал Юн. – Все происходит снова и снова.
– Не хотелось бы напоминать, что надо говорить в микрофон, – ровным голосом заметила Туриль Ли.
Харри стоял в номере у окна, смотрел на темный город, где кривые, исковерканные телеантенны словно бы делали знаки желто-бурому небу. Шведскую речь из телевизора приглушали темные толстые ковры и шторы. Макс фон Сюдов в роли Кнута Гамсуна. Дверца мини-бара открыта. На столе рекламный буклет гостиницы. Первую страницу украшало фото памятника Иосипу Елачичу на площади Елачича, а прямо на Елачиче стояли четыре миниатюрные бутылочки. «Джонни Уокер», «Смирнофф», «Егермайстер» и «Гордонс». И две бутылки пива марки «Озуйско». Все закупоренные. Пока что. Час назад звонил Скарре, сообщил о случившемся на Гётеборггата.
Этот звонок надо сделать на трезвую голову.
Беата ответила после четвертого сигнала.
– Он жив, – не дожидаясь вопроса, сказала она. – Его подключили к аппарату искусственного дыхания, и он в коме.
– Что говорят врачи?
– Ничего, Харри. Он мог умереть на месте, потому что Станкич, похоже, пытался перерезать ему сонную артерию, но он успел подставить руку. На тыльной стороне кисти глубокий порез, и по обеим сторонам шеи порезаны сосуды поменьше. Станкич еще несколько раз пырнул его в грудь, прямо над сердцем. Врачи говорят, лезвие прошло буквально в нескольких миллиметрах.
Если бы не чуть заметная дрожь в голосе, можно бы подумать, что Беата говорит о какой-то жертве нападения. И Харри понял, что сейчас для нее это, очевидно, единственный способ говорить о случившемся – как о работе. Повисло молчание, только дрожащий от возмущения голос Макса фон Сюдова гремел в комнате. Харри искал слова утешения.
– Я только что говорил с Туриль Ли, – в конце концов сказал он. – Она сообщила мне показания Юна Карлсена. Еще что-нибудь есть?
– Мы нашли пулю в стене, правее входной двери. Она сейчас у баллистика, но я уверена, она совпадет с найденными на Эгерторг, в квартире Юна Карлсена и возле Приюта. Это Станкич.
– Почему ты так уверена?
– Люди, которые проезжали в машине и остановились, увидев лежащего на тротуаре Халворсена, сказали, что прямо перед капотом их машины перебежал через дорогу мужчина, похожий на попрошайку. Девушка видела в зеркале, как чуть поодаль он поскользнулся и упал. Мы осмотрели то место. Мой коллега Бьёрн Холм нашел там иностранную монету, она глубоко увязла в снегу, и сначала мы решили, что она пролежала там уже несколько дней. Он не понял, откуда она взялась, на ней написано «Republika Hrvatska» и «пять кун». В общем, он проверил.
– Спасибо, ответ мне ясен. Значит, Станкич.
– Для полной уверенности мы взяли пробы рвотных масс. Судмедэксперт сравнивает ДНК с волосом, найденным на подушке в комнате Приюта. Результат будет завтра. Надеюсь.
– Что ж, тогда мы, во всяком случае, будем иметь точный след ДНК.
– Лужа рвоты, как ни смешно, не лучшее место для поисков ДНК. При таком большом объеме рвотных масс поверхностные клетки слизистых рассеиваются. А под открытым небом…
– …подвержены загрязнению со стороны несчетных других источников ДНК. Я все это знаю, но, по крайней мере, есть с чем работать. Ты чем сейчас занимаешься?
Беата вздохнула:
– Я получила странноватую эсэмэску из Ветеринарного института. Сейчас позвоню, выясню, что они имеют в виду.
– Ветеринарный институт?
– Да, мы нашли в рвоте полупереваренные куски мяса и послали на анализ ДНК. Думали, они сравнят с мясным архивом, с помощью которого Осский сельскохозяйственный институт обычно отслеживает мясо до места происхождения и производителя. Если мясо имеет особые качественные свойства, то, возможно, его удастся связать с определенным ословским рестораном или кафе. Тычок пальцем в небо, конечно, однако если Станкич за последние сутки нашел себе укрытие, то передвигается он наверняка минимально. И если сперва ел где-то поблизости, то, скорей всего, пойдет туда снова.
– Хм, почему бы и нет? А что в эсэмэске?
– Пишут, что в данном случае ресторан, наверно, китайский. Весьма загадочно.
– Н-да. Позвони, когда узнаешь поточнее. И…
– Да?
Харри сообразил, что намеревался сказать полнейшую глупость: что Халворсен молодчага, что медицина нынче творит чудеса, что все наверняка будет хорошо.
– Ничего.
Беата положила трубку, Харри повернулся к столу с бутылочками. Раз-два – по дрова… Считалка кончилась на «Джонни Уокере». Харри крепко зажал бутылочку в одной руке, а другой открутил – вернее, свернул – крышку. Чувствуя себя Гулливером. Пленник в чужой стране, с пигмейскими бутылками. Он потянул носом знакомый сладковатый запах из узкого горлышка. Всего-навсего один глоток, но тело уже предупреждено о ядовитой атаке, приготовилось. Харри боялся первого, неизбежного рвотного позыва, но знал, что это его не остановит. По телевизору Кнут Гамсун объявил, что больше не способен сочинять.
Харри набрал воздуху, словно собираясь нырнуть, надолго и глубоко.
Зазвонил телефон.
Харри помедлил. После одного сигнала все стихло.
Но едва он взял бутылочку – новый звонок. И опять тишина.
Он смекнул, что звонят снизу, от портье.
Отставив бутылку на ночной столик, он стал ждать. И когда телефон зазвонил в третий раз, поднял трубку.
– Mister Hansen?
– Yes.
Тремя пальцами Харри сжимал бутылочку. Потом запрокинул голову и вылил содержимое в глотку. А спустя четыре секунды уже стоял над унитазом, выблевывая самолетный обед.
Портье указал на уголок отдыха возле фортепиано, где в кресле, выпрямившись, сидела маленькая седая женщина с черной шалью на плечах. Спокойные карие глаза смотрели на Харри. Он остановился у столика, на котором стоял транзисторный приемничек. Бойкие голоса комментировали спортивную передачу, наверно футбольный матч. Звуки радио смешивались со звуками фортепиано, пальцы пианиста скользили по клавишам – он наигрывал попурри из классических кинохитов.
– «Доктор Живаго», – сказала женщина, кивнув на пианиста. – Красиво, правда, мистер Хансен?
Английское произношение и интонация по-школьному правильны. Она слегка улыбнулась, словно сказала что-то забавное, и деликатным, но решительным жестом пригласила его сесть.
– Вы любите музыку? – спросил Харри.
– А разве не все ее любят? Я преподавала музыку. – Она наклонилась к приемнику, прибавила громкость.
– Боитесь, что нас подслушают?
Она снова выпрямилась.
– Что вам нужно, Хансен?
Харри повторил историю о наркодилере возле школы и о своем сыне, чувствуя, как желчь свербит в горле, а собачья свора в животе бешено лает, требуя еще. История звучала неубедительно.
– Как вы меня нашли? – спросила она.
– Один человек из Вуковара подсказал.
– Откуда вы?
Харри сглотнул. Язык сухой, распухший.